Говоря по правде, сержант Татьяна Романова была очень красивой, очаровательной девушкой. У нее было прелестное лицо, стройное тело, и двигалась она с поразительной грацией. Таня училась в балетном училище в Ленинграде, но вынуждена была оставить его: ее рост на дюйм превысил предписанный. А выглядела она воплощением здоровья еще и благодаря своей страсти к фигурному катанию, которым занималась на стадионе «Динамо». Когда-то Таня выступала на соревнованиях в первой команде своего общества. У нее были точеные руки и высокая грудь. Ревнитель классической красоты мог бы найти мелкие недостатки в ее фигуре: бедра и ягодицы были так развиты физическими упражнениями, что несколько утратили плавные женственные очертания и чуть-чуть походили на мужские.

Красота сержанта Романовой вызывала восхищение далеко за пределами английского отдела управления документации МГБ. Все были уверены, что пройдет немного времени и кто-то из высших чинов заметит ее и сделает своей любовницей. Может быть, и женой.

Девушка налила горячий суп в тарелку, на которой были нарисованы волки, мчащиеся за санями, покрошила туда черный хлеб, села за стол и начала медленно есть, любуясь красивой блестящей ложкой. Эту ложку она незаметно сунула в сумочку, когда несколько недель тому назад вместо с веселой компанией ужинала в ресторане «Москва».

Поужинав, девушка вымыла посуду, вернулась к окну и закурила свою первую за день сигарету. В России не принято, чтобы женщины курили при людях, за исключением ресторана. Если бы она закурила на работе, ее бы немедленно уволили. Из черной тарелки репродуктора, прикрепленного к стене, доносилось завывание какого-то оркестра из Туркменистана. Снова эта ужасная музыка, которую исполняют по радио на радость обитателям варварских провинций! Неужели нельзя исполнять что-то более культурное? Современный джаз, например, или классическую музыку. Музыка, звучавшая сейчас, казалась ей просто ужасной. И что еще хуже — старомодной.

Резко зазвонил телефон. Таня подошла и сняла трубку.

— Сержант Романова?

Это был голос ее любимого профессора Деникина. Но в свободное время он всегда звал ее Татьяной или даже Таней. Что это может значить?

— Да, товарищ профессор.

Голос в телефонной трубке казался чужим и холодным.

— Через пятнадцать минут, в половине девятого, вам надлежит явиться к полковнику Клебб из Второго отдела. Она ждет вас у себя в квартире номер 1875, на восьмом этаже вашего здания. Вам все понятно?

— Но почему? Что... что случилось?

Ее прервал странно напряженный голос любимого профессора:

— Это все, товарищ сержант.

Девушка посмотрела на телефонную трубку, будто надеясь получить какое-то объяснение.

— Алло! Алло! — Трубка молчала.

Таня почувствовала, что от напряжения, с которым она сжимает трубку, у нее болят мышцы. Она медленно наклонилась и опустила ее на рычаг.

Может быть, позвонить ему? Нет, это исключается. Он говорил с ней таким тоном потому, что знал, как знала и она, что все телефонные разговоры прослушиваются или записываются. Вот почему он не тратил лишних слов. Речь идет о безопасности государства. В таких случаях передаешь, что тебе было поручено передать, и стараешься забыть об этом как можно быстрее. Тебе удалось избавиться от пиковой дамы, и твои руки снова чисты.

Девушка, не спуская глаз с телефона, прикусила зубами костяшки пальцев. Зачем она понадобилась им? В чем ее обвиняют? Она лихорадочно попыталась вспомнить события последних дней, месяцев, лет. Может быть, какая-то ужасная ошибка на работе и им стало известно об этом лишь сейчас? Или она рассказала какой-то анекдот? Сделала неосторожное замечание и на нее донесли? Это не исключено. Но какое замечание? Когда? Девушка не могла припомнить ничего похожего. Ложка! Ведь она совершила кражу государственного имущества! Выбросить ее из окна, с другой стороны здания, как можно дальше! Нет, вряд ли. Это слишком незначительное преступление. Таня недоуменно пожала плечами и подошла к шкафу. На глазах выступили слезы отчаяния. СМЕРШ не занимается такими мелочами. Произошло что-то куда более серьезное.

Девушка вытерла слезы и посмотрела на часы. Осталось всего семь минут! Таню охватила паника. Она распахнула дверцу шкафа и достала парадную форму. Не хватало еще опоздать! Она принялась с лихорадочной поспешностью расстегивать пуговицы белой хлопчатобумажной блузки.

Даже не принимая во внимание причину, по которой ее вызвали, положение казалось ей загадочным. Любой контакт с одним из щупальцев СМЕРШа был неслыханным. Само слово «СМЕРШ» было ужасным. Оно звучало подобно дыханию смерти. Но самое страшное заключалось в том, что ее вызвали к начальнику Второго отдела, этому олицетворению зла, занимающемуся пытками и убийствами.

И этим начальником была женщина, Роза Клебб! О ней рассказывали невероятные вещи, которые могут присниться лишь в самых страшных кошмарах.

Ходили слухи, что ни одна пытка не проходила без личного участия Розы Клебб. В ее кабинете в шкафу висел халат, покрытый пятнами крови, и стоял раскладной стул. Когда она выходила из своего кабинета, одетая в этот халат, с раскладным стулом под мышкой, и шла подземными коридорами, об этом сразу становилось известно, и даже сотрудники СМЕРШа замолкали и наклонялись над столами, пока она не возвращалась обратно.

Шепотом рассказывали, что она входила в камеру и ставила стул у лица мужчины или женщины, пристегнутых к столу пыток. Затем садилась и внимательно смотрела в глаза жертвы, тихо произнося номер 1 или номер 10, или номер 25. Инквизиторы понимали, что она имеет в виду, и принимались за дело. А Роза Клебб не отрывала глаз от лица жертвы, наклонялась к ней вплотную и вдыхала крики, как аромат духов. В зависимости от того, как менялось выражение лица мученика, она отдавала приказ об изменении пытки (...номер 36 или номер 64), и истязания начинались заново. Когда силы и самообладание покидали жертву и начинались мольбы о милосердии. Роза Клебб склонялась над измученным телом и принималась ворковать нежным голосом: «Ну-ну, мой голубок. Расскажи мне все, меленький, и муки прекратятся. Ведь тебе так больно! А от боли ужасно устаешь. Хочется, чтобы все окончилось наконец, и ты смог отдохнуть. Твоя мама рядом, и она не хочет, чтобы ты страдал. Тебя ждет мягкая удобная постель, ты уснешь и забудешь обо всем, обо всем. Расскажи мне, — продолжала она мягким голосом, — и тебя оставят в покое. Больше не будет боли и мучений».

Но если она видела в глазах жертвы упрямство, тихий голос говорил: «Но ты дурачок, мой милый, такой дурачок. Эта боль — только начало, пустяк. Ты не веришь мне? Тогда, голубок, твоя мама вынуждена попробовать немного, совсем немного, чего-то другого. Номер 87», — обращалась она к инквизиторам. И те снова меняли инструменты и методы пытки, а Роза Клебб сидела на стуле и наблюдала, как сознание и жизнь медленно покидают человека, и тогда ей приходилось кричать прямо в ухо умирающего.

Но такое бывало очень редко. Мало кто обладал такой силой воли, чтобы пройти до конца путь мучений СМЕРШа, мало кто отказывался подчиниться нежному голосу, обещавшему тишину и покой. Истязаемые почти всегда сдавались, потому что Роза Клебб инстинктивно угадывала момент, когда взрослый сильный человек превращался в беспомощного ребенка, способного только на то, чтобы позвать свою маму. Когда она принимала образ матери, воля человека, которую жесткие требования мужчины только бы укрепили, ослабевала.

После того как ей удавалось добиться признания очередного арестованного, Роза Клебб опять возвращалась в свой кабинет со стулом под мышкой, снимала халат, покрытый свежими пятнами крови. Слух об этом быстро облетал сотрудников, работающих в подвальных помещениях, и они с облегчением вздыхали...

Татьяна взглянула на часы. Еще четыре минуты. Она провела ладонями по бедрам, разглаживая форму, посмотрела на свое отражение в зеркале. После этого девушка повернулась и сказала последнее «прощай» своей милой комнатке. Вернется ли она сюда?