— И поделом вам, — вставил Кирога, — вы ведь знаете, что всякий флирт путешественникам во времени категорически заказан…

— Я всего лишь позволил себе полюбоваться женской красотой как эстет.

— Знаем мы вас, — проворчал Кирога, но все на него зашикали, призывая не мешать рассказчику.

— Вот именно, — сказал довольный Ольсен, — не сбивайте меня с толку. Небольшая заставка к моему повествованию была необходима, чтобы вы ощутили обстановку. Перехожу теперь к описанию основных событий. Ровно в двенадцать часов дня послышались звуки труб, возвещавших о приближении королевского кортежа. Толпа сгрудилась, задние подналегли на стоящих впереди, и бравые швейцарцы, установившие охранительный кордон, стали наводить порядок с помощью своих алебард. Впрочем, оружие использовалось милосердно; кому-то отсекли пол-уха, кто-то свалился от удара древком по голове, укрощенные зрители отпрянули, и Генрих со свитой получил возможность беспрепятственно проследовать к месту своей гибели.

Вы понимаете, что с того момента, как мне удалось оказаться среди непосредственных свидетелей происшествия, я пытался угадать будущего убийцу. Однако эта задача оказалась неразрешимой. Располагая лишь самыми приблизительными сведениями о его облике — длинный, рыжий, я лихорадочно вглядывался в лица окружавших меня людей, рассчитывая обнаружить некие внешние проявления фанатической решимости, и пришел к выводу, что по такому признаку едва ли не каждый второй из присутствовавших там мужчин годился на роль Равальяка. Еще более нелепой была попытка усмотреть нож под плащом, изготовленный к удару, поскольку это орудие имелось почти у каждого. К тому же у меня не было никакой уверенности, что покушение совершится именно здесь, а не в десяти-двадцати метрах в ту или иную сторону. Если так, пришлось бы распрощаться с надеждой запечатлеть это событие на пленку и поразить сегодня ваше воображение.

Ольсен опять постучал по странному предмету, и взгляды присутствующих невольно сошлись на таинственном продолговатом ящике из черного дерева. Может быть, там хранится уникальный киноочерк драмы давно минувших дней? Все молча ожидали продолжения.

— Наконец в изгибе узкой улочки появилась процессия. Впереди во главе с лейтенантом, словно сошедшим с иллюстраций к романам Дюма, следовали конные гвардейцы, возможно, из числа тех самых сорока пяти, которые были верными стражами Генриха на протяжении его полного авантюр и риска жизненного пути. За ними не спеша двигалась карета, украшенная гербом Бурбонов — белой лилией, в ней находились три человека. Благодаря вставленным в глаза мощным бинокулярным линзам я уже издалека легко опознал в одном из них короля. Короткая, аккуратно подстриженная бородка, живые карие глаза, в меру горбатый гасконский нос, осанка гордая, но отнюдь не надменная. Сидя у правого борта возка, он то и дело приподымался, чтобы помахать рукой парижанам, с энтузиазмом приветствовавшим своего повелителя.

Что касается двух других сидевших в карете людей, то я, естественно, не мог их опознать. Оставалось удовлетвориться тем, что согласно историческим хроникам тот, что постарше, был герцогом д'Эперноном, а другой — маршалом де ла Форсом.

Всякий раз, когда король вставал с места, он оказывался в опасной близости от цепочки вытянувшихся вдоль улицы любопытных, поскольку сопровождавший карету гвардеец ехал чуть позади, чтобы не мешать общению монарха с народом. Казалось, достаточно было сделать всего шаг и протянуть руку, чтобы достать ножом до груди Генриха. Вы не поверите, друзья, но я едва удержался от властного побуждения крикнуть ему: «Берегись, Наварра!»

— За что были бы навсегда отстранены от путешествий в прошлое, — назидательно заметил Гринвуд. С тех пор как его избрали в состав группы научных экспертов при Глобальном общественном совете, он не уставал напоминать о новом своем качестве и нудно наставлял коллег по части соблюдения всяких правил.

— Как раз страх нарушить инструкцию и помог мне вовремя остановиться. Впрочем, Гринвуд, убежден, что даже такому законнику, как вы, нелегко было бы удержаться от столь понятного в данных обстоятельствах человеческого импульса.

Гринвуд презрительно фыркнул, давая понять, что считает себя выше подобных проявлений слабости духа.

— С каждой секундой напряжение во мне нарастало. Я чувствовал, что весь дрожу от нетерпения, и у меня было такое ощущение, словно кинжал должен вонзиться в мою собственную грудь. Между тем экипаж медленно продвигался, из толпы раздавались выкрики: «Да здравствует король!», Генрих помахивал рукой, гвардейцы мерно покачивались в седлах своих породистых лошадей, поскрипывали портупеи, позвякивали колокольчики на хомуте у впряженного в карету коренника, изредка уже издалека доносился звук труб, вошедшее в силу майское солнце освещало всю картину ровным спокойным светом, придавая ей золотистый колорит, а из чистого неба откуда ни возьмись скатывались одинокие крупные капли дождя.

Ольсен остановился, чтобы перевести дух и отхлебнуть глоток кофе.

— Да вы поэт, голубчик, — сказал Малинин.

— Ничего подобного. Просто точное описание обстоятельств входит в профессиональную обязанность каждого уважающего свое дело историка. Из сказанного вы почувствовали, что во всем происходившем появилась какая-то усыпляющая монотонность. Меня резанула мысль, что как раз такой момент подходящ для покушения. И в самом деле, в тот самый миг, когда карета поравнялась с вашим покорным слугой, человек в плаще, похожий на монаха, метнулся к королю и схватил его за руку. «Какая удача!» — пронеслось у меня в голове, и, честное слово, только потом я ощутил раскаяние, тогда же мной целиком владел охотничий азарт. Автоматическая камера, скрытая в пуговице моего кафтана, работала уже давно, теперь же незаметным движением я запустил и другую, вмонтированную в тулью затейливой, украшенной перьями шляпы, покрывавшей мою голову.

— Да говорите же о деле, Ивар! — возмутился Лефер.

— Потерпите, — ответил Ольсен. Малинин подумал, что он намеренно отягощает рассказ подробностями, чтобы взбудоражить слушателей. Забавное тщеславие в таком интеллигентном человеке. Но странно, что этот прием срабатывает. Казалось бы, все прекрасно знают, что случилось, и тем не менее с захватывающим интересом ждут продолжения. Так бывает, когда повторно смотришь остросюжетный спектакль.

— Да, — сказал Ольсен, — я забыл упомянуть одну любопытную деталь. Сопровождавшие Генриха вельможи время от времени кидали публике пригоршни медяков, сам же он ни разу не полез в карман. Вот вам наглядное подтверждение вошедшей в молву скупости основателя династии Бурбонов.

Тут уж все зашумели и заерзали. Почувствовав, что он перехватил через край, Ольсен примирительно поднял руку.

— Дальше, — сказал он, — все пошло, как говорится, не по сценарию. Гвардеец, охранявший короля, занес уже шпагу для удара, однако Генрих остановил его взглядом и спокойно принял из рук монаха какой-то сверток. Да, да, можете не сомневаться, это было всего лишь прошение, которое король небрежно сунул своему фавориту, и кортеж как ни в чем не бывало продолжил шествие.

Я протер глаза и для верности стукнул себя кулаком по лбу. Ничего не изменилось, карета уже отъехала довольно далеко, за ней проследовал арьергард охраны, толпа начала распадаться, оживленно обмениваясь впечатлениями и судача на разный лад: каким еще молодцом выглядит его величество, да кто его последняя пассия, как ловко он побил испанцев, да собирается ли наконец отменить налог на торговлю сукном, да сбудется ли его торжественное обещание, чтобы каждый француз имел курицу к воскресному столу.

Опомнившись, я кинулся догонять процессию. Ведь в исторические хроники могла вкрасться ошибка, и нельзя исключать, что убийство совершилось двумя кварталами дальше. Настигнув карету уже на улице Сент-Оноре, я еще долго шел за ней, пока не почувствовал, что мой растрепанный, может быть, даже безумный вид начал возбуждать подозрение у лакеев, сидевших на запятках. Один из них что-то буркнул вполголоса солдату, тот развернул коня, и я счел за лучшее нырнуть в переулок. Не хватало еще, чтобы путешественник во времени был схвачен за покушение на убийство государя. Вы представляете меня, Гринвуд, в роли узника Бастилии?