– Если речь идет о дезертире, то французский мундир только отягчает вину, – пояснил Робертс.

Теперь Хорнблауэру было о чем подумать. Во-первых, это была тошнотворная мысль о казни, которая свершится утром. Затем был чертов ирландский вопрос, который, по мере того, как Хорнблаур размышлял, становился для него все более и более запутанным. Если рассматривать только голые факты, то никакого вопроса и быть не могло. В сложившейся обстановке Ирландия могла выбирать только между господством Англии или господством Франции – другой альтернативы в мире, охваченном войной, у нее просто не существовало. Казалось невероятным, чтобы кто-либо – за исключением крупных землевладельцев и ограниченных в правах католиков, – кто захотел бы по доброй воле променять английское покровительство на господство жадной, жестокой и продажной Французской Республики.

Рисковать своей жизнью ради этого обмена – вот что представлялось Хорнблауэру наименее логичным, но логика, – с горечью подумал он, – не имеет ничего общего с патриотизмом, а голые факты – наименее значимые, если речь идет о судьбе целого народа. Кстати, английские методы решения ирландского вопроса также не выдерживают никакой критики. Вне сомнения, для ирландцев Тони Вольф, Фитцджеральд и теперь Барри Маккул представляются настоящими героями-мучениками, а ведь ничто так не вдохновляет мятежников, как пара-тройка мучеников, павших в борьбе за святое дело. Казнь Маккула только подольет масла в огонь, который англичане тщетно пытаются погасить. Два народа, движимые сильнейшими чувствами – самосохранения и патриотизма – сошлись в смертельной схватке, конца которой не предвидится еще много лет.

В кают-компанию вошел Бакленд, первый лейтенант «Славы». У него был крайне озабоченный вид – как это свойственно всем первым лейтенантам, на плечах которых лежит груз ответственности за все, что происходит на линейном корабле. Он окинул взглядом собравшуюся компанию и все присутствующие, почувствовав, что кое-кому вскоре предстоит выполнять крайне неприятное поручение, потупились, избегая встречаться с этим взглядом. Однако неизбежное свершилось – с губ Бакленда сорвалось имя самого младшего из офицеров:

– Мистер Хорнблауэр!

– Сэр! – ответил Хорнблауэр, прилагая все силы, чтобы безнадежность не слишком явственно звучала в его голосе.

– Я собираюсь назначить вас ответственным за пленного.

– Сэр? – снова произнес Хорнблауэр, теперь уже с вопросительной интонацией.

– Харт будет давать показания перед трибуналом, – пояснил Бакленд ­ – удивительно, что он вообще снизошел до пояснений, – а наш начальник корабельной полиции, как вы знаете – полный дурак. Я же хочу, чтобы Маккул предстал перед судом живым и здоровым и я намерен, чтобы таким же он оставался и… некоторое время после заседания трибунала. Я повторяю собственные слова нашего капитана, мистер Хорнблауэр.

– Есть, сэр! – ответил Хорнблауэр, ведь ничего другого он и не мог ответить.

– Смотрите, чтобы Маккул не выкинул шуточки на манер Тони Вольфа, – посоветовал Смит.

Тони Вольф перерезал себе горло в ночь перед казнью и умер неделю спустя.

– Если вам что-нибудь понадобится, мистер Хорнблауэр, обращайтесь прямо ко мне, – добавил Бакленд.

– Есть, сэр!

– Фалрепные, к трапу! – неожиданно донеслось с верхней палубы и Бакленд заторопился наверх; приезд старшего офицера означал, что члены трибунала начали собираться на «Славу».

Хорнблауэр задумался, ссутулившись так, что его подбородок почти уткнулся в грудь. Мир жесток и безжалостен, а сам он – офицер на самой жестокой и безжалостной службе, которая не признает ответов «Я не могу» или «Я не решаюсь».

– Да, не повезло тебе, Хорни, – заметил Смит неожиданно мягко и сочувственный шумок пронесся над столом.

– Исполняйте ваши приказы, молодой человек, – бесстрастно проговорил Робертс.

Хорнблауэр поднялся со своего места. Он не надеялся, что голос не выдаст его расстроенных чувств и поэтому молча поклонился, прощаясь с сидящими в кают-компании.

– Он здесь, живой и здоровый, мистер ‘Орнблауэр, – такими словами встретил его начальник корабельной полиции в полумраке твиндека.

Морской пехотинец, стоящий на часах у двери, отошел в сторону, оружейник поднес свечу поближе к замочной скважине и вставил ключ.

– Я поместил его в пустую кладовую, сэр, – продолжал он, – с ним там два моих капрала, сэр.

Из-за приоткрытой двери упал луч света от другой свечи, установленной в фонаре. Воздух внутри кладовой был отчаянно спертым. Маккул сидел на своем сундучке, а два капрала морской пехоты – прямо на палубе, опираясь спинами о переборки. Они поднялись при виде офицера, но и при этом для двоих вошедших почти не было места. Хорнблауэр окинул помещение внимательным взглядом. Похоже, у пленника не оставалось ни одного шанса совершить побег или самоубийство.

– Я буду отвечать за вас, – произнес Хорнблауэр.

– Это весьма лестно для меня, мистер – мистер…, – произнес Маккул, вставая со своего сундучка.

– Хорнблауэр.

– Рад познакомиться с вами, мистер Хорнблауэр.

Маккул говорил по-английски чисто, с чуть заметным ирландским акцентом, который все же выдавал его происхождение. Он отбросил назад рыжие локоны, заплетенные в аккуратную косичку и даже в тусклом свете свечей его глаза загадочно сверкнули.

– Вам что-либо нужно? – спросил Хорнблауэр.

– Я бы с удовольствием поел и выпил, – ответил Маккул, – учитывая, что с тех пор, как была захвачена «Эсперанс», у меня во рту не было ни крошки.

Это было еще вчера. Этот человек не ел и не пил больше двадцати четырех часов.

– Я распоряжусь насчет еды и питья, – сказал Хорнблауэр, – что-нибудь еще?

– Тюфяк, койку, – что-нибудь, на чем я бы мог сидеть, – попросил Маккул, махнув рукой в сторону своего сундучка: – Я ношу славное имя, но не хотел бы, чтобы оно отпечаталось у меня пониже спины.

Сундук был сделан из красного дерева, а на массивной крышке было вырезано имя владельца – Б.И. Маккул – крупные, выпуклые буквы выступали над поверхностью.

– Я пришлю вам и тюфяк, – заверил Хорнблауэр.

В дверях показался незнакомый лейтенант.

– Я – Пэйн, из штаба флота, – представился он Хорнблауэру, – мне приказано обыскать этого человека.

– Конечно, – согласился Хорнблауэр.

– Я также даю вам свое разрешение, – милостиво проговорил Маккул.

Начальник корабельной полиции вместе со своими капралами вынужден был выйти из переполненной комнатки, чтобы Пэйн мог выполнить свою миссию. Хорнблауэр же остался и, вжавшись в угол, наблюдал. Пэйн действовал быстро и добросовестно. Он велел Маккулу раздеться донага и внимательно осмотрел и ощупал каждый из предметов его одежды – швы, ткань и пуговицы. Каждую вещь он сминал в руках, прислушиваясь – не раздастся ли шорох зашитой в подкладку бумаги. Затем он присел на корточки перед сундучком. Ключ еще торчал в замке. Повернув его, Пэйн откинул крышку. Мундир, рубашки, нижнее белье, перчатки; каждая из вещей была вытащена, проверена и отложена в сторону. Здесь же лежали два детских портрета, осмотру которых Пэйн уделил особое внимание – и ничего не нашел.

– То, что вы, по всей вероятности, ищете, – очень вежливо произнес Маккул – было выброшено за борт, прежде чем призовая команда поднялась на борт «Эсперанс». Вы не найдете ничего, чтобы могло повредить моим землякам, так что можете не утруждать себя лишними хлопотами.

– Можете одеться, – коротко ответил Пэйн и, кивнув Хорнблауэру, поспешно вышел.

– Да, это человек просто невероятной вежливости, – заметил Маккул, застегивая бриджи.

– Я позабочусь о выполнении ваших просьб, – сказал Хорнблауэр.

Он задержался только для того, чтобы еще раз самым суровым образом проинструктировать начальника корабельной полиции и его капралов, призывая их к бдительности, и поспешил наверх, чтобы передать приказания относительно пищи и воды для Маккула. Затем он вернулся. Маккул жадно выпил кварту воды и попытался откусить кусок корабельного сухаря с солониной.