Судья склонил голову:

— Да. Вы весьма любезно сообщили мне, что женитесь на моей дочери лишь в том случае, если она сменит религию.

— Послушайте, сэр! Я не хочу, чтобы вы предполагали…

— Я ничего не предполагаю. Я всего лишь повторяю ваши слова.

Он неторопливо запустил руку в нагрудный карман пиджака. Извлек оттуда очки в роговой оправе, водрузил их на нос и посмотрел на Морелла. Затем снял их и стал небрежно помахивать ими, держа очки в левой руке.

— Но эту ситуацию можно уладить! — возразил Морелл. Он суетливо заерзал на месте. В его темных выразительных глазах появилось враждебное выражение. — Религия для меня — достаточно серьезная вещь. Как и для всех католиков. Я всего лишь…

— Давайте оставим эту тему, если вы не против. Насколько я понимаю, вы не видите никаких иных препятствий к заключению этого брака?

— По сути, нет.

— Вы уверены?

— Ну, разве что… я должен сказать вам…

— В этом нет необходимости. Я знаю.

— Что вы знаете?

Судья Айртон аккуратно пристроил сигару на край шахматного столика. Переложив очки в правую руку, он продолжал неторопливо помахивать ими, хотя, внимательно присмотревшись, можно было заметить, что рука у него чуть заметно подрагивала.

— Антонио Морелли, — начал он. — Родился на Сицилии. Натурализовался в Англии — я забыл когда. Пять лет назад на сессии суда в Кингстоне этот Антонио Морелли предстал перед моим другом судьей Уиттом.

Наступило молчание.

— Понятия не имею, — медленно произнес Морелл, — откуда вы вытащили это старое дерьмо. Но если уж вы в курсе того дела, то, да будет вам известно, это мне стоит жаловаться. Я был оскорбленной стороной. Я был жертвой.

— Да. Без сомнения. Давайте посмотрим, удастся ли мне припомнить все факты. — Судья Айртон облизал губы. — Дело заинтересовало меня, ибо в нем просматривалась любопытная параллель с делом Мадлен Смит и Пьера Анелье. Хотя вы, мистер Морелл, выкрутились куда успешнее, чем Анелье. Тот Антонио Морелли втайне обручился с девушкой из богатого и влиятельного семейства. Звали ее Синтия Ли. Шли разговоры о браке. Она написала ему ряд писем, содержание которых некоторые юристы были склонны оценивать как скандальное. Затем страсть девушки стала остывать. Заметив это, Морелли дал ей понять, что, если она нарушит данное слово, он, как честный человек, покажет эти письма ее отцу. Девушка потеряла голову и попыталась выстрелить в Морелли. Ее обвинили в попытке убийства, но суд закончился ее оправданием.

— Это ложь! — Приподнявшись с кресла, Морелл выдохнул эти слова в лицо судье.

— Ложь? — повторил судья Айртон, водружая очки на переносицу. — Тот факт, что девушка была оправдана, — это ложь?

— Вы знаете, что я имею в виду!

— Боюсь, что нет.

— Я не хотел иметь дела с этой женщиной. Она преследовала меня. Я ничего не мог сделать. Затем, когда эта маленькая идиотка попыталась пристрелить меня, ибо я не испытывал к ней никаких чувств, ее семья решила раздуть эту историю, чтобы вызвать сочувствие к девице. Вот как это выглядело. Я никогда ей не угрожал и ничего не делал, у меня и в мыслях этого не было. — Помолчав, он многозначительно добавил: — Кстати, Конни полностью в курсе дела.

— Не сомневаюсь. Отрицаете ли вы истинность доказательств, представленных на процессе?

— Да, отрицаю. Ибо это были косвенные свидетельства. Это… да какое вам до них дело? Почему вы так на меня смотрите?

— Ничего особенного. Прошу вас, продолжайте. Я уже слышал эту историю, но продолжайте.

Медленно и тяжело дыша, Морелл снова опустился в кресло и провел рукой по волосам. Жевательная резинка, которую он для надежности засунул за щеку, снова пошла в ход. Его квадратные, чисто выбритые челюсти двигались с размеренностью часового механизма, и время от времени резинка у него во рту щелкала.

— Вы считаете, что получили обо мне исчерпывающее впечатление? — осведомился он.

— Да.

— А что, если вы ошибаетесь?

— Я готов рискнуть. Мистер Морелл, наш разговор и так затянулся; но коль скоро он состоялся, я вряд ли должен говорить вам, что никогда в жизни не испытывал столь отвратительного ощущения. У меня к вам только один вопрос. Сколько?

— Что?

— Какую сумму, — терпеливо разъяснил ему судья, — вы хотите получить, чтобы исчезнуть и оставить мою дочь в покое?

В гостиной сгустился сумрак и заметно похолодало. По лицу мистера Морелла, обнажившего крепкие белые зубы, скользнула странная улыбка. Он набрал в грудь воздуха. Похоже, он с облегчением покончил с трудной ролью, как человек, который избавляется от неудобной одежды. Расслабившись, он откинулся на спинку кресла.

— Как ни крути, — улыбнулся он, — а дело есть дело. Не так ли?

Судья Айртон опустил веки:

— Да.

— Но я просто обожаю Конни. Так что я должен услышать хорошее предложение. Очень хорошее предложение. — Он щелкнул резинкой. — Сколько вы готовы выложить?

— Нет, — бесстрастно возразил судья. — Излагайте ваши условия. И не просите, чтобы я оценивал вашу стоимость. Сомневаюсь, чтобы вы удовлетворились двумя шиллингами или полукроной.

— А вот тут-то вы и ошибаетесь! — охотно подхватил тему собеседник. — К счастью, вопрос о моей стоимости не стоит. Речь идет о ценности Конни. Вы же знаете, она прелестная девушка, и стыдно, если вы, ее отец, не оцените достоинства Конни и попытаетесь спустить ее по дешевке. Именно так. Словом, вы должны быть готовы выплатить за нее подобающую сумму плюс некоторую законную компенсацию за мое разбитое сердце. Ну, скажем… — Он задумался, барабаня пальцами по ручке кресла, и посмотрел на судью. — Ну, скажем, пять тысяч фунтов.

— Не будьте идиотом.

— Неужели в ваших глазах она не стоит этой суммы?

— Для меня этого вопроса не существует. Вопрос заключается в том, сколько я могу выложить.

— Неужто? — осведомился Морелл, искоса глядя на судью. Он снова нагло ухмыльнулся. — Что ж, мое слово вы слышали. Если вы хотите продолжить дискуссию, боюсь, вы должны выдвинуть свои предложения.

— Тысяча фунтов.

Морелл рассмеялся ему в лицо:

— Теперь вы не будьте идиотом, мой дорогой сэр. Личный доход Конни составляет пятьсот фунтов в год.

— Две тысячи.

— Нет. Не устраивает. Но если вы назовете сумму в три тысячи, и наличными, я, пожалуй, могу подумать. Не говорю, что соглашусь, но в принципе мог бы.

— Три тысячи фунтов. Это мое последнее слово.

Наступило молчание.

— Что ж. — Морелл пожал плечами. — Хорошо. Весьма прискорбно, что вы столь низко оцениваете свою дочь, но я хорошо знаю, как вести дела с клиентами.

Судья Айртон сделал легкое, незаметное движение.

— Итак, согласен на три тысячи, — подвел итог Морелл, энергично разжевывая резинку. — Когда я могу получить деньги?

— Вас ждут еще кое-какие условия.

— Условия?

— Я хочу получить полную гарантию, что вы впредь не будете беспокоить мою дочь.

Морелл проявил странное для настоящего бизнесмена равнодушие к этому условию.

— Как вам угодно, — согласился он. — Деньги на бочку — это все, что мне надо. Наличными. Итак, когда?

— Я не держу таких сумм на текущем счете. Чтобы собрать деньги, мне потребуется не менее суток. И еще одна мелочь. В данный момент Констанс на пляже. Что, если я позову ее и расскажу о нашей сделке?

— Она вам не поверит, — быстро ответил Морелл, — и вы это знаете. Откровенно говоря, она предполагала, что вы попытаетесь отколоть какой-нибудь номер. И после заявления такого рода вы в ее глазах будете конченым человеком. Так что даже не пытайтесь, мой дорогой сэр, или же я спутаю вам все карты и завтра же женюсь на ней. Вы можете сообщить ей о моем… э-э-э… отступничестве лишь после того, как я увижу цвет ваших купюр. И не раньше.

— Что меня вполне устраивает, — каким-то странным голосом сказал судья.

— Как состоится передача?

Судья задумался.

— Насколько я понимаю, вы с компанией остановились в загородном доме в Таунтоне?