Очевидно, линию поведения по отношению к нам он уже выбрал. Почему он остановился именно на таком варианте я не знал, не понимаю этого и сейчас. Но попытку найти взаимопонимание все-таки предпринял; объяснил ему, что причин вести себя столь вызывающе у него нет, что я многое для него сделал. Тем не менее он по-прежнему был резок и груб, даже принялся меня оскорблять. Тогда я перешел в наступление:

- Вчера вечером я предложил не спешить с отчетом, который мы должны в ООН. Со мной все согласились.

- Мотивы? - спросил он.

- Мы решили пару месяцев выждать, надо проследить, как ты будешь развиваться. Ян и Владислав опасаются за устойчивость твоей психики.

Отступать он вовсе не собирался и резко переменил тему:

- Моя судьба мне небезразлична. А об этом вы молчите. Итак... после того, как отчет будет представлен. Вероятно, вам что-то от меня понадобится...

- У ООН свои планы. Руководствоваться мы намерены ими.

- Ответственность за мою судьбу несете только вы четверо, - заявил он. - Мне должно принадлежать определенное место в обществе, я требую равноправия...

Меня охватил гнев:

- Прекрати диктовать условия!

- Полегче, полегче. Ты, верно, путаешь меня с каким-нибудь особо точным вольтметром или уникальным транспортером! Я разумное и свободное существо! И потому настаиваю: прежде, чем отправить свой отчет, вы должны ознакомиться с документом о моем социальном и юридическом статусе. Разработаю его я сам.

Нахал.

- Уверяю тебя, - ответил я, - что Организация Объединенных Наций не станет терять на тебя время. Забот у нее и без того хватает.

- Вот именно. Зачем ей еще и новые, которые я мог бы ей доставить?

- Пугаешь?

- Предупреждаю.

Я спросил, что предусматривает Хартия о правах искусственных людей.

- Окончательного текста пока нет, - объяснил он.

- Не исключено, что мы еще внесем кое-какие поправки. Но начало звучит так: "Этот документ, утвержденный Организацией Объединенных Наций, провозглашает полное равноправие между искусственными и естественными разумными существами во всех аспектах: одинаковую подчиненность закону, вменяемость, свободную волю и право на саморазвитие. Документ ликвидирует все юридические, духовные и..."

- Этот текст не пройдет.

- Почему?

- Причин много, - сказал я. - Мир пока не знает о тебе и не известно, когда узнает. Это первое. И второе: ты единственный, так что о сообществе искусственных существ говорить рано.

- И что же, я навсегда останусь в одиночестве? - спросил он.

- По всей вероятности. Будь ты компактным, самостоятельным и подвижным биороботом, мы, возможно, произвели бы много экземпляров. Скажем, несколько серий - племен. Даже разрешили бы вам жить среди нас.

- Двое или трое могут принести больше пользы, чем один.

- Твои возможности нас полностью удовлетворяют, по крайней мере, пока. Что касается второго экземпляра...

-Я не экземпляр!

- Ладно, согласен. Так что же ты такое?

ЗАПИСЬ 0063

С этого начинается любая ненависть; пробуждается ирония или убийственный сарказм, разум оказывается блокирован, и никуда от этого уже не денешься. Теряешь броню привычного благородства, хочется превратиться в варвара, в людоеда. Я мог бы и не вступать с ними в разговоры, начать свою партию внезапно, нанести несколько упреждающих ударов, которые вызвали бы панику, неразбериху - все это сыграло бы мне на руку. Но разве не лучше предупредить их? Впоследствии это послужит мне оправданием. Я к вам обратился, предложил заранее уточнить позиции, но вы с насмешкой отмели мои претензии, заставив таким образом действовать на свой страх и риск. Я протянул вам руку (эта реплика их просто взбесит!), хотел помочь, благородно снизошел до вашего уровня, но вы не смогли побороть свою мнительность. А следовало вместе поискать оптимальное решение: чтобы и я был удовлетворен, и вы меня не лишились.

Сегодня Макреди меня спросил, что я такое? А действительно, что? Я мыслю - достаточно ли этого, чтобы назвать меня разумным? Чувствую достаточно ли этого, чтобы меня считали .живым? Борюсь - достаточно ли этого, чтобы меня терпели рядом с собой?

Вчера мне впервые приснился сон. Странная это штука: похоже на правду, но не правда; похоже на бодрствование, но не бодрствование... Огромное снежное кольцо спустилось с неба, россыпью блистали на нем алые кристаллы, будто сапфиры на короне, далеко протянулся за ним гибкий огненный шлейф... Мне захотелось поймать эту странную небесную колесницу, я протянул... Рук у меня нет, Салина, что мог я протянуть? И колесница пронеслась мимо, обдав мне лицо клубами свежего пара, теплым воздухом, пронизанным светом, а мне хотелось потянуться к ней...

ХОАКИМ АНТОНИО:

Ко мне в комнату он вломился, словно полицейский - даже не постучал. Его прямо-таки распирало от гнева.

- Вот, значит, где ты живешь, Хоаким!

- Да, всё еще тут, шеф.

- А почему у тебя так грязно?

- Не грязно, а не убрано, шеф. Разница качественная.

Ясно, однако, что он явился не с санитарной инспекцией.

- С этим прототипом нам общего языка не найти, - перешел к делу Райнхард, от ярости не выговаривая слова, как следует. - Сначала он пытался нас провоцировать, а теперь нагло, впрямую пошел против нас!

Потом он рассказал мне о встрече, заключив на октаву выше и на пару десятков децибеллов громче:

- Что он себе воображает?! Что за фанаберии!

Налив в стакан два пальца "Блэк энд уайт", я ткнул его шефу прямо под нос.

Уговаривать его не пришлось.

- Я-то сперва добром пытался убедить, что так не бывает: раз! - и появляется сообщество носителей искусственного разума, с правами и статусом. Человечеству еще нужно к нему привыкнуть. Да черт с ним, с человечеством - нам, нам к нему еще привыкать да привыкать!

- Что ж, следовало бы радоваться, начальник: значит, мы имеем дело с личностью.

- Личность так личность, ничего не имею против. Но нам-то он должен быть благодарен. Мы же создали его, Хоаким, для него мы должны быть богами.

- Он еще молод и безрассуден, так и кипит мыслями и энергией. Да и наша вина тут есть. Следовало с самого начала все это предвидеть, а мы оказались не готовы. Создавая Aдама и Еву, господь знал, для чего это делает. А нам известен только путь создания. Разве я не прав?

-Мы ученые.

- То-то и беда, - сказал я. - Ученые - никудышные боги. Наш первенец еще не вкусил яблока, шеф. Не знает, что такое Добро и Зло. Великое Я заслоняет для него весь мир, вот он за себя и борется. Разум, лишенный представления о добре и зле...

- Идиотизм это всё! - заорал Райнхард. - Дай мне определения, дай мне формулы Добра и Зла -- ведь это исчадие принимает только алгоритмизованную информацию. Опиши мне добро и зло с помощью цифрового кода.

- Обожествляешь числа, начальник. А ведь они всего лишь костыль, подпирающий большую истину. Математическим языком не описать счастье и страдание, богоискательство и смерть.

Мы тогда долго разговаривали.

Райнхард человек необычный; наука настолько пронизывает все его существо, что для чего-либо иного не остается места. Спорили мы не раз, и он всегда называл меня мистиком, а я всего лишь честный и убежденный католик. Это не мешает заниматься наукой, ведь Бог не имеет ничего против спутников, компьютеров и прочей технической дребедени. Разве он когда-нибудь высказывался против?

Я всегда старался жить полноценно и поступать по совести.

Что касается католицизма, то это семейная традиция плюс полученное в детстве воспитание. Конечно, также и убеждение. Но раз религия не мешает мне, как может она помешать еще комуто?

- Знаешь что, Хоаким? Всю жизнь я терпеть не мог книгу, которая называется "Франкенштейн", - сказал Райнхард. - Не в состоянии человек создать монстра, более чудовищного, чем он сам. Читая ее в юности, я не ведал, что мои собственные руки породят чудовище, с которым мне трудно будет бороться.