Я припарковал "омегу" в тени деревьев на площади у монастыря, заглушил мотор. Осмотрелся. Вокруг было ни души. Горка, действительно, ложилась спать рано, редкие проявления жизни сейчас наблюдались далеко отсюда – в центре города, близ гостиницы и единственного ресторана. Я достал из-под сиденья сумку с фонариками и инструментом, открыл дверцу…

Площадь перед монастырем освещали два тусклых фонаря по ее краям, но я все-таки взял Риту и Дуню под руки. Пусть мы покажемся запозднившимися гуляками. Повезло парню: снял сразу двоих…

Мы пересекли площадь и осторожно пошли вдоль южной стены монастыря. Возле железной двери остановились. Вокруг по-прежнему было ни души, узкие окна в стене над нами слепо смотрели наружу темными проемами: не было ни кого опасаться, ни кому наблюдать за непрошеными гостями.

Я включил фонарик и достал из сумки связку ключей. Первый даже не вошел в замочную скважину, второй не мог войти в нее по определению, третий не провернулся, четвертый тоже…

– Ты уверена, что дверь открывали этими ключами?

– Не знаю, – тихо ответила Рита, помолчав. – Но других у меня нет.

Я присел и просветил фонариком внутренности замка. Затем перевел луч на ключи. Только один из связки подходил к скважине, но не к замку. Да… Ключи надо было проверить еще днем. Тогда не было бы нужды ехать.

– У тебя есть отвертка?

Я с удивлением посмотрел на Дуню. Затем полез в сумку и подал ей то, что она просила.

– Пойдем!

Следом за ней мы вышли снова на площадь перед монастырем, подошли к тяжелым высоким дверям в храм. Дуня присела перед ними корточки и с минуту ковырялась отверткой в замке. Поднявшись, нажала на ручку. Дверь отворилась с легким скрипом.

– Идем?

Мы с Ритой смотрели на нее с изумлением.

– Тут раньше медицинское училище было, – видя наше недоумение, пояснила Дуня, – дед работал в нем сторожем. Замок с тех пор не поменяли. Он всегда отверткой открывался…

Мы тихонько проскользнули внутрь и замерли у порога. В углу притвора стояла скамейка, на которой явно кто-то лежал. Оттуда доносился заливистый сочный храп.

– Это дед Леша, сторож, – прошептала Дуня и потянула нас за руки. – Идем, он крепко спит…

Следуя за ней, мы повернули влево, затем направо и по узкой кирпичной лестнице бесшумно поднялись на второй этаж. Узкий темный проход коридора открылся перед нами. Мы едва успели сделать по нему несколько шагов, как невдалеке со скрипом отворилась дверь. Мы, не сговариваясь, замерли. Босые ноги быстро прошлепали по полу, скрипнула еще одна дверь. Затем послышался изумленный возглас и хихиканье.

В комнате, куда только что вошли, вспыхнул свет, прорезав тонким лучом темноту коридора. Дверь в комнату не закрыли плотно, и я осторожно подошел поближе. Заглянул в щель. На узкой койке у стены сидели две девушки в длинных ночных сорочках. Одну я сразу узнал: эта была круглолицая, с которой я перемигивался сегодня в храме.

– Ты чего бегаешь? – сердитым шепотом спросила ее та, что была под одеялом.

– Не спится! – хихикнула круглолицая.

– Отец Константин услышит.

– Не услышит. Он поехал в больницу, узнавать о той одержимой. Еще не возвращался.

– А матушка?

– Она заперлась у себя. Ее окна на другую сторону выходят, не увидит.

– Еретника на тебя, Валька, нету, – недовольно сказала хозяйка комнаты. – Неужели не боишься? Вдруг он сейчас в коридоре?

– Я бы увидела. Да и чего его бояться? В комнаты не заходит, шастает себе по коридору, зубами скрежещет. Только вонь от него.

– А зубы у него какие! – не согласилась подруга. – Помнишь, матушка говорила, что он ими может дверь прогрызть? И человека съесть?

– Пока никого еще не съел! – легкомысленно отмахнулась Валька. – Да и не видно его уже два дня. Пропал. Давай лучше пошепчемся.

– О чем?

– Видела сегодня в храме того высокого парня? Нездешний. Он мне подмигнул. Может, завтра снова придет?

– Тебе бы только мужики!

– А что? – возразила Валька. – Как на особом послушании, так можно, а для себя так нет?

– Грех это!

– И то – грех, и это – грех. Но этот грех сладкий.

– А за него матушка – плеткой!

– Она и так – плеткой. Кобыла рыжая!

– Ты что!

– А ничего! Как на особое послушание отправлять, так это пожалуйста: "Старайтесь, девочки, старайтесь для Бога!" А деньги привезешь, и спасибо не скажет.

– Так для храма!

– И деньги для храма, и кирпичи из подвала таскать – все для храма. Лучше уж особое послушание, чем кирпичи. Вся в пыли, грязи, а помыться толком негде.

– Господь тоже терпел.

– А я не Господь! – сердитым шепотом возразила Валька. – Он – Сын Божий, а я кто? Мы сюда шли Богу молиться, а не деньги особым послушанием зарабатывать! Уйду я отсюда. Как Жанка с Танькой ушла.

– Грех великий, Валька! Гиена огненная ждет того, кто сан с себя снял! Матушка говорила…

– Мало ли что она говорит! А я думаю: девочки парней себе нашли, может, уже и замуж вышли. Они красивые – мужья их на руках будут носить. Счастье будет.

– Мирское это счастье… – начала было строгая хозяйка комнаты, но вдруг бросила взгляд на приоткрытую дверь и взвизгнула: – Там кто-то есть!

– Еретник! – завизжала Валька и, подскочив, захлопнула дверь. Я услышал щелчки запираемого замка. Обернулся к своим и махнул рукой: проход свободен…

Мы прошли до конца коридора и свернули направо. Перед очередным поворотом Дуня безмолвно показала на проем слева. Там оказалась лестница. Мы спустились на два этажа и остановились перед старой, обшарпаной дверью. Запертой. Но один ключ из Ритиной связки подошел…

Подземелье монастыря оказалось больше, чем я его представлял. Из просторного сводчатого зала с рядами больших ниш в стенах убегали вправо и влево несколько коридоров. Мы остановились в нерешительности.

– Туда, кажется, – показала Рита. – Мы были здесь.

Мы повернули в крайний правый коридор и, пройдя по нему несколько десятков метров, уперлись в стену. Я посветил фонариком. Рядом оказался проем, в котором виднелась винтовая каменная лестница.

– Сюда!

Мы осторожно поднялись по лестнице и уткнулись в кованую, решетку, закрывавшую проем.

– Здесь, – сказала Рита, нервно кусая губы. – Здесь мы стояли.

Я посветил фонариком через решетку. Луч высветил большую квадратную комнату. Пустую. Только на полу валялись какие-то тряпки.

– Ты не ошиблась?

Рита приникла лицом к решетке.

– Здесь! Это было здесь, – сказала она уверенно. – Они стояли вдоль стен, вон там! – она указала рукой. – Такие бородатые, строгие. Золото на них блестело.

– Ты хочешь сказать, что они были открыты взгляду? Ты видела их целиком, не спрятанными под тканью?

– Да! – удивленно ответила она.

Я склонился и посветил фонариком. Еще два луча ярко выхватили из темноты кирпичную стену возле замка решетки. Она была оббита. Торцевой металлический прут был погнут, а вокруг замка имелись свежие царапины. Много царапин. Кто-то взламывал этот замок и весьма неумело. Я потряс решетку: она легко застучала в запоре. Вскрыв кованую дверь, ее приладили обратно весьма небрежно.

Я достал из сумки монтировку, вставил лезвие в уже имеющуюся щель, нажал. Ригель проржавевшего замка легко вышел из планки. Я потянул решетку на себя, и она с легким скрипом отворилась.

Оказавшись внутри, я первым делам поднял лежащие на полу тряпки. Это было рогожное полотно: ветхое, практически истлевшее. Я стал ворошить его, тщательно подсвечивая себе фонариком. На потемневших волокнах то там, то здесь вспыхивали желтые искорки. Эта ткань соприкасалась с золотом. Чистым. Только чистое золото настолько мягкое, что легко истирается, даже если просто провести им по ткани. Рогожные кули грузили в повозку, долго везли, затем переносили сюда… Все ясно. Нас кто-то опередил.

Я выпрямился. Девушки смотрели на меня широко открытыми глазами.