Рено со своей способностью, а может, и привычкой довольствоваться в повседневной жизни собственным обществом уже акклиматизировался в новом лицее, у меня тоже после нашего порхания с места на место стала появляться клиентура, а дома я все еще не нашла. И продолжала кружить по окрестностям. Я упрекала себя за свои маниакальные идеи, а возможно, под влиянием профессии я стала слишком разборчивой в выборе местности. По опыту я уже знала, что дома реставрировать можно, а вот местность нет. Я пересмотрела десятки поселков и в каждом обнаруживала один и тот же порок. Огромный индустриальный комплекс с его марсианским пейзажем широким фронтом наступал на этот край, дышавший древней культурой и историей; газгольдеры, нефтепроводы, домны, терриконы, клубы грязной охры штурмовали горизонт, и, когда за углом деревенского дома подлинной провансальской постройки или за завесой кипарисов я не видела их воочию,- я их себе воображала. Поганя всю прелесть вечернего часа, ядовитое дыхание выдавало присутствие завода, о котором я и не подозревала. Повсюду я видела лишь угрозу и грубое вторжение в оскорбленную природу. Повсюду я натыкалась на бога практицизма.

- Мадам, я прекрасно знаю, что могло бы вас устроить,- сказал мне как-то директор главного агентства по продаже недвижимого имущества, к которому я иногда обращалась по делам моих клиентов и которому я надоедала своими собственными заботами. - Я знаю, что вам подошло бы: я имею в виду особнячок в Фон-Верте, каким он был сорок лет назад. Я видел его еще в детстве, но, боюсь, он уже не существует.

- Фон-Верт?

- Да. И я сказал: особнячок, а не сельский дом. Вам это различие понятно.

- А он имеет ярко выраженный архитектурный характер?

- Больше чем характер - стиль.

- А какая эпоха?

- Середина восемнадцатого века. Но, ради бога, не разжигайте зря свое воображение. Вряд ли от дома что осталось.

- Вы сделали все, мсье Рикар, чтобы разжечь мое воображение. Покажите мне, пожалуйста, по карте, где он находится.

- Где находился, - поправил меня мсье Рикар и развернул карту масштаба 1:50 000. - Вот здесь, смотрите. Ого, всего двенадцать километров езды, не считая двух-трех километров проселками, которые идут вверх и налево, вот здесь, смотрите.

Первый визит в Фон-Верт я нанесла одна и, сидя за рулем, твердила себе: "Только не увлекайся. Прежде всего будем реалистичны". Мне пришлось бороться против этой любви с первого взгляда, вспыхнувшей во мне еще на подъезде к Фон-Верту. А вспыхнула она из-за местоположения, пустынности и кругозора, из-за развалин стен, полоненных плющом,- лишь только я их обнаружила, я тут же нашла, вернее, пожелала найти, что они полны изящества. Больше того, я почувствовала укол реставраторской страсти, которой, признаюсь, мне не всегда хватало, когда клиенты делали мне малопривлекательные предложения. Я навела в городе справки, перерыла все архивы, отыскала два карандашных рисунка без подписи, на которых мой особнячок был изображен уже ветхим и полуразвалившимся, с вылезавшими из-под обсыпавшейся штукатурки камнями, уже сведенным к рангу бедной фермы, но еще с четырьмя квадратными башенками, еще крытый круглой черепицей, с множеством дверей и окон, заложенных кирпичом, но еще различимых на фасаде, как следы плохо зашитых ран; словом, и этого вполне хватало, чтобы в моем воображении он поднялся из руин с непогрешимостью мечты. Самым трудным оказалась не покупка, гораздо труднее было добраться до тех, кому принадлежали земля и руины, согласовать людей и вещи. Но тут я вдруг обнаружила в себе ловкость и тактический дар опытного нотариуса.

Воскрешение из мертвых моими собственными трудами и на моих глазах этого зданьица, которое словно бы само вышло из земли, из минувших веков, мне показалось сказкой. Получилось даже так, что восстановленная сообразно чертежам постройка вдруг приобрела неожиданный облик, пробудив во мне скрытые мечты. Карандашные рисунки, безусловно набросанные рукой женщины, носившие на себе след девятнадцатого века, склонного обуржуазить даже хижины, развенчивали ли они свою модель, сохраняя в неприкосновенности все ее пропорции и линии? Теперь, когда Фон-Верт был восстановлен во всей суровой наготе своих камней, со вновь открывшимися, как глаза, окнами, он предстал передо мной как некий каприз, и по мере восстановления он под беспрерывно менявшимся здесь освещением проходил всю гамму от изящного до причудливого, а иной раз в вечерних сумерках подступал даже к той грани, где начинается фантазия. Тогда гравюра из фамильного музея становилась творением Леду. Я-то считала, что отстраиваю для себя просто приятное жилище, и вдруг стала владелицей крошечного, ни на что не похожего замка, понятно, снабженного всеми современными удобствами.

Наконец настал день, когда все было готово, леса сняты, рабочие разошлись, и я привезла весь свой генеральный штаб, другими словами сына и молоденькую Ирму, полюбоваться детищем моего терпения и трудов; и вот тогда я подумала, что, возможно, мы уже прошли еще один этап и начинается иная эра. Сияло солнце, ветер шевелил верхушки платанов, шелковиц, крапивных деревьев, которые я сохранила, уважая их как современников той бывшей фермы, а может быть, посаженных еще раньше; справа над нами вершина горы таранила небо, а за нашей спиной лежала долина без деревень, без жилищ - во всяком случае, их отсюда не было видно; и пока Рено с нашей молоденькой служанкой Ирмой бегали вокруг дома, я стояла неподвижно перед этим еще необитаемым, но теперь уже живым Фон-Вертом, и в памяти у меня возникли слова моей покойной подруги, меткие, как афоризм. Как-то я сказала ей, что вообще я люблю дома, но чувствую недоверие к тем, которые не приглянулись мне с первого взгляда. А главное, недоверие к людям, которые обязательно выбирают себе среди всех прочих домов именно такие, лишенные души дома или получают их по наследству и, поселившись в них, ничего не меняют, до того не меняют, что и через двадцать лет жилье кажется необитаемым. И моя подруга тогда сказала: "А знаете, Агнесса, тут нет никакой тайны: у каждого тот дом, которого он заслуживает".