— Войдите и закройте дверь.

     Софи сделала, как он попросил, и нежно посмотрела на его широкую спину — похоже, он был раздражен. Она взглянула на часы — возможно, сейчас он будет выговаривать ей за затянувшийся перерыв.

     Он резко повернулся к ней, и лицо Софи приняло свое обычное спокойное выражение. Его пристальный взгляд смущал Софи.

     — Ваша подруга — очень красивая женщина, — произнес он.

     Софи согласно кивнула:

     — Да! Более того, она — самая красивая девушка в нашей больнице. Мы отлично ладим, — прибавила она просто так, чтобы он знал.

     — Я прочел ей лекцию о том, как надо накладывать первичные швы.

     Софи озадаченно посмотрела на него.

     — Мэри рассказала мне. — Она сделала паузу. — Разве она не понравилась вам?

     Его глаза вспыхнули — но яростью или весельем, понять было невозможно.

     — Моя дорогая девочка, я очень тронут; но, видите ли, я не совсем свободен. Вас устраивает это слово?

     Софи почувствовала, как у нее защемило в груди и налились свинцом ноги. Интуиция подсказывала ей, что это не так; но тем не менее сообщение было не из приятных. Она вздохнула и сказала твердо:

     — Свободен — не совсем подходящее для этого слово, но я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду.

     Он живо взглянул на нее, произнося:

     — Интересно, как вы об этом узнали... — Остервельд прервал разговор, когда увидел в дверях Тома. — А вот и вы, сэр, — бодро сказал он.

     Софи воспользовалась моментом и незаметно прошмыгнула в предоперационную. Что Макс хотел сказать ей? Поразмыслив над этим секунд двадцать, она наконец заставила себя сосредоточиться на работе, как и подобало хорошей медсестре.

     Она была счастлива, что день выдался напряженным и щедрым на операции, так как у них совершенно не оставалось времени на разговоры, разве только на деловые. После пяти вся работа в операционной была закончена, и четыре хирурга, как всегда, попрощались с Софи и разошлись. Примерно через час Софи тоже пошла домой, но сегодня ее на лестнице никто не ждал.

     Следующий день тоже оказался тяжелым; а ей, как назло, не удалось хорошенько выспаться накануне — да, она не спала почти всю ночь, одолеваемая самыми разными мыслями. И даже сейчас, на работе, они продолжали крутиться в ее обычно такой разумной головке. День показался ей бесконечным и очень скучным без Макса. Дома ее ждали миссис Гринслейд и ее подробный восторженный отчет о ленче с голландцем, который Софи пришлось выслушать не один раз. Бенджамин и Пенни готовили уроки, а Софи, поджав ноги, сидела в просторном кресле возле камина; у ног ее возлежал Клякса, на коленях развалился Титус. Она была спокойна, безмятежна и очень несчастна. Миссис Гринслейд перешла к красочному описанию суфле «Роштильд», которым ее потчевали и от которого она была просто без ума.

     — С тобой все в порядке, дорогая? Ты устала или, может быть, еще что-нибудь стряслось? — поинтересовалась бабушка, обеспокоенная видом Софи. Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Я чуть не забыла тебе сказать, что звонил дядя Джайлз. Он спросил, как мы поживаем. Говорит, что ему уже лучше. И еще он хотел знать, присматриваешь ли ты за Максом. — Бабушка замолчала и изучающе посмотрела на внучку, которая на все это реагировала довольно спокойно.

     — Бабушка, Макс в состоянии сам о себе позаботиться, а до меня ему решительно нет никакого дела, так что давай не будем делать вид, что это не так. — Предвосхищая вопросы, которыми теперь грозилась разразиться бабушка, она вкратце пересказала ей эпизод о неудавшейся попытке Мэри его соблазнить и о том, как он аргументировал свое нежелание встречаться с ней.

     Миссис Гринслейд тихо засмеялась и сказала, что Мэри зря теряла время.

     — Я полагаю, Макс не из тех мужчин, которые предпочитают столь простых и доступных женщин, — сухо проговорила она. — Думаю, что он не испытывает недостатка в обществе, когда предпочитает проводить вечер в городе, а не где-нибудь еще.

     Софи пошевелилась, и Титус, дабы не упасть, вытянул лапу, основательнее угнездившись таким образом на коленях хозяйки.

     — Расскажи-ка поподробнее, что еще в «Уилтонзе» привлекло твое внимание, — попросила Софи, не испытывая ни малейшего желания обсуждать далее Макса и его вечерние выезды.

     Всю неделю она загружала себя работой — лишь бы поменьше думать о нем, и к пятнице была безмерно усталой и измочаленной. Одно ее утешало — она приняла решение, что никто больше, и Макс в особенности, не узнает, что она о нем думает. Она уезжает через несколько недель. «С глаз долой — из сердца вон», — внушала она себе без особой уверенности в справедливости своего решения.

     В операционной отоларинголога была временная вакансия, поэтому Софи потратила утро на то, чтобы встретиться со специалистом мистером Кассом и договориться с ним о работе. Она провела несколько напряженных и беспокойных часов, подавая тампоны, гильотины — инструменты для удаления миндалин и кюретки, прежде чем смогла привыкнуть к бесконечной веренице херувимов — несмышленышей из детского отделения, которые изводят терпеливых сестер, пока не получат свою порцию мороженого.

     Пришлось изрядно потрудиться, чтобы вовремя справиться со всеми назначенными операциями. У сестры Уинтерз были выходные; и, хотя Робинз делала все возможное, чтобы уложиться в определенное время, задержки избежать не удалось. Операция была назначена на час тридцать. В четверть второго Софи дала указание сестре подготовить хорошенько инструменты к первой на сегодня операции, а сама решила пообедать. Когда она вернулась обратно, чтобы убраться, вторая фаза операции по пересадке кожи уже закончилась. Макс, стоявший у стола и снимавший перчатки, пристально посмотрел на вошедшую Софи, сдержанно кивнул в ответ на ее едва заметное приветствие. Она подошла к своим тележкам, чтобы убедиться, все ли готово к следующей операции; сестра как будто обо всем позаботилась. День прошел быстро; она смотрела, как Макс проводил резекцию щитовидной железы, ампутацию нижней конечности и мастэктомию со свойственным ему спокойным совершенством — ни малейшего признака усталости не было заметно на его лице, в его поведении, чего нельзя было сказать о его коллегах, у которых к пяти часам во всех движениях сквозило нетерпение и все мысли только и были что о чае. Софи по очереди отпускала сестер попить чаю и с надеждой думала о том, что он объявит все-таки перерыв перед последней операцией, но не тут-то было: он стоял в стороне, опустив свое длинноносое лицо, и наблюдал за тем, как сестры торопливо готовили инструменты к очередной операции, а санитары закрепляли как следует стол.

     Когда наконец было покончено с последним за этот день больным и хирурги вышли из операционной, сестра Робинз незаметно исчезла. Через минуту она вернулась со словами:

     — Я приготовила вам чай, сестра.

     Софи пристально взглянула на нее, сняла халат и пошла пить чай. Изнемогая от усталости, она опустилась на стул — туфли немедленно сбросила, а колпак сам собою съехал назад. Чай был очень вкусным: и крепким, и горячим, да еще с молоком. Большой глоток живительного напитка вернул ее к жизни. Макс ван Остервельд стоял в маленьком проходе, разделявшем кухню и коридор. Она совсем сняла колпак и, бормоча что-то себе под нос, стала судорожно искать ногами сброшенные туфли. И тут послышался его мягкий, вкрадчивый голос:

     — Я вас не напугал? Не беспокойтесь о туфлях. Том Каррадерз сейчас сообщил мне, что вы работали сегодня без устали, с одним лишь коротким перерывом на обед. Виноват, я должен был подумать об этом; нам следовало бы прерваться минут на десять. Но, похоже, я забываю обо всем, когда оперирую. И должен сейчас сделать обход; минут через двадцать я освобожусь и подвезу вас домой.

     Комфорт его большой машины был потрясающим; она молча сидела, пока машина плавно пробиралась сквозь вечерний поток автомобилей, стараясь не смотреть на сидящего рядом человека. Так она чувствовала себя менее скованно. Но стоило ему заговорить, как сердце ее затрепетало.