6. Фрейдизм дает ценнейшее обоснование для классового понимания и классового построения "психической", творческой направленности человека.
"Заинтересованность" мыслительных проявлений, торможение "мыслительного аппарата" по отношению к "неаппетитным" раздражителям ("забываем наши долги"; "стараемся не понимать то, что нам неприятно") ставит "под сомнение" об'ективизм научного и художественного творчества. Основной мыслительный фонд, как врожденный, так и ранне-детский, современного "культурного" человека накопляется по линии наименьшего сопротивления, по линии семейных, бытовых и господствующих общесоциальных, т.-е. классовых, т.-е. буржуазных традиций, его обслаивающих в этот период ("принцип удовольствия"). Отсюда колоссальное торможение в отношении к новому опыту, требующему перехода на другую, об'ективно реальную, т.-е.
пролетарскую, точку зрения, и классовый консерватизм творческой направленности подавляющего большинства выходцев буржуазии. Отсюда ничтожное количество научных и художественных перебежчиков в другой, в пролетарский классовый лагерь.
Отсюда же и неминуемое увеличение числа этих перебежчиков при развертывающейся победе пролетариата, т.-е. при дезорганизации их фонда "удовольствия" и смертельной необходимости компромисса с реальностью: идеологические, научные, художественные "сдвиги". Отсюда же и вывод о необходимости твердой ("обязывающей") классовой пролетарской политики, классовой организации раздражителей ("реальность") в области просвещения, воспитания, науки, искусства.
И наконец:
7. Фрейдовский материал поучает нас и еще одному обстоятельству. Огромное влияние современной социальной среды на организм, закупорка ею подавляющей части энергии человека, развивающего для реальности лишь ничтожную долю своих возможностей, дает крепкое обоснование для понятия о необычайной человеческой пластичности, о богатейших воспитуемых и перевоспитуемых его резервах, если создать для них соответствующую среду. Отсюда тщательнейшей и самой оптимистической критической проверке должны мы подвергнуть господствующие пока еще понятия о "фатуме" наследственности, о "власти" конституций, о "точных"
нормах возрастов и о прочей самодовлеющей биологической статике, всемерно игнорирующей нашу современную социальную сверхдинамику. Для революционно-пролетарской педагогики в этом фрейдовском материале неисчерпаемый источник ценностей.
Итак, социальный динамизм (пластичность) человеческого организма, психофизиологический монизм, исчерпывающий детерминизм всех биопсихических проявлений, и богатый фонд ценнейших революционно-практических советов по вопросам воспитания и перевоспитания человека - вот вклад, который внес фрейдизм в науку. В основе своей, как мы видели, этот вклад идеологически глубоко родственен марксизму.
Фрейдизм сделал неузнаваемой не только психологию (в том числе и так наз. "экспериментальную"), но радикально перетряхнул и всю психопатологию. Огромное влияние его на физиологию и общую патологию еще скажется в дальнейшем. Говорить об этом придется, конечно, в другой раз.
Вместе с тем нельзя не упомянуть и об скользких, подчас опасных местах фрейдизма. О половой теории уже было сказано. Однако этот сверхсексуализм окрашивает собой у Фрейда и попытки его проникнуть в проблемы социальной психологии. Чрезвычайно часто связи частиц человеческой массы между собой, а также взаимоотношения вождя и массы у Фрейда насквозь проникнуты первичным половым содержанием, которым он, по преимуществу, и пытается разрешить соответствующие социальные "избирания" вождя и толпы. Этим же половым ланцетом и вообще биологическим методом тщится он проникнуть и в историю культуры, в мифологию, с досадной настойчивостью отстаивая совершенно неоправдываемые дедукции. Но об экскурсиях фрейдизма в социальную психологию придется говорить тоже особо, - тем более, что методологических основ его учения о психофизиологическом аппарате эти экскурсии не касаются.
В частности, специальная опасность заключается и в практике фрейдовского психоанализа: техника лечебного использования психоанализа оставляет лечимого наедине с лечащим, - оживляющие впечатления социальной среды заменяются суррогатом в виде нарочитых вопросов или далеко не об'ективированных об'яснений, что, в конечном счете, зачастую может лишь усугубить эту индивидуалистическую самозакупорку, усилить антисоциальное торможение больного ("перенос - спекуляция, сопротивление" - по типу внушения, но в еще более утонченной форме: "психоаналитическая жвачка"). Торможение ("сопротивление") гораздо проще и легче смягчается, если умело реорганизовать социальную среду, наладив в ней серию соответствующих живых раздражителей. Больной окажется тогда в атмосфере сочной жизненной динамики, в обстановке естественных живых раздражений, а не в искусственной атмосфере натянутых раз'яснений и хитрых вопросов психоаналитика.
Психоаналитический лечебный метод, как метод индивидуалистический, т.-е. антиколлективистический, для нас не только технический, но и принципиальный вопрос, - в чисто фрейдовской трактовке, следовательно, не приемлемый*16.
Привожу в связи с этим выдержку из статьи своей: "Коллективизм, как физиологический фактор"*17:
"В своеобразной борьбе больного с врачом все господствующие сейчас психоаналитические средства покоятся на личных контактах психоневротика с врачам, на доверии или недоверии первого ко второму, на личных уступках, тяжбах, на суб'ективных свойствах лечащего и пр. Слишком часто это приводит к хронической утонченной войне между обоими ("переносная" летучесть лечебного эффекта, психоаналитическая "жвачка", обострение сопротивлений, усиление "внушаемости" и пр.), углублению замаскированных методов невротической борьбы, к привычке жить в социально-искусственной, экзотической (так наз. психоаналитической) атмосфере, что лишь хронифицирует психоневроз, а не устраняет его.