Потом снова беспокойно заходил в ожидании... И заглядывал под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. И Кулешов вспоминал, где сейчас лежит ребенок; он, наверное, упрел в углях, думал Кулешов и ходил, ходил, ходил по котельной, слушая музыку огня. Наконец он, подкормленный, взревел организованной силой - и Кулешов открыл путь к нему, и взялся за неладную тушу Сушко. Сейчас-сейчас, потерпи уж, говорил преступник и впихивал обмякшее тело в топку. Тело попыталось оказать сопротивление, однако Кулешов скоренько закрыл заслонки и удовлетворенно захихикал.

Потом снова беспокойно заходил по котельной... и заглянул под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. Кулешов думал, что младенец свалился под скамейку, и поэтому заглянул туда. И увидел - ребенка.

Нет. Это был мусор. Кулешов протянул руку и взял холодный щебень - и понял, что он, человек, тоже мертв.

Был вечер, когда вернулась О. Александрова. "Я замерзла, - сказала она и открыла ключиком ящик стола, - будь добр, купи бутылку коньяка". И я, разбитый гриппом, побрел в магазин. Там давились за мандаринами - у очищенных мандаринов странный привкус надежды. Можно было постоять в очереди и купить несколько килограммов надежды. Но я купил бутылку коньяка, потому что очереди за ним не было.

По заснеженным улицам было трудно ходить, и я смертельно устал.

- Включить свет? - спросил я жену в темной комнате.

- Нет, спасибо, - ответила она.

- Я тебя ждал.

- Налей, - сказала она.

Я взял кружку и заполнил ее черной, как старая кровь, жидкостью.

- Спасибо, - повторила жена, и я услышал громкие рвотные звуки.

- Закуси! - И протянул очищенный мандарин.

- Спасибо, - сказали мне.

- Спи, - сказал я и укрыл пледом умирающего человека.

- Прости, я ходила по улицам, по улицам, а там лица... лица...

У нашей нации лица приговоренных к насильственной смерти.

Я включил портативный диктофон, он напряженно зашуршал лентой, потом я услышал: металлический лязг... железо о железо... точно подергивание затвора винтовки... клац-клац-клац... шаги и снова клац-клац-клац... шаги... клац-клац-клац... шаги... клац-клац-клац-клац-клац...

- На все про все: пятнадцать минут, - раздался напряженный голос казенного человека.

- Спасибо.

Клац. Тишина. Тишшшшшшшшшшшшина - только шуршание ленты.

- У вас курить есть? - проговорил ломкий испуганный голос.

- Вот-вот, пожалуйста. - Голос жены.

- Спасибо.

- А ругаться не будут?

- Не. Нам, смертникам, поблажку делают.

- Вы... вы так спокойно говорите?

- А вы кто?

- Из газеты, корреспондентка.

- А?.. Только я на героя-то не больно похож, больше на зебру... Кашель. - Чер-р-рт, отвык.

- Ваше дело в Верховном суде, я знаю...

- А что там?

- Где, в суде?

- На воле.

- З-з-зима.

- И снег идет?

- Идет.

- Я зиму люблю. Помню, катались на санках, маленькие, с горы, и выезжали с горы-то прямо на дорогу... А там машины... И вот я под передними и задними колесами грузовика проскочил, понимаете, случайно, честное слово. Понарошку бы ни за что...

- Понимаю.

- Только вот, оказывается, от судьбы не отскочишь.

- Все будет хорошо.

- Да?..

- Но вы же... вы же... вы же?

- А что я? Убивец.

- Но... но...

- Вот убей меня, а понять не могу - зачем я их тогда... зачем?.. Жили бы все... Как наваждение...

- Как наваждение?

- Точно!

- И никогда бы, простите, не повторили?

- После камеры - никогда.

- Страшно?

- Не. Привыкаешь. Ходишь как в вате. Тут вроде как коммунизм: кормежка бесплатная и делать ничего не надо.

- Это не коммунизм.

- Ну рай!.. Вот только плохо - ждешь-ждешь-ждешь...

Тишшшшшшшшшшина.

- У вас есть родные?

- Бабка. Померла, наверное. Ноги плохие. Не ходила.

- И все?

- Не... еще есть... хотя про нее не надо... Она меня забыла...

- Девушка?

- Ага, девушка, Сусанной зовут. - Тишина. - А вы красивая... У вас муж?

- Да.

- Хороший?

- Как бы это сказать...

- А я тоже хотел жениться. Честное слово. На Сусанне. Я был бы хорошим мужем. Хорошим. Вы знаете, сколько слесаря... Туда-сюда нормально. Машину бы купил, можно и старую. Мы люди не гордые. Не гордые. А руки у меня золотые! Я бы работал и работал... - Тишшшшшшшина. - Ааааа! Дикий вопль. Беспорядочные удары по стальной двери. - Пустите меня! Пустите-е-е-е!

Скрежет железа о железо, невнятный шум борьбы, крик:

- Что, красивая, вечная, пришла глядеть, как я подыхаю?! А я уже издох! Издо-о-о-о-ох! О-о-о! Будьте вы все прокляты!

Лязг металла, после назидательный голос:

- Вот, пожалуйста, я предупреждал: народ у нас невыдержанный... сами понимаете... специфика производства...

- Да-да, спасибо, спаси...

Лента в кассете закончила свою жизнь, и диктофончик с характерным звуком выстрелил клавишу пуска вверх.

Когда первое искусственное космическое тельце преодолело земное притяжение, то мир обрел бессмертие. Почему? Дело в том, что у человечества появилась возможность в катастрофический катаклизм покинуть отработанную территорию и расплодиться по всевозможным планетам и мирам, превращая их тотчас же в цветущий сад.

Правда, пессимисты утверждают, что в иных мирах отсутствует воздух с кислородной начинкой, необходимой для наших изношенных легких. Плохо представляют пессимисты человека - особенно нашего, воспитанного в духе активного гражданина, духовно богатой, нравственно благородной личности. Если такому межгалактическому бойцу выдадут лопату и приказ сажать, но не дышать, то с полной уверенностью можно сказать: приказ Родины будет выполнен.

Моя жена О. Александрова вторую неделю лежит, отвернувшись к стене. Она что-то там увидела. Что?

- Я иду в театр, - говорю. - Меня пригласили для разговора.

Молчание.

- Ты бы поела, - говорю. - Я приготовил суп "Весенний" с фасолью.

Молчание.

- Я пошел, - говорю.

Молчание.

И я ухожу - и вправду иду в театр. Там прочитали мою пьесу "Генеральная репетиция осенью 1937 года". К моему удивлению, меня встречают радостно и приветливо:

- Дорогой! Прочитал! Получил массу впечатления! Заряд впечатлений! Тебя хлопают по плечу, щипают за локоток, толкают в шею. - Но, голубчик, ты пойми правильно: время!

Ты не понимаешь.

Тебе объясняют, что время нынче смутное, непредсказуемое, черт знает, и вообще, старик, зачем ворошить прошлое? Надо жить настоящим. А настоящее какое - созидающее! И нет ли у меня пьески о машинисте тепловоза? Нет? Плохо. Ну, тогда работай-работай.