Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

Фантастический рассказ

Это было задолго предвкушаемым праздником, волнующим и тревожным. Свен медленно поднимался по крутым, оплавленным временем ступеням, а сердце колотилось и ключ жег ладонь, словно раскаленный токами высокой частоты. Его долго не удавалось вставить в замочную скважину, он плясал вокруг нее, упирался, как будто был от совсем другой двери. А может, Свен бессознательно оттягивал момент, когда замок щелкнет, дверь с тягучим скрипом отворится, и нужно будет шагнуть в прихожую, проторить по пыльной целине паркета следы в глубь родного дома.

Здесь Свен родился, вырос, возмужал. С этими стенами связана лучшая часть его жизни. Отсюда ушли все, кто ему дорог...

Он окинул взглядом большую, обставленную старой мебелью комнату. Огромный дубовый стол посредине, сделанный еще в позапрошлом веке, когда не знали ни прессованных стружек, ни пластмасс, имитирующих благородное дерево. Двенадцать массивных, с гнутыми ножками, стульев, каждый подстать трону. Резной буфет с головами львов на дверцах и мутными стеклами, за которыми скорее угадываются, чем видны, фарфоровые статуэтки, - дед Свена, склонный к причудам академик архитектуры, держал борзых, а когда умерла последняя из них, его любимица Онега, белая, в рыжих подпалинах, сука необыкновенных кровей, увековечил ее в фарфоре: собрал коллекцию миниатюрных Онег, похожих на Онегу живую, как если бы с нее их вылепили.

Дед никогда не охотился с борзыми - охота стала занятием мало почтенным. И самые заядлые собачники, для которых собачья морда - вовсе не морда, а щипец, нос - вощок, спина - степь, а хвост - правило, держали борзых как чисто декоративных, несмотря на врожденную свирепость, животных.

- Ну, здравствуй, псина, - сказал Свен фарфоровым борзым, всем сразу, словно одной. Сказал так, точно Онега протрусила ему навстречу из соседней комнаты и, узнав, принялась метаться вокруг, прыгать, стремясь обслюнявить лицо, всем своим видом и поведением выказывая бурную радость.

Свен представил ее улыбку - ведь собаки умеют улыбаться, это знает каждый мало-мальски сведущий собачник, - и ему стало грустно: борзые за стеклами буфета, застывшие в вычурных позах, хранили равнодушие, им не было до Свена дела, они существовали в собственной реальности, и вход в их нереальную реальность был для него заказан.

Он вздохнул, достал из чулана старинный пылесос и принялся за уборку.

Свен всякий раз начинал с этого. Все должно блестеть в его доме. Вот сейчас он наведет порядок, растопит камин, дом наполнится теплом, станет уютным, как когда-то, оживет... Иначе и не могло быть: вернулся хозяин, пусть ненадолго, но сегодня он здесь. И все будет как прежде, как в те дни, когда семья собиралась за ужином вокруг дубового стола, накрытого не пластиком, а настоящей белоснежной, туго накрахмаленной, хрусткой словно вафля, фамильной скатертью.

Дед чтил традиции, частенько говорил, что они скрепляют и семью, и общество. Что ими надо дорожить: уничтожив, их потом не восстановишь, получится эрзац, подделка. Вероятно, поэтому родители Свена не переехали в комфортабельную "машину для жилья", насыщенную бытовой автоматикой, компьютизированную и роботизированную по современным канонам, а остались в реликтовом доме, который сохранялся как памятник старины.

Закончив уборку и растопив камин, Свен удовлетворенно огляделся, взял наугад читанную еще в детстве книгу и сел в глубокое, ухнувшее под ним, кресло. Но читать не стал, а закурил вынутую из буфета трубку, протянул ступни к теплу и начал сосредоточенно созерцать языки огня над чугунным решетчатым подом камина.

В эпоху звездных полетов и вакуумных реакторов камины сделались архаизмом. Давным давно их вытеснили батареи парового отопления, в свою очередь, уступившие кондиционерам и солнечным рециркуляторам. Но в семье Свена камин оставался своего рода притягательным центром, забытым другими очагом.

Домашняя жизнь современников тяготела к стереовизору с его неиссякаемым ассортиментом информационных, познавательных и развлекательных программ. Камин нельзя было переключить с программы на программу. Как генератор случайных чисел, он извергал бессмысленную, на поверхностный взгляд, мешанину информации.

Но какая изысканная пища для ума заключается в хаотическом буйстве огня! Наблюдая его, пытливый человек способен разглядеть собственное "я", дать истинную цену своим поступкам. Камин высвечивает мрак душевный, рождает мысли глубокие, необыденные...

Когда они вечерами собирались вокруг камина - мать с вязаньем, отец с видеогазетой, сам Свен с какой-нибудь книгой (ему не нравились микрокопии), словом, каждый со своим, то это различие интересов не разъединяло их, потому что главным было не вязанье, и не газета, и не книга. Главным был камин, пылающий в нем огонь, гипнотические языки которого заставляли отложить в сторону вязанье, газету, книгу и почувствовать себя семьей - зернышком человечества, произрастающим с тех непредставимых времен, когда люди вот так же, притихнув, созерцали пламя пещерного костра.

И хотя никто не произносил вслух этих слов, - они были бы несозвучны эпохе, да и в прежние годы показались бы напыщенными, камин не просто олицетворял для них семейный очаг, его дым был дымом отечества.

Свена считали странным парнем. Других тянуло в лунарии, на ритмодиспуты, словоборства. Свен коротал вечера у камина.

- Чудак какой-то!

- Маменькин сынок!

Так отзывались о нем сокурсники. Впрочем, когда Нина едва не сорвалась в пропасть и Свен спас ее, отношение к нему изменилось. Решили, что он просто не от мира сего. А Нина... Год спустя Свен женился на ней, но, вопреки обычаям, не перебрался в молодежный комплекс, а привел жену в родительский дом.

- Мне страшно здесь, - призналась Нина в первую же ночь. - Дышится тяжело. Этот камин... От него болит голова! Неужели вы не чувствуете дыма?

- Мы привыкли. И ты привыкнешь. Камин... Он же живой, он член нашей семьи!

- Глупо! - рассердилась Нина. - Неужели какая-то старая печка для тебя дороже, чем я?

- Нина, родная, не надо так! Постарайся понять и...