«Хеллдайверы» сделали еще круг, мягко приземлились, подрулили к началу ковровой дорожки и замерли рядом с уродцем-бипланом. Его пилоты-шаромыжники наблюдали за эволюциями современных самолетов, обмениваясь шуточками и передавая друг другу бутылку. Полковник Холл совершенно напрасно не убрал с поля эту отвратительную парочку с их дряхлой летающей табакеркой.
Пилоты ЭРС открыли удлиненные фонари остекления своих бомбардировщиков, спустились на землю и сняли куртки и шлемы. Под теплой одеждой оказалась парадная форма. Публика приветствовала каждого из героев бурными аплодисментами. Чарли с восторгом смотрел на лица своих кумиров, прекрасно знакомые ему по журналам и кинохронике. Хаббард с непокорной рыжей шевелюрой, Дюк Моррисон, человек-скала, Паттон с зажатой в зубах сигарой и в каске с пятью звездами и Маккарти, низенький, толстенький клоун эскадрильи. Они построились в шеренгу и поклонились публике. Потом из своего самолета выбрался Линдберг, одетый в высотный комбинезон с подогревом и сверкающий шлем, делавший его похожим на персонаж из сериала «Флэш Гордон освобождает Вселенную». Линдберг снял головной убор и обнажил мужественное лицо, в котором, однако, было и что-то мальчишеское.
Дирижер убедился, что вся пятерка гостей в наличии, и оркестр заиграл государственный гимн. Пилоты автоматически приняли стойку «смирно» и подняли правые руки со сжатыми кулаками в салюте солидарности.
— О, скажи, видишь ли ты, — затянул чистый и звонкий одинокий голос, в бледном свете зари то, что с гордостью мы…
К поющему присоединились зрители. Чарли почувствовал, как волнующие строки захватывают его, и сам непроизвольно открыл рот.
— …красные полосы и яркая звезда…
У Чарли был хороший голос, но в школьном хоровом кружке его не любили, потому что, как однажды заявил учитель пения, «он слишком увлекался мелодией».
— …всполохи ракет и бомбовых разрывов…
Музыка — любая музыка — порождала в нем какие-то странные чувства.
— …О, скажи, что реет еще звездный стяг…
Пятеро героев были глубоко тронуты. У Линдберга и Моррисона глаза увлажнились скупыми мужскими слезами. Маккарти спрятал нижнюю часть лица в ладонях, и от волнения у него затряслись плечи.
— …над страною правды, над родиною храбрецов.
Едва отзвучали последние ноты гимна, как к Паттону подскочил Хоуви с цветочной бомбой. Генерал неуверенно посмотрел на старика, но принял букет и поднял его над головой на всеобщее обозрение. Кто-то закричал, военные полицейские полезли за пистолетами. Из букета повалил дым, будто из адской машины, готовой взорваться и засыпать окружающих лепестками шрапнели. Раздался треск, и из подношения вырвались язычки пламени. Пораженный Паттон уронил букет, выплюнул сигару и выхватил револьвер с перламутровой рукоятью. Упавшие на ковер цветы внезапно полыхнули, будто на них плеснули бензином.
Хоуви принялся издавать притворно сочувственные звуки и заплясал вокруг букета, затаптывая огонь. Кто-то из пионеров звена хихикнул, и Чарли грозно зашипел. Щеки его пылали от стыда, но, к счастью, вожатый Рук не заметил вопиющего нарушения дисциплины. Через несколько мгновений на месте происшествия оказались полковник Холл и два джипа с военными полицейскими в касках с белой полосой. Двое патрульных схватили Хоуви, и из руки старика выскользнула зажигалка, со стуком упавшая на ковер.
На этот раз Чарли прекрасно расслышал все. Резким скрипучим голосом, от которого кровь стыла в жилах, Паттон заявил, что еще никогда в жизни его так не оскорбляли, «что даже Роммель не пытался разделаться с ним с помощью букета, вымоченного в авиационном горючем. Даже английский ублюдок Монти не осмелился на это. В лице генерала были оскорблены ВМС, ВВС, генеральный секретарь Капоне и весь американский народ». Полковник Холл извинялся с таким жаром, будто от этого зависела его карьера, как, в сущности, и обстояло дело. Джек, младший из пилотов биплана, стал заступаться за напарника, делая упор на то, что старик являлся заслуженным ветераном войны. Вид «Хеллдайверов» в полете напомнил Хоуви о товарищах, погибших в небе над Тихим океаном, и бедняга не выдержал. Такое часто случалось.
— Ведь он же настоящий коммунист — ничуть не хуже других. Его нужно не наказывать, а лечить.
Джек вовсю сыпал словами, окрашенными певучим французским акцентом, и мог бы убедить кого угодно и в чем угодно, хотя было совершенно ясно, что он беззастенчиво вешает слушателям лапшу на уши. Впрочем, на Паттона его речь не произвела ни малейшего впечатления, и генерал упорно и с ледяным спокойствием требовал, чтобы Холл немедленно расстрелял рецидивиста.
Полковника пробирала дрожь. Он сомневался в том, что обладает правом расстреливать посторонних гражданских лиц.
— Дьявол вас всех забери! — выругался Паттон, взводя курок револьвера. — Сейчас я сам разделаюсь с этим паразитом.
— Э-э, генерал, но не можете же вы в самом деле, — сказал полковник, издав нервный смешок, в котором слышался панический испуг. Эта фраза, наверное, была самым смелым поступком в его жизни.
— Холл, ты — тыквенная башка. Я уничтожал города! Подумаешь, прикончу еще одного старого оборванца — какая разница?
— У Хоуви серебряная заплата в черепе, — сказал Джек. — Фрицы сбили его над Дрезденом, пытали, сожгли его ранчо…
Джек говорил просто так, заполняя паузы между словами Паттона и полковника.
— Подождите, товарищ генерал, — вмешался полковник Линдберг. — Если этот товарищ — ветеран, то он заслуживает снисхождения. К человеку, который сражался за свою страну, нельзя подходить с теми же мерками…
— Черт побери, Линди, этот ублюдок пытался поджарить нас. Он опасный поджигатель!
— Прошу вас, товарищ генерал, успокойтесь. Мы же не хотим испортить всем этот чудесный праздник.
— Конечно, сэр, конечно, — подхватил полковник Холл, испытавший огромное облегчение, когда его неожиданно поддержал Одинокий Орел. — А этого негодяя я посажу на гауптвахту и разберусь с ним позднее по всей строгости.
— Только чтоб я его больше не видел, понял? — заявил Паттон, ткнув полковника Холла в грудь незажженной сигарой.
Потом прикурил ее и принялся сердито пыхтеть, а Линдберг не отходил от своего командира, и старался его успокоить. Патрульные, под командованием Холла, погрузили Хоуви в один из джипов. Наглец ухмылялся и махал руками публике, будто сидел на праздничной самоходной платформе во время парада Революционной победы. Он успел перекинуться парой слов со своим напарником, после чего его бесцеремонно и с позором увезли с поля. Чарли слышал, что на гауптвахте Форт Бакстера имелись электрошоковые дубинки и аккумуляторные батареи со специальными контактными зажимами, которые использовались для перевоспитания политических правонарушителей. Впрочем, решил он, на свихнутые мозги Хоуви они вряд ли окажут какое-то воздействие.
Наконец, все успокоились, и торжественная встреча пошла своим чередом.
Наступило время для речей. Чарли надеялся, что летчики расскажут что-нибудь интересное, но опыт подсказывал ему, что слушателей ожидал час-другой, а то и третий невыносимой скуки, пока партийные чиновники различных рангов будут сотрясать воздух. Осгуд Янделль извлек из дипломата пачку из двух-трех десятков листов. Чарли знал, что пока местный партийный председатель будет разглагольствовать перед толпой о высокой ответственности, возложенной на юных коммунистов, Мелвин, Филли и Чик забьются в какое-то укромное местечко, чтобы покурить и поиграть в карты. Но даже когда очередь дойдет до летчиков, они, скорее всего, ограничатся обычными приветствиями и славословием в адрес партии. Чарли надеялся, что ему удастся поговорить с Линдбергом или каким-нибудь другим пилотом позднее. Летчики должны были вручать награды на собрании городского актива, а поскольку Чарли был почти уверен, что ему достанется медаль, вполне могло случиться, что на грудь ему ее приколет Линдберг. И тогда Чарли будет все равно, сколько времени ушло на официальные речи.
Подумать только: Чарльз Арден Холли на одной трибуне со Счастливчиком Линди.