Разве можно через что-то кого-то или что-то любить? Конечно же, нет. От неприятного зрелища я открыл глаза и увидел, что один. Я брошен собственным директором на произвол судьбы. Такая вот неприятность. Разве могут почтмейстеры понять душу художника, они способны лишь мелко и подло вскрывать чужие интересные письма, чтобы потом хихикать над сердечной слабостью великих. Да, я слаб, я смешон, я жалок и одинок, я весь в вашем омертвелом плодоягодном крохоборском говне. Но я вам не ровня. Потому что вы, 150-миллионная биологическая масса, служите удобрением для таких, как я. Вы, ретивые законопослушники, давитесь собственными экскрементами, выполняя очередной эксперимент очередных кремлевских авантюристов. Приятного аппетита!

А как же я, выскочивший шанкр на здоровом народном дрыне? Чем питаюсь, зарвавшаяся подлюга? Что жру, духовный террорист? А-а-а, ничего. Питаюсь своим духом. И собственными бредовыми фантазиями. Что поделать: у каждого свой стиль жизни, своя судьба, своя работа.

По скоростной трассе мчалась кавалькада из нескольких импортных автомобилей, среди которых выделялся серебристый "мерседес"; за ними катили казенные лакированные "Волги" Минобороны; последним мчался автобус "Икарус" с галдящей иноземной журналистской братией в пестро-летних одеждах.

Когда автобус на скорости проходил мимо ухоженной, сработанной по западному образу и подобию бензоколонки с развевающимся над ней ярким флажком то ли фирмы, то ли чужестранного государства, фотокинорепортеры с утроенной энергией загалдели и замахали руками соотечественнику-бюргеру толстенькому коротышке в шортах и майке, прочно сидящему в тенечке с банкой родного пива. Коротышка признал сродственников и, радостно приподняв над головой пивную жестянку, малость облился: виват Россия, господа!

В кабинете директора ТЗ происходил небольшой производственный переполох: нервно суетились секретарши у столов, расставляя бутылки с минеральной водой, пробегали хихикающие голоногие девицы в псевдорусских кокошниках, кто-то из руководства нервно инструктировал красавиц, держащих хлеб-соль и букеты цветов, помощники листали документацию; хозяин кабинета пригласил сесть Главного конструктора:

- Высокая комиссия к нам, Иван Петрович, уже на въезде... И десяток заморских корреспондентов, сукиных детей.

- И что им надо? - скучно поинтересовался Минин.

Никита Никитович внимательно посмотрел на конструктора, выдержал паузу, потом ободрился:

- Вот я тебя пригласил, Петрович... Сам знаешь, конверсия, чтоб ей, на марше... И есть предложение... нисходящее оттуда, - показал на потолок, - произвести, так сказать, образцово-показательный акт.

- Что? - не понимал Минин, но уже нервничал. - Какой еще акт?

- В общем, Ваня, режем твой... в смысле, наш "Зверобой", как пирог, решительно проговорил директор. - Так сказать, перекуем мечи на оралы. Чтобы все мировое сообщество убедилось...

Побледневший Минин медленно приподнялся со стула и грохнул командирским басом:

- Ррравняйсь! Смирна-а-а-а!

Все присутствующие замерли в замешательстве. Директор, выпятив живот, пучил глаза на пистолет, который неверно плясал в мининской руке.

Грузовичок с бригадой мастеров ТЗ катил вдоль мертвого Главного конвейера, притормозил у ямы, на которой возвышался танковый монстр.

- О! Глядите! - удивился НТРовец. - Т-34?

- Один хрен резать, - сплюнул Илья Муромец, прыгая из кузова. Разгружаемся, славяне!

С шумом открыли борт - потянули баллоны и резаки. Неожиданно из танкового люка вынырнул жилистый старик:

- Эй, хлопчики! Чего вы тута?

- О, дед? - удивился Илья Муромец. - Ты чего сам? А ну слазь с изделия, черт старый!

- С чего слазить? - не понял Беляев.

Через заводской двор, заставленный ненужной ржавеющей хозпродукцией, стремительно шел старик. Это был Минин. Нечастые танкостроители шарахались от него - ярость обезобразила лицо Главного конструктора, а в руках его убедительной угрозой метался маятником пистолет.

В дирекции ТЗ случился большой производственный переполох: впечатлительные девушки-красавицы и секретарши глотали минералку, помощники-мужчины следили за обстановкой из окон; директор гневно кричал в селектор:

- А я говорю: немедленно задержать! Под мою ответственность. Это безобразие! Это какое-то гангстерство, понимаешь. Это...

Один из помощников поспешил предупредить:

- Никита Никитович, гости!

- А! Черррт! А у меня старый псих с револьвером! - Взволнованный, подходил к окну.

ТЗ-овские ворота гостеприимно открывались - на свободный пятачок закатывали серебристого цвета "мерседес", три "вольво", армейские "Волги" и автобус "Икарус" с галдящей интуристско-репортерской публикой.

Мокрый любимый город был грязно-помоечен, пуст и темен, будто все граждане влезли на столбы и вывинтили каждый по лампочке.

Машина катила по обморочным, заминированным ненавистью и люмпен-пролетарскими булыжниками улицам. Мой друг и директор картины Классов обиженно пыхтел на заднем сиденье. Он был хороший человек и отличный организатор, однако был приземлен, как тот самый булыжник на дороге. Иногда я чувствовал его классовую оторопь по отношению ко мне; наверное, мы родились под слишком разными созвездиями. Он понимал шелест ассигнаций, не понимал сухого шелеста павшей листвы. Он был вполне счастлив, когда дебет сходился с кредитом и, наоборот, когда не сходился, то готов был удавиться за излишне потраченную копейку. И самое главное: он не пил из принципиальных, как утверждал, соображений. Как можно не пить в такое шалое, сумасшедшее время? Вероятно, мой друг хотел умереть здоровым и богатым евреем. И чтобы могила была придавлена мраморным памятником от благодарных потомков. Наивный человек. Кому мы нужны? Мы нужны только самим себе. Нам разбираться с самими собой. Каждый умирает один на один с самим собой. Это трудная работа: быть самим собой. В деклассированные стаи сбиваются слабые духом, нищие мыслью, убогие телом. Их можно было бы пожалеть, но они, сбитые в торфяно-болотную топь, способны поглотить великие замыслы, душевные порывы, сердечную радость.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: