— Нет, после меня. Хотя в том же направлении. Видели?

— Никого, кроме мистера Эплби.

— Эплби!

— Нашего приятеля-адвоката. Скорее всего, направлялся в постельку. Я был не в настроении разговаривать с ним, хотя знал, что вечером он общался с Грэхемом. — Доктор сделал паузу. — Все же обратите внимание на эти пальмы. Я не испытывал необходимости обращать на кого-то внимание, пока он не показался в главном проходе. А в чем дело?

Фред рассказал ему.

Сонное выражение сползло с лица доктора Фелла.

— Мне это не нравится, — пробурчал он.

— Ни в коей мере.

— Непонятно, зачем.

— Именно это я и думаю.

Фред был готов признать, что потерпел поражение, и двинуться в обратный путь. Все сотрудники отеля спали, если не считать ночного портье, который дремал в темном фойе; любой человек, скрываясь за пальмами, мог проскользнуть туда и обратно, не привлекая внимания доктора Фелла.

И тем не менее он медлил. Что-то в манере поведения доктора настораживало его. Кулаки доктора были сжаты, он отводил глаза; казалось, он полон сомнений и в то же время серьезно озабочен. Ни одно из тех объяснений, что пришли Фреду в голову, не радовало его.

— Я предполагаю, — сказал он из-за плеча, — что у вас с инспектором Грэхемом был день, полный забот?

— О да. Более чем.

— Есть какие-то новости?

— Кое-какие новые показания. Мы их, в определенном смысле, раскопали. Обшарили все вокруг. — И, словно решившись, доктор Фелл откинулся на спинку кресла. — Кстати, — добавил он, — кроме того, у нас состоялась небольшая беседа с неким Джорджем Гербертом Дихлем, известным в округе под именем Черного Джеффа.

Фонтан продолжал лепетать. Фред, раскачиваясь на пятках, изучал плитки пола. Он не поднимал глаз.

— Да? Значит, он ранен? И серьезно?

— Ранен? — переспросил доктор Фелл. — Вот уж ни в коей мере. Но было бы весьма интересно, мистер Барлоу, услышать, почему, с вашей точки зрения, он должен быть ранен.

Фред рассмеялся:

— Я это не утверждал. Если вы припомните мой рассказ Грэхему, я сказал, что боялся, как бы он не пострадал, когда увидел его лежащим на дороге. Но я рад услышать, что с ним все в порядке. То есть никаких травм?

— Самое здоровое и самое грязное создание, — ответил доктор Фелл, — из всех, кого мне доводилось видеть. Мы разыскали его в совершенно свинском состоянии в одном из тех модельных домиков на Лаверс-Лейн, где, как Грэхем мне рассказал, он постоянно обитает. Он приходил в себя после попойки, и на завтрак, который состоялся около полудня, у него была банка сардин. Вот так. Ничего с ним не делается! А в чем дело?

— Ничего особенного. Продолжайте.

Доктор Фелл пристально посмотрел на него:

— Если его повествование представляет для вас какой-то интерес (хотя понятия не имею, почему оно может вас интересовать), он сказал, что ровно ничего не помнит, что происходило с вечера пятницы до утра воскресенья. О чем можно пожалеть. Будь он в субботу вечером в районе Лаверс-Лейн — рядом с небезызвестной телефонной будкой, — мог бы увидеть нечто интересное.

— Вот как? И что же?

На этот раз доктор Фелл пропустил его вопрос мимо ушей.

— Бакенбарды у него в самом деле замечательные. Кроме того, я обратил внимание на его передник мясника и нашейный платок. Но как свидетель… нет, не годится. Не думаю. Нет.

— Что ж, я пошел, доктор. Спокойной ночи.

— Да, у вас такой вид, будто вы явно нуждаетесь в отдыхе. Примите аспирин, немного виски и ложитесь в постель. Если завтра после ленча вы окажетесь поблизости от бунгало Хораса Айртона, пожалуй, вам стоит заглянуть в него. У инспектора Грэхема под шапкой есть идеи, которые могут удивить кое-кого. Выдаю намек бесплатно.

Фонтан продолжал безостановочно бормотать. Фред поймал себя на том, что ему трудно сняться с места. Ситуация напоминала ему телефонный разговор, когда никто из собеседников не знает, что сказать, дабы закончить его. Похоже, доктор Фелл маялся теми же сложностями. Фред пробормотал что-то о хорошей погоде и прервал разговор, двинувшись к дверям. Не успел он сделать и пяти шагов, как его остановил громкий голос доктора.

— Мистер Барлоу!

— Да?

— Не осудите ли меня за плохие манеры, — сказал доктор Фелл, на багровом от напряжения лице которого читались и терпимость, и расстройство, — если я скажу, что хотел бы заранее высказать вам свое соболезнование?

Фред уставился на него:

— Соболезнование? Что вы имеете в виду?

— Просто так. Предчувствие. Но я хотел бы заранее выразить вам соболезнование. Спокойной ночи.

Домостроительная компания «Эккман», от которой осталось лишь название, в свое время лелеяла великие планы относительно обустройства этой сельской дороги, которую переименовала в авеню Веллингтона, но все в округе продолжали называть ее Лаверс-Лейн.

Она должна была стать центром, средоточием будущих преобразований. Отсюда планировали начать возведение зданий, предлагавшихся по скромной цене (от 650 до 950 фунтов за квадратный метр). Улицы, на которых им предстояло расположиться, уже нанесли на планы в офисе компании: авеню Кромвеля, Мальборо, Вольфа и так далее.

Ныне улицы превратились в крапивные заросли и свалки кирпичного щебня. Но Лаверс-Лейн, единственная приличная дорога, выходившая к основной трассе между Таунишем и заливом, все же была покрыта асфальтом. Тут стояла будка таксофона. Она располагалась примерно в двадцати ярдах от поворота, где ближний к Лаверс-Лейн берег расширялся, являя собой симпатичный сельский пейзаж. Здесь полоса асфальта обрывалась, уступая место гравийному покрытию. И тут, на аккуратно расчищенной площадке с одной стороны дороги, стоял модельный домик, а еще пара, строительство которых было доведено лишь до половины, — на другой стороне.

Дома пошли трещинами и потемнели. В свое время их возводили из красного кирпича, покрытого белой штукатуркой. Но если бы даже кто-то и захотел поселиться в них, их нельзя было ни купить, ни взять в аренду: юридический статус застройки продолжал оставаться под вопросом, что усугублялось позицией одного из директоров компании, который хотел вести строительство в Дартмуре. Молодежь устраивала тут пикники; несколько раз присутствие влюбленных парочек стало поводом для скандалов; порывы ветра оборвали жалюзи, и в подвальных помещениях шныряли крысы.

Стоял понедельник, 30 апреля — солнечный день, с редкими клочками облаков, — и в первой половине дня Констанс Айртон свернула с главной дороги и направилась по Лаверс-Лейн.

Она шла с непокрытой головой, хотя ее темный костюм дополнялся курткой с меховой оторочкой. Прическа не выглядела идеальной, и на Констанс практически не было косметики. Может, именно поэтому она выглядела старше своих лет. Лишь в прошлый четверг она разговаривала с Тони Мореллом в маленьком садике за зданием суда, в тот день, когда Джон Эдвард Липиатт был приговорен к смертной казни. Но с тех пор она заметно повзрослела.

Констанс, еле волоча ноги, не обращала внимания, куда она идет. У нее был вид человека, который бесцельно бредет куда-то. При виде телефонной будки она нахмурилась, но не остановилась.

Покрытие дороги растрескалось; впрочем, тут всегда был плохой асфальт. Помедлив, она направилась к одному из заброшенных выставочных домиков. Конни была уже почти рядом с ним, когда снова остановилась — на этот раз внезапно.

— Привет! — произнес голос, в котором удивление мешалось с облегчением.

Справа от одного из полудостроенных домов стоял знакомый легковой автомобиль — «кадиллак» с красными чехлами на сиденьях. Его элегантность контрастировала с жалким видом дома. Констанс узнала автомобиль еще до того, как поняла, кто к ней обращается. Натягивая перчатки, по ступенькам крыльца спускалась Джейн Теннант.

— Конни!

Констанс дернулась, словно решив повернуться и бежать. Но Джейн торопливо пересекла клочок земли, на котором предполагалось разбить газон перед домом, и перехватила ее.