В самом эпицентре шторма из глубины вод вынырнула русалка. Будучи существом без души, она не боялась стихии, которая ее породила. Катаясь на гигантских волнах, как ребенок катается на американских горках, она со смехом соскальзывала в ужасные черные провалы воды, затем возносилась к небу, к низко нависшим облакам, и подстегивала гребешки волн разметавшимися по ветру волосами. Молния освещала это порождение океана. С лицом, искаженным в усмешке, с удлиненными, косо поставленными глазами и острым носом над узкими щеками, она была уродливой имитацией человеческого образа, созданной, возможно, каким-то необразованным творцом, который только однажды случайно глянул на человека. Ее тело было телом гермафродита: бледное, с плоской грудью, с хвостом, поблескивающим серебристой чешуей, и с зазубренными плавниками, состоявшими из ядовитых, сверкающих игл. Когда розовые облака собирались над ней в огромную тучу, грозящую обрушиться вниз потоками воды, из ее глотки вырывался рычащий ветер. Непрерывно сверкавшие молнии высвечивали каждое движение ее дикой игры с бушующим океаном. В ее бесконечной жизни еще ни разу не было такого шторма. Вечно одинокая, отторгнутая и человеком и животными, она была сама стихия, для которой вода стала и матерью, и любовником, и источником жизни, и домом.

Сквозь разрывы в волнах русалка увидела корабль, отчаянно пытавшийся удержаться на границе шторма. Его нагоняли грохочущие облака, молнии освещали потрепанные паруса, обвившиеся вокруг мачты, как рваная кожа обвивается вокруг скелета. Это был крепко сколоченный маленький кораблик. Остатки его команды, прижавшись к мачте, прятались под парусиновым навесом на палубе. Пенные гребешки волн поднимали кораблик до небес, затем, покрутив его, бросали в водяное ущелье носом вниз. Но кораблик, как и русалка, чувствовал себя в своей стихии и, преодолевая препятствия, двигался вперед.

Сильные руки рулевого сжимали штурвал не для того, чтобы управлять кораблем, а только чтобы удержать его среди злобных волн, которые норовили слизнуть моряков с палубы. На отполированных морем мускулах рук и плечей сверкали блики от молний.

Его увидела русалка, подплывшая к корме корабля. Она положила руку на планшир, ее пальцы хранили в себе холод глубин, в волосах, похожих на зеленые водоросли, проскакивали электрические разряды. Моряк повернул голову. Какой-то инстинкт удержал его от смертельно опасного взгляда назад. Он знал, что позади не мираж, созданный страхом, не призрак, пришедший со штормом, завладевший его воображением и оставивший в сознании белое длинное лицо и плоские, без глубины, нечеловеческие глаза. Уловив внутри завывающего хора волн характерный звук, он тут же понял, кто плывет рядом с кораблем. Он понял это по холоду, который пронзил его до костей — это было узнавание, которое не зависело от памяти. Звук этот был подобен высокому тонкому плачу, призыву без слов, пронзительно звенящей поверх волн струне. Звук усиливался ветром и достиг такой силы, что задрожали доски корабля, и моряку представилось, что звук этот пронзает глубину вод далеко внизу. Один из моряков у мачты что-то крикнул, но рулевой лишь покачал головой. Все еще сжимая штурвал, он шептал кораблю ласковые слова, называя его великодушным, храбрым, чудесным, любимым, хотя уже знал, что все напрасно. Призыв сирены прозвучал — охота началась.

Осьминог и кит, гигантский угорь и электрический скат, бесчисленные акулы — тигровые, леопардовые, бледные, как привидения, и черные, как ночь, — все собрались, разбуженные этим звуком. На дне, в коралловом рифе, безымянные создания выставили свои антенны и расправили щупальца, зная, что ждать придется недолго. Рядом с правым бортом показался пятнистый бок существа, длина которого была в несколько раз больше длины корабля, его извивающиеся щупальца обвили масссив-ную балку.

Посреди преследователей, на спине огромной акулы, возвышалась русалка. Та, за которой так часто охотились многие морские твари и никогда не могли поймать, теперь со всем высокомерием человекоподобного существа созывала их, преследуя свои цели.

Человек у штурвала слышал возбужденные крики товарищей, но так и не оглянулся назад. Шторм разорвал его рубашку, соль слепила ресницы и жгла губы. Ветер врывался в глаза и осушал слезы, катившиеся по щекам. Нечто, свисающее с цепи вокруг шеи, мерцало собственным блеском, но сила этого блеска приглушалась злобной стихией, беспомощная, как светлячок перед ураганом.

Конец пришел внезапно. От одного взмаха огромного хвоста корабль разлетелся на куски, раскрылась громадная пасть — и команда оказалась во власти зубов и щупальцев монстра.

Взлетев на гребень волны, молодой человек все еще сжимал в руках штурвал. Он делал это инстинктивно, ведь стремление выжить до последнего момента движет человеком. Внезапно молодой моряк снова увидел лицо, которое поднялось из воды совсем близко от него. Глаза на этом лице возбужденно сверкали, волосы вились вокруг него, подобно клубку змей. Молодой человек приоткрыл побледневшие губы, как бы пытаясь сделать последний вздох. Предчувствие неизбежной смерти пронзило его мозг, и это странное лицо показалось знакомым. Он что-то пробормотал — слово, имя, — русалка слушала. Хотя она не понимала смысла, она знала, что он произносит имя своей любимой, чей образ донесся до нее из сознания молодого человека. Русалка обвила его руками и стала погружаться с ним все ниже и ниже, в глубину.

В мрачном гроте, на глубине нескольких саженей, русалка спрятала моряка, придавив одежду камнями, чтобы течение не унесло его прочь. Маленькие хищники, живущие в рифе, не трогали молодого человека, потому что они боялись русалку: от злости она могла вырвать у них клешни и высосать их тело из прозрачных панцирей или просто разорвать их своими злобными пальцами. Ее боялись даже гигантские лангусты и огромные крабы: она была безжалостным охотником и могла, взяв осколок камня, вбить его в щель в панцире и расколоть панцирь надвое. Слишком умная, слишком быстрая, она держала обитателей своих владений в страхе.

Русалка смотрела на спокойное лицо моряка со странной тоской, возникшей в ее сердце или там, где должно было быть сердце. Она с холодной лаской погладила его щеки и закрыла ему глаза, положив на них ракушки. Связала водорослями волосы и затем, наигравшись со своей мертвой игрушкой, поплыла прочь, забыв о ней на час или на неделю, чтобы потом когда-нибудь вернуться и глянуть на нее.

Солнечные лучи не добирались до моряка, но предмет на его груди странно поблескивал, посылая сверкающие искры сквозь толщу воды. Иногда этот блеск казался горячим, как будто это было биение капризной силы, и тогда вода вокруг тела начинала шипеть, образуя пузырьки пара, которые тут же поднимались наверх. Однажды, когда русалка попыталась прикоснуться к предмету, ее пальцы прокололо сотнями игл и у нее онемела вся рука. С тех пор она больше не дотрагивалась до него, и с течением времени он потемнел и потускнел.

Лицо моряка объели существа слишком ничтожные, чтобы их мучить, море отмыло кости, и они белели среди цветных кораллов. В пустых глазницах расцвели анемоны, и мелкие рыбки целовали впадины на месте его щек. Раз в месяц или раз в год русалка возвращалась в грот, как скряга возвращается к своему сокровищу. Она долго-долго вглядывалась в останки моряка, думая о тайне его смерти. Никогда прежде она не приближалась к существу, которое было так похоже на нее. Русалка не помнила, были ли у нее родители, братья или сестры, и вообще не знала, существовали ли они, рожденные дыханием ветра и слезами моря. Она впервые почувствовала свое одиночество, и тогда были посеяны семена ее отдаленной гибели.

Земля совершала свое обращение вокруг солнца, менялись времена года, бесконечное утро мира превратилось в день. Проходили годы, события выстраивались в историю; века волшебства уступили место разуму и науке, знаниям и предрассудкам, религии и ереси. Люди пытались изобразить на картах континенты и моря…