Возвращаюсь домой, ночь, на улице ни души, только впереди какая-то фигура маячит. Может, думаю, ктонибудь из наших? Поравнялся я с ним, вижу — нет, не наш. Мужчина в годах, сгорбленнын немного. Тут он поворачивает голову и смотрит на меня, прищурившись. Мать честная, думаю, да это же тот тип в очках, который мне в подвале попался! Я даже остановился, а он прибавил шагу и скрылся за ближайшим углом. На меня — как нахлынуло, сразу вспомнил я и подвал, и красотку эту. До самого дома шел — на каждом шагу оглядывался, все мне казалось, что какая-то тень за мной крадется. И вот, возле подъезда уже, берусь я за ручку двери и вдруг чувствую на себе чей-то взгляд. Спиной чувствую. Никогда раньше со мной такого не было. Оборачиваюсь осторожно и вижу: стоит под фонарем здоровенный кот неопределенной масти и глядит мне прямо в глаза, не отрываясь. Тут у меня что-то аж екнуло внутри. Заскочил я в подъезд — и пулей на свой этаж. Дома только успокоился. Ладно, думаю, будет страху-то на себя нагонять. Лег спать, да так всю ночь и проворочался, не заснул.

Вовка замолчал. Я тоже ничего не говорил, собираясь с мыслями. Да ему, пожалуй, досталось сильнее, чем мне. Я представил себя на его месте и поежился.

Все эти подвалы, кошки, незнакомцы и прочая чертовщина здорово давили на психику. Мне, безусловно, легче — телевизор, телефонный джинн, это, конечно, тоже чудеса, по без того мрачного налета, без дьявольщинки.

Впрочем. Вовка почувствовал себя гораздо лучше, как только понял, что он неодинок. Есть еще люди, подвергшиеся таинственному воздействию и, возможно, имеющие неоспоримые доказательства. Можно найти этих людей и вместе с ними разобраться в сущности происходящего. Наконец, имея эти самые неоспоримые доказательства, можно обращаться и в более серьезные инстанции, так сказать, к широким массам академиков.

Оставив на некоторое время телевизор в покое, мы принялись обсуждать наше положение и вырабатывать план вытекающих из него действий. Прежде всего это не мистика, решили мы. Чертей не бывает. Да и вряд ли они додумались бы до такого. Что касается лично нас, то мы, по-видимому, здоровы, если только одни из нас не является галлюцинацией другого. Это было бы просто неинтересно.

Теперь — суть происходящего. Вовка, не задумываясь, записал вчерашних красоток в пришельцы. Я возражал. На несчастных пришельцев и так уже вешают всех собак. Все необъяснимые явления природы, безусловно, результат деятельности пришельцев. Стоит древним людям построить какую-нибудь пирамиду поприличнее, как у них отбирают авторские права на нее и передают их пришельцам… Нет, пришельцы — это слишком просто. Это невозможно именно в силу избитости темы.

Некоторое время мы спорили, затем я предложил выпить кофе и, оставив пока спорный вопрос, перейти к выработке плана действий. Вовка согласился, и я побежал на кухню. Возвращаясь в комнату, я отметил про себя, что телевизор не умолкает ни на минуту, и подумал, что надо бы проверить, совпадает ли с программой то, что он нам демонстрирует. Как раз в этот момент диктор объявил следующую передачу.

— Слушай, Вовка! — сказал я.

Вовка обернулся.

— Где-то у меня тут, в газете, была программа… — начал я и вдруг застыл, глядя на экран. Голос диктора продолжал литься из динамика, но изображение затуманилось и исчезло. И вдруг из этого тумана выдвинулось огромное, во весь экран, лицо, заросшее щетиной, и пристально уставилось на Вовку. Я хотел что-то крикнуть, но не мог выдавить из себя ни звука. Вовка в этот момент смотрел на меня и не видел происходящего на экране. Однако мои глаза говорили достаточно красноречиво, и он резко повернулся к телевизору. Диктор мило улыбнулся, заканчивая свою речь, и началась очередная передача.

— Что там было? — спросил Вовка. Он был гораздо бледнее, чем пять минут назад, Я рассказал.

— И он смотрел прямо на меня?

— Да, и еще… Он был… выпуклый, такой… стереоскопический.

Несколько минут мы не отрываясь смотрели на экран, потом пошли пить кофе. Вовка все время молчал.

— Мм-да, — наконец произнес он. — Я думал, что больше этих фокусов не будет. По-моему, они за мной следят.

— Следят?! — я уставился на Вовку.

Стоп! Следят! Кто ж так следит? Эту слежку за версту видно. Не следят они, а нервы на кулак мотают, заставляют чувствовать за собой слежку!

— Слушай, ну-ка еще раз расскажи, что эта мадам тебе говорила в подвале.

— В подвале? — удивился Вовка. — Ну, как… Я ж рассказывал… «Привычка, — спрашивает, — у вас такая выслеживать или…» Постой, ты на что намекаешь? Что это из-за меня?

— В том-то и дело! Не слежка это, Вовик. Показуха это одна, чтобы тебя напугать. Ты за ней следил?

Так вот тебе — получай. Тем же концом по тому же месту. Понял?

— Понял-то я понял, да что же мне теперь делать?

— А ничего. Игнорируй. Или даже нет. Увидишь того мужика очкастого или еще кого-нибудь, кто будет за тобой следить, — подойди к нему, задай вопрос какойнибудь. Если только они смогут говорить.

— То есть как это — если смогут?

— А так. С чего ты взял, что это люди? Может быть, их единственным назначением является показать тебе, что за тобой следят. Кот твой, тот тоже запросто с этим справился.

— Ясно. На пушку, значит, берут.

— Вот именно, только я думаю, никакая опасность тебе не грозит.

— Хм! А они как думают?

— Понимаешь, если бы они хотели что-нибудь сделать с тобой, то с их возможностями давно сделали бы.

— А может, они хотят меня в сумасшедший дом засадить?

— Так вот я и говорю — игнорируй. Да и потом — вряд ли у них такая цель. Не из-за этого они затеяли весь сыр-бор.

— А из-за чего?

— Вот это и нужно понять. Нельзя сидеть сложа руки, необходимо действовать.

Через десять минут мы выходили из квартиры. Телевизор объявил нам вслед технический перерыв и, изобразив на экране замысловатую картинку, затих. План был такой: Вовка обежит, кого сможет, из тех, кто был вчера на вечере, а я еду к Черняеву и мобилизую всю нашу команду. Необходимо выяснить, кто еще общался с этими милыми девушками и какие последствия это имело. («Контакты будем выявлять», — хмыкнул Вовка.) На улице мы пожелали друг другу ни пуха ни пера и разошлись в разные стороны.

Алик Черняев жил на другом конце города, телефона у него не было, и единственным средством связи с ним был автобус. На остановке бурлила толпа. Судя по тому, как оживленно подпрыгивали отдельные граждане, можно было понять, что автобуса нет уже давно.

В загончике, неподалеку, стояла, правда, одна девятка — как раз то, что нужно, но шофер, развалившись в кабине на моторе, казалось, не собирался никуда ехать в ближайшие две недели. Какая-то бабка, видимо, уже ходила к нему ругаться, и теперь громогласно докладывала на всю остановку:

— Лежит себе, песни поет. «Чтоб вином наполнялся стакан…» Только об одном и думают. Тоже мне Кикабидзе…

Все шло как обычно. Никто из этих людей и не подозревал, что город, возможно, уже наполнился невероятными событиями, что завтра, может быть, они не узнают своего города и самих себя. Судя по тому, что уже произошло, теперь с каждым может случиться все, что угодно…

Шофер наконец зашевелился. Он сел на свое место, не торопясь закурил, долго скрипел, как положено, ручным тормозом и только после этого подъехал к остановке. Я попал в удачную струю, меня внесли в автобус, поставили в уголок и размазали по стеклу. Шофер предложил своевременно «оплатить за проезд», и автобус тронулся.

Первую половину пути вся публика в салоне представляла один сплошной монолит, потом стало немного свободнее. На одной из остановок в переднюю дверь вполз изрядно поддавший парень и в изнеможении остановился на нижней ступеньке. Я узнал его. Это был Антоха Таращук из нашего дома. В детстве мы даже дружили, но потом что-то случилось. Антоха слетел с нарезки, то кидался куда-то на заработки, то неделями торчал во дворе, в основном возле нашего гастронома, пару раз пробовал жениться, но жены его скоро бросали. Сейчас исчерпывающей характеристикой на Антоху могла служить надпись на стене дома возле его подъезда: «Антоха-выпивоха».