Так что к бабьим причудам отношусь вполне терпимо, не терплю лишь мастеров спорта по любым видам, от них можно ждать любого подвоха, а потом блевать неделю. (Как тут не вспомнить злосчастного боксера, который мало того что явился, дармоед, на чужой праздник жизни, но так и не сумел продемонстрировать свое мастерство: если ты такой тренированный и крутой man, неужели трудно голову увернуть от бутылки? Жалко испорченного торжества.)

Впрочем, праздник всегда с нами. Мы, я, мой Классольцон и цепкие орущие льстивые девственницы летели на авто сквозь мрак ночи, мрак спящего города, мрак декоративного мира.

- А-а-а! - вопил мой директор, крутя, между прочим, баранку. Девочки, прекратите безобразие. Мы сейчас разобьемся!.. Вы с ума сошли?!

Разнузданные фурии хохотали и вовсю, верно, играли в бильярд с тем, что находилось в широких штанах моего приятеля. (Надеюсь, понятно, в какую игру играли честные барышни?) На меня тоже насели две любительницы острых ощущений. Отбиваясь от них, я орал:

- Что наша жизнь?! Игра! И все мы в ней актеры!

- Какие, к черту, актеры? - отвечал истерично Классов. - Девушки, вы играете с огнем!

- Точно, Классман! У тебя быстро воспламеняемый факел. Девочки-девочки, у него в штанах олимпийский огонь!.. - хохотал я. Зажгите его!

- Дурак! - возмущался мой товарищ по несчастью; если несчастьем считать разбушевавшихся блядей. - Ты, дурак, думаешь, что актер в этой жизни?!

- А кто же я?

- Ты?!

- Да, я!!!

- Ты - декорация!

- Ты о чем, Классов? - трезвел я. - На что намекаешь?

- А на то, что не видать тебе миллиона, как собственной жопы!

- Фи, а где культура, блядь, речи? - занервничал я. - И я тебя все равно не понимаю.

- На твою новую картину никто не даст ни цента, это я тебе говорю.

- Почему?

- Потому что он антирежимный. Так мне сказали.

- Кто сказал? - взревел я. - Какая рваная сучь посмела такое брякнуть? Какая ебекила посмела сомневаться? Даже Царь-батюшка не сомневается. Даже Ромик думает, где взять баксы... Этот фильм будет самым лучшим фильмом постсоветской современности. Это я вам говорю - гений эпохи распада, в бога-душу-мать!..

Автобус "Икарус" и командирский джип прибыли к месту боевых событий, когда они не только закончились, но уже подводились неутешительные итоги поражения.

- Убитые? - гаркнул подполковник, похожий на полевую мышь.

- Никак нет! - отрапортовал молоденький офицер-"пушкарь".

- Раненые?

- Нет.

- А что же есть, вашу мать?! - взревел подполковник.

- Вот это... все! - Офицер широким жестом продемонстрировал разбитую технику и молчаливые пушки с разбежавшимся расчетом. - Танк какой-то... некондиционный, - пытался оправдаться.

- Некондиционный?

- Да, Т-34?

...Фотокинорепортеры с большим увлечением и энтузиазмом снимали последствия странного сражения при ж/переезде. Из-за занавески на окне автобуса осторожно выглядывал Санька. Его русая голова утопала в иноземном кепи.

-...И убитых нет? - недоумевал генерал Мрачев. - И раненых? - Бросив в раздражении трубку телефона, прошел к секретной карте военного округа. Присутствующие генералы последовали его примеру. - Так, здесь они продрались, - задумчиво проговорил. - Хотя и могли прошмыгнуть... Куда это они?

- Эта дорога на белокаменную, - сказал генерал ВДВ.

- Шутиха им нужна, - заметил Артиллерист. - Себя показали и нас наказали, канальи.

- И кто? Четыре старых дуралея! - возмутился Ракетчик.

- Четыре Героя Советского Союза! Кажется, для нас это многовато? снова задумался генерал Мрачев.

- А дайте моим орлам взлететь соколами, - предложил генерал ВДВ.

- Танк - не бабочка! - хмыкнул Связист. - Может, с ними связаться по рации?

- Да нет у них связи, - отмахнулся Мрачев. - Любопытствовал у директора. Не успели установить.

- Бардак! Ну? - взялся за лысину Артиллерист.

- Дайте "Градом" щелкнуть! - решительно предложил Ракетчик.

- Хочешь второй Кавказ здесь открыть? - укоризненно спросил Мрачев. И обратился к генералу ВДВ: - Готовь, Виктор Степанович, своих небесных птах.

- Есть!

Над теплой степью и современной импортной техзаправочной станцией с небольшим трепещущим флагом летали птахи.

Скоростная магистраль была пугающе пуста. Из игрушечного жилого домика, выкрашенного в яркий кислотный цвет, выбрался пузатенький бюргер в шортах и майке - Фридрих Гесс. В его руках была зажата банка пива. Бюргер опустился на лавочку со столиком и, задумавшись о чем-то своем, национальном, медленно начал цедить пиво.

Из глубокой думы вывел его шумный приезд на велосипеде Василия, рубахи-парня и помощника-ученика. Вася на вертлявой веломашине был весьма хмелен:

- Фридрих! А я те самогонки из березовой табуретки!..

- Я не п'у тапур'етки, Вас'я, - укоризненно проговорил Ф. Гесс. - Хде афто, Вас'я?

- Какие авто? - не понял помощник, укрощая велосипед. Однако, осмотревшись, тоже удивился. - Ё-мое! А где поток?

- Вся страна отдыхай?

- Может, того... путч?

- Пучч?

- Ну, революция! Ваши же Карл Маркс и Фридрих, кстати, Энгельс... Клара Целкин, да?.. Роза Шлюхсенбург, ну?

- О! Бог мой! - в ужасе вскричал несчастный, обращаясь к небу.

Но небеса были безгласными, лишь пели в них жаворонки - предвестники грозы.

От ж/переезда, к облегчению войск, стартовал "Икарус", переполненный журналистской братией; стартовал по явному следу, оставленному траками Т-34. Вытирая грязное лицо обшлагом, подполковник, похожий на полевую мышь, проговорил нерешительно:

- Быть гражданской войне, я не я буду!

К месту чрезвычайных событий подкатили серебристый "мерседес" и еще несколько казенных автомобилей. Из "мерседеса" выбрались вальяжный Натовец и господин Костомаров. Медленно прошли вдоль обочины, глазея на поврежденную технику, облепленную бойцами, на ревущие тягачи, на суету командиров... За ними на расстоянии следовала группа сопровождающих лиц.

В мирной тишине летнего дня появился странный тревожный звук, будто идущий из-под земли. Фридрих Гесс тоже встревожился; беспокойно прошелся по вверенному хозяйству - в тени мехмастерской посапывал утомленный Василий; на столике, как артиллерийский снаряд, стоял бутыль мутного самогона, рядом с ним нервно позвякивал грязный граненый стакан невероятной емкости. Бюргер решился выйти на мягкий асфальт шоссе; присел на корточки для удобства слухового восприятия - гул приближался и был необратим, как рок.