И тогда, как просыпающийся вулкан, стал ворчать вслух Древний Фил, человек, для которого будущее представлялось чем-то вроде собственной записной книжки… «Мне плевать, Джимми, на безработицу среди инженеров и даже среди прогностов, — сказал он в последнюю нашу встречу, злую и разрывную. — Лично мне эвроматы ничем насолить не могут. Но эти проклятые железки не доведут тебя до добра. Ты останешься у разбитого корыта, и все, кого ты увлечешь, останутся с тем же. Но, даст бог, я этого уже не увижу…»
Как же он меня тогда разозлил, этот Учитель Президентов. Он взвился на эвроматы вовсе не из ненависти к железным мозгам — это ерунда. Он слишком умен, чтобы лить слезы над безоблачным и чисто человеческим прошлым, якобы исковерканным всякими учеными выдумками. Он взвился из-за П-границы — вот в чем я убежден. Он не мог потерпеть, чтобы кто-то устанавливал правила игры на его поле.
А П-граница — золотое правило Футургейма, не сразу мною обнаруженное и тем более не сразу и всеми осознанное. Но существует эволюционная граница прогноза — ничего не поделаешь. Мы можем разумно прогнозировать собственное будущее лишь до тех пор, пока изменения человека и общества не меняют их качественно, то есть не переводят на новый уровень сложности саму прогнозирующую систему. После этого система обретает такие свойства и цели, которые непредсказуемы для системы меньшей сложности, — это просто, как дважды два. Пещерному пророку не снилась высадка экипажа на Марсе и пирамиды Хеопса тоже не снились. И нам сейчас не снится то, что будет доступно суперсапу, спланированному по программе Эвро-11. Нам доступен прогноз лишь в интервалах времени, за которое мы сами не подвергаемся существенному преобразованию — такова она, П-граница, тоже своеобразная красная черта. Та красная черта, которая ясно дает понять — мы не просто вершина исторической пирамиды, а промежуточная ступенька. И только непрерывно совершенствуя свой вид в индивидуальном и социальном плане, мы можем рассчитывать на принципиальные рывки в познании. Лишь допуская собственное радикальное преобразование, мы можем смело идти навстречу Большому Космосу.
«Нарушителей П-границы ждут цепкие и бездонные болота утопий» — так цветисто выразил суть дела один молодой журналист. Да, что-то в этом духе…
И, похоже, четко обоснованная программой Эвро-6, П-граница навсегда разделила меня с Уондерингом. Несмотря на свою кажущуюся абстрактность и прекрасно знакомые Филу «бездонные болота», разделила…
А новая красная черта, совсем уже не абстрактная, напротив, страшная своей конкретностью, — со всеми остальными.
Срок жизни пророка обратно пропорционален уровню пессимизма его прогнозов. Пророку-оптимисту всегда проще. Выйдет по прогнозу — ему честь и хвала, а грянет беда — тут не до пророка, тут самому бы живым остаться, а он — что он? — он-то лучшего хотел… А пессимист всегда плох. Ошибся дурак, которого повесить мало, ибо пугал, а прав — тут уж повесить бог велел, ибо накаркал, да и злость на ком-то сорвать надо… Не странно ли, что я еще жив и даже с ума не сошел — не сошел ли? — среди этого кричащего дома, опустошенного мною, среди крика миллионов, опустошенных моими эвроматами, среди внутреннего своего опустошающего крика.
Я отвергнул от себя тех, кого любил, от меня отвернулись те, кому я верил. И некуда спрятаться, ибо победителю нет убежищ…
И надо набраться сил, чтобы этот бунт не завершился позорным выбросом флага, белого флага, которому никто не успеет как следует возмутиться или порадоваться, ибо полотнище очень скоро выпадет на землю сероватым радиоактивным пеплом…
Файтер ждал сигнала. Отгороженный от мира самой опасной и захватывающей из фантпрограмм — погружением в себя, он напряженно ждал. И все-таки сигнал прозвучал внезапно, и на экране переговорной панели с еще большей внезапностью всплыла добродушная физиономия Фила Уондеринга.
— Ты меня пустишь, сынок? — спросил Древний Фил.
Файтер послал пропускной импульс, и через минуту Уондеринг предстал перед ним с большим портфелем в руке.
— Слушай, Джимми, — сказал он, устраиваясь в кресле, — я по-прежнему не могу простить тебе изобретение эвроматов. И не потому, что я, как и все старики, люблю поворчать на думающие железки. И не потому, что твоя П-граница подрубила мне крылья. Я не могу злиться на тебя как на более удачливого конкурента, ведь ты вместе со своими эвроматами и П-границами в каком-то смысле мое овеществленное пророчество… Но я пришел рассказать тебе об истинных причинах своего ворчания. Ты хочешь меня послушать?
Файтер непроизвольно взглянул на часы. Половина десятого. Выходит, он добрых четыре часа, как сумасшедший, ползал в этих стенах и, кажется, говорил вслух… Но время еще есть, плохо другое — этого Фила, должно быть, по уши начинили «клопиками», и в машине у ворот настроились послушать поучительнейшую из передач.
— Верно, время еще есть, Джим, — ухмыльнулся Уондеринг, — и не бойся, я чист в смысле электроники, мой водитель обладает собачьим нюхом на эту пакость, и перед выходом из отеля он проверил меня с ног до головы. Я приехал к тебе, Джимми, вполне официально, ты так и подозревал, да?
— Неофициально в мой дом сейчас и не попадешь… Вы хотите уговорить меня, Фил?
— Да, именно такова моя миссия, — твердо произнес Уондеринг. — Нам не стоит играть в прятки. И я, с ведома и по поручению президентской команды, привез сюда полный портфель всякой чепухи, кучу проектов, которые они заготовили для следующего срока. Они хотят убедить тебя, что с их администрацией стоит иметь дело…
— Это я и так знаю…
— Но мне плевать на их замыслы, Джимми, до реализации чьих бы то ни было замыслов надо еще дожить… Я хочу говорить о другом. И постарайся уловить то, что скажет сейчас последний маг из прогностов, последний пророк, не использующий твои эвроматы для составления своих гороскопов. Ты выпустил страшного джинна из бутылки, именуемой человеческим мозгом. Это звучит банально, я знаю. Так говорили о первом паровозе и о первом самолете, и об урановом котле тоже говорили. Но боюсь, ты еще не понимаешь, что эвромат, снабженный одиннадцатой программой, — это жутчайшее и принципиально неконтролируемое оружие. Эвробомба — это мой термин, Джимми, но это паршивый термин глупейшего из пророков. Он ничего не передает. Бомба — это вспышка и конец! Я помню, что более полутораста тысяч человек в Хиросиме умирали медленно. Для них ад растянулся на месяцы и на годы. Но ад эвробомбы растянется на века, даже на тысячелетия. Он захватит всю планету. Он будет длиться и длиться, пока кому-нибудь не стукнет в голову прекратить этот ад — устроить фонтан из ядерных боеголовок…
Файтер присел напротив Уондеринга и через силу улыбнулся.
— Что с вами, Фил, чем вы меня пугаете?
— Я не пугаю. Я утверждаю, Джим! Ты бросил мир, разорванный и неподготовленный, в пасть новой войны, войны автоэволюционной. Люди начнут наперегонки выводить новые породы сверхлюдей, лопнет связь между поколениями, мы отбросим память крови. Мы не сможем договориться о творении единого вида, и на нашей планете вспыхнет межвидовая борьба разумных существ, вооруженных самой опасной техникой. Технологически отсталые страны попадут в положение обезьяньих заповедников — вот к чему мы придем, и очень быстро. Я знаю, что твоя Эвро-11 практически готова к ведению эксперимента. Через 10–15 лет начнется кошмар. Появится Эвро-21, Эвро-31, Эвро-111… И брат восстанет на брата. И это будут не примитивные расовые предрассудки, это будет непрерывно меняющаяся иерархия богов и людишек, сцепившихся в смертельный клубок…
«Он действительно последний маг из прогностов, — подумал Файтер, после таких речей легионы сметали все на своем пути, а уличные толпы линчевали иноверцев. Настоящий пророк — это спичка на бочке с порохом».
— Вот такое дело, сынок, — тихо сказал Уондеринг, — такое дело. Ты меня понял? Ты подумай…
— Я не согласен с вами, Фил, — перебил его Файтер. — Вы должны были впасть в грех и впали. Вы впали в грех тривиальности — это красная, черта в каждом из нас. Наступает нечто непостижимое, нечто вне нашего понимания, и мы вроде бы беззащитные от этого наступления, впадаем в грех веры. Мы упираемся в доступную нам ступеньку и боимся следующей, или чувствуем — она не наша… И этот страх — наша вера, Фил. И тогда в нас просыпается оракул — мы предостерегаем всех, способных сделать следующий шаг: не делайте! Вы расшибетесь сами и утащите за собой все человечество. Но это ерунда, Фил, поверьте, это ерунда, хоть и нехорошо посмеиваться над символами веры, но я скажу прямо — это смешная ерунда.