Мы сидели перед новогодней елкой - у нее был запах мороза, снега, солнца, праздника, оживления, крика, предзнаменования, надежды, сочельника, боя курантов, апельсинов, мандаринов, плодов манго; мы сидели под вот такой елочкой:
~*~
~~*~~~*~~
~~* ~~*~~*~~
*~~~*~~~~*~~~*
|||
и ждали О. Александрову.
- Ей сказать? - спросил Цава.
- Наверное, - отвечал я.
- Новый год испортим.
- Испортим, - согласился я.
- И все-таки у него есть шанс!
- Думаешь?
- Свежие ветры перемен.
- Иди ты! - не выдержал я.
- Куда, - спросили меня, но я не ответил - пришла жена.
- Родные! - сказала она. - В какой стране мы живем?
- А что такое? - спросили меня.
И она нам поведала смешную поучительную историю: утром О. Александрова побежала в парикмахерскую: Новый год, Новый год, Новый год!
И когда группа женщин покорно сидела под сушилками, неожиданно появилась другая группа, но мужчин.
- Вам не кажется, что вы ошиблись адресом, граждане? - спросил дамский мастер.
- Не кажется, - отвечали мужчины. - Всем оставаться на местах. И предъявить документы.
Понятно, когда женщина мечтает стать красивой, отправляясь для этого на предприятие бытового обслуживания, она как-то не задумывается о последствиях и, разумеется, не прихватывает с собой ксиву, удостоверяющую ее подозрительную личность.
- В чем дело? - загалдели фурии.
И человек в штатском с лицом удавленника задал им всего один интересующий его вопрос: почему они, труженицы, в разгар рабочего дня находятся здесь, а не на своих трудоустроенных государством местах?
- Новый год же!!! - запротестовали представительницы слабого пола дамы.
- Попрошу документы, - на это сказали им.
Начался скандал. Бестии невозможно орали, когда их стали выдергивать из-под сушилок. Их можно было понять. Равно как можно было понять мужчин, выполняющих приказ вышестоящего руководства, решившего таким убогим способом навести порядок и дисциплину в стране.
Мы с Вавой, сидя под елочкой, еще не знали, что началась потешная кампания по отлову несознательных элементов нашего, бредущего зигзагами, но вперед, общества. Ловили везде и всюду, где только можно было поймать: в банях и кинотеатрах, в магазинах и буфетах, на вокзалах и в ресторанах, в церквах и на рыбалке, на взморье и в лесу, под забором и на площади, в бассейне и под фонарем, у газетного стенда и в домовых кухнях и т.д., словом, везде и всюду, кроме рюмочных, - может быть, поэтому так нещадно давились трудовые резервы, утоляющие жажду после преследования в банях и кинотеатрах, в магазинах и буфетах, на вокзалах и в ресторанах, в церквах и на рыбалке, на взморье и в лесу, под забором и на площади, в бассейне и под фонарем, у газетного стенда и в домовых кухнях и т.д., словом, везде и всюду, кроме рюмочных. Такая вот начиналась новая, народом полностью и безоговорочно поддержанная, политика сыска и общего стукачества.
- А как же ты, милая, вырвалась из лап хунты? - задал бестактный вопрос сексот Цава.
- Показать? - спросила моя жена О. Александрова.
- Ну! - беспечно брякнул мой друг.
- Поднимись-ка, дружочек!
Вава, бедняга, выполнил просьбу дамы. И та мимолетным балетным движением нежной ножищи... по переднему краю...
Через секунду мой самобытный товарищ катался по полу и привередливо мычал.
- Мать, ты не совсем права, - вынужден был заметить я.
- Поднимись-ка и ты, дружочек, - предложила и мне.
- Прекрати калечить наследников! - заорал я.
- Что ж ты... Оксаночка... делаешь? - поддержал меня хрипящий приятель. - Мне же больно... И как бабы... без меня... рожать будут...
Поговорим о собратьях по перу. Их легион, легкоуправляемых борзописцев. Пишут-пишут-пишут-пишут-пишут. Бывало, встретишь такого писаку, спрашиваешь, мол, все бьешься над словом, кропотливый такой? Он отвечает:
- Рожаю.
- А что ж, брат, все недоносков-то? - спрашиваешь.
- Да так, - отвечает. - И чувствовать спешу, и жить.
- И публиковаться, подлюка, не забываешь. Во всех издательствах. И что интересно: десять произведений в год! - Потом дополняешь: - Извини, сам понимаешь, "произведение" я называю условно.
- У меня дети, их кормить надо, - отвечает. - И жена, и теща, и тесть, и тетя, и сестры, и братья.
- Понимаю, но зачем так жертвовать собой - гнобить здоровье?
- Дурачок! - усмехается. - А литературные негры на хрена? У меня есть имя, а у них - жопы, а вместе мы клепаем бабки. Плохо, что ли?
- Ничего хорошего, - не соглашаешься. - Раньше ты был соколом, а теперь взбесившийся ворон, по которому никто не сыграет последний реквием...
- А, брось! - отмахивается. - Пошли лучше, братец, в ресторацию. Винегретику с водочкой поклюем?
Идешь в ведомственный ресторан. А там одни бандиты и некоторые писатели - писатели, условно говоря, разумеется. Под пищу дела-делишки обтяпывают и за податливые колени целеустремленных девушек ловят, мол, ты, рыбка золотая, есть мое вдохновение и единственная отрада.
Ты тоже садишься за столик и начинаешь в кормоизмельченном винегрете ковыряться, слушая планы собеседника на будущее.
- Я, - говорит, - хочу выпустить роман на вечную тему.
- На какую же?
- О любви-с между мальчиком и девочкой. Им, скажем, по шестнадцать лет, а их отцы ненавидят друг друга, у каждого своя банда...
- Прости, это, кажется, уже было.
- У кого? - удивляется.
- У Шекспира.
- Плохо! - И хлопает рюмочку водки. - Но на мой век идей хватит! Родим чего-нибудь... эдакое... ор-р-ригинальное!..
- А может, не надо? - просишь.
- Как это не надо? - возмущается. - Что ты понимаешь в процессе творческом? И вообще кто такой? Член Союза?
- Не член.
- Книга хоть имеется?
- Рукопись.
- А у меня сколько книг?
- "Негры" пишут, сам говорил.
- Ничего не говорил тебе, правдоискатель, - рычит беллетрист. - Я сам пишу. По повелению, блядь, сердца...
И ты представляешь сердце носителя высших морально-нравственных ценностей и хапуги от литературы, которую он, как ресторанную девку, разнообразно имеет... И напоминает тебе это сердце... своей пурпурностью... бесстыдностью... нацеленностью...
в урологическом отделении скорбные больные своротили по причине неумеренного пользования унитаз, и Кулешову пришлось восстанавливать на месте предмет первой необходимости. Потом он вернулся в котельную и увидел: Сушко, как любящая мамаша, вскармливает молочной смесью из бутылочки новорожденного человека; Глотов же разливает в стаканы водочную смесь.