Мой друг Вава Цава - человек слова, вот что приятно. Неприятно, что он секретный сотрудник, но это к делу не относится. Он позвонил по телефону и назначил встречу. У меня в руках будет газета, предупредил. Это в каком смысле, не понял я. В самом прямом, ответил сексот.

Разумеется, я опоздал - у памятника ученому Тимирязеву маячил какой-то весьма подозрительный тип. С газетой в руках. Но это был не Цава. Я бы своего товарища тут же узнал. И поэтому сел на лавочку. Тип покружился у памятника и тоже опустился на скамейку.

- Александров, ты не пунктуален, - процедил сквозь зубы.

- Цава? - изумился я.

- Тсс!

- Ты что? Зачем весь этот маскарад? Очки? Борода?

- На всякий случай.

- Совсем плох! - И покрутил пальцем у виска.

- Это твои, Александров, дела плохи. - И жмурился от солнечного осеннего света. Листья начинали покрываться желтизной, подрагивали от синего ветра. По аллеям юной шлюшой гуляла молодая осень.

- Почему?

- Пять тысяч баксов имеются?

- П-п-пять, - выдавил я из себя, - тысяч долларов?

- Именно.

- Н-н-нет... - И задал пустой вопрос: - А зачем?

- Пять штук, оказывается, стоит на сегодняшний день жизнь, - ответил мой друг. И объяснил популярно, что в вышестоящую судебную инстанцию пошла просьба о помиловании моего подопечного Кулешова; а в той инстанции есть ход к одному удивительно душевному человечку; и этот самый душевный человечек готов оказать услугу, но поскольку у него в одночасье сгорели дача, машина, квартира, то он нуждается в материальной помощи.

- Бред какой-то, - не выдержал я. - Чтобы дача, машина, квартира - и сразу?..

- Ты глуп, Александров, - вздохнул мой приятель. - Ты в какой стране живешь? Если у него все это не сгорело, то когда-нибудь сгорит. Быть может.

- А, тогда другое дело, - сказал я, сраженный непритязательной, однако убедительной логикой. - Только где это я поимею пять тысяч штучек?

- Иметь можно женщину, - тут же заметил циничный Цава. - Деньги - это власть. А власть, как известно, берут. Следовательно: деньги надо взять.

- Где?

- Неожиданный вопрос.

- М-да, - смутился я.

Вава Цава рассеянно взглянул на меня, снова нацепил на нос солнцезащитные очки, спросил:

- Отказываешься от затеи?

- Почему? Нет.

- Деньги - это не проблема, - проговорил тогда мой друг. - Проблема в другом.

- В чем же?

- Не понимаю: зачем тебе все это надо?

Я не ответил. Некоторые листья уже отмирали от ветвей и, кружась в не защищенном от ветра, синем пространстве, опускались на холодеющую землю.

- Зачем? - повторил мой друг.

- А тебе зачем этот маскарад?

- Жить хочу интересно.

- И я тоже хочу жить.

- Живи, - пожал плечами Цава.

- Но согласись: у нас такая содержательная жизнь... такая она удивительная, что каждый из нас... каждый... может оказаться в камере смертников. Или ты не согласен?

И друг Цава, пройда и оптимист, двурушник и актеришко, искуситель женских сердец и скалдырник, мздоимец и эгоцентрист, сукой-буду-не-забуду, проговорил:

- Да, я бы не хотел сейчас оказаться на месте...

Режиссер буйствовал на сцене, он требовал от великой актрисы, чтобы она перешла в другую эпоху:

- Да, я - Арман, великолепный светский щеголь! А ты - Маргарет, ты Дама с камелиями, ты удивительна и прекрасна!

- Мне нужно переодеться, - просила Зинаида.

- Нам не нужны одежды! - смеялся М. - И так на наших плечах одежды эпох. Начинаем. Сигизмунд! - Из оркестровой ямы появился дирижер. - Поиграй нам, товарищ! - И упал на колени перед актрисой. - "Я не покину тебя больше... Слушай, Маргарет, мы сейчас же уедем отсюда. Мы никогда не вернемся сюда... Будущее принадлежит только нам..."

Маргарет. Говори! Говори! Я чувствую, как моя душа воскресает от твоих слов, как мое здоровье возвращается от твоего дыхания... Я говорила сегодня, что только одно может спасти меня... Я уже не надеялась, и вот ты! Не будем терять времени, будем жить, моя жизнь ускользает, но я остановлю ее на лету... Но скажи, скажи мне еще раз, что ты любишь меня!

Арман. Да, люблю, Маргарет, вся жизнь моя принадлежит тебе... Что с тобой, Маргарет? Ты бледнеешь?!

Маргарет (приходя в себя). Не бойся, друг мой! Ты не знаешь, я всегда была... упадок сил... Но это быстро проходит. Смотри, я улыбаюсь. Я полна сил, все хорошо... Это - порыв к жизни!

Арман. Ты дрожишь...

Маргарет. Ничего, ничего!

Арман. Боже мой, Боже мой! Скорее за доктором!

Маргарет. Но если твое возвращение не спасло меня, то ничто не спасет... Рано или поздно человек должен умереть от того, чем он жил. Я жила любовью и умираю от любви.

Арман. Не говори так, Маргарет. Ты будешь жить, ты должна жить.

Маргарет. Я умру, и у тебя останется обо мне чистая память... При жизни всегда будут пятна на моей любви... Поверь мне... Поверь, умирать нетрудно... Никогда не было так хорошо...

М. Осторожно целует родное лицо:

- Ты великая! Ты бессмертная! Ты вечная! Вечная!!! - Орет: Сигизмунд! Кого хоронишь, каналья!!! Иди сюда и смотри и запоминай: перед тобой Актриса! Смотри и запоминай!

- Зиночка, простите меня... я... я... никогда больше, - лепетал старый еврей, прижимая к груди скрипку.

Актриса молчала, слушала штормовое сердце М., а тот требовал:

- Сигизмунд! Золотой! Что-нибудь... великое!..

- О! Для вас таки!.. Я... я...

- Что-нибудь... прозрачное... с синевой... вечное... как молодая осень...

И заиграла скрипка. И под ее звуки медленно танцуют двое, он и она, великий режиссер и великая актриса.

- И никого нет, - говорит она.

- Нет? - переспрашивает он. И кричит: - Эй-е-е-е!

- Эй-е-е-е! - Она тоже кричит.

- Эй-е-е-е! - И в глубине, на огромном полотнище, проявляется ТЕНЬ, своими очертаниями напоминающая известный портрет - рука вождя приподнята в приветствии, и кажется, над миром навис карающий, безжалостный меч.

- Эй-е-е-е! - И зажигаются, вспыхивают яркие тысячегранные огни. ТЕНЬ на полотнище начинает точно плавиться.

- Эй-е-е-е! - И сцена заполняется актерами Первого революционного театра.

И играет скрипка, и в ее звуках - голоса эпохи, прекрасной, яростной и трагической.

И еще в этой эпохе звенит колокольчик - это М. несет колокольчик над собой и актерами, словно окропляя себя и их звуками:

дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь