- Гоша, успокойся, тебя я убью первого, можешь не сомневаться. Уймись и расслабься.

Переместившись, я выбрал удобную позицию: отсюда можно держать под прицелом лестницу и вассаровскую голову, не меняя положения. Глухо бьющееся сердце больно билось о разбитую грудную клетку.

- Константин Иванович, не стреляйте, это я - Гранин. Мне можно к вам?

- Спускайся. - Я расслабился, и, как всегда, у меня затряслись руки. Удивительный организм - трясется после того, как опасность миновала.

- А я заждался вас, решил посмотреть, может, случилось что. Почти два часа назад ушли. Господи, а это еще кто?

- Вот такого я медведя словил. Не узнаешь? Поверни рыло, домушник. Кому говорю?

Недовольно урча и матерясь, Вассаров перевернулся на спину.

- Та-ак, - белеющими губами простонал Гранин. - Вот, значит, кто! Так я и думал. Где отец? Где отец? Я тебя...

- Успокойся, Дима, он этого не знает. Но знает другое.

- Что? Что он здесь делал?

- Расскажу позже. Подумай, куда его можно спрятать на несколько дней. Чтобы под ногами не путался.

- А чего его прятать, сдадим в милицию, пусть разбираются.

- Нам это может повредить. Вдруг он еще что-нибудь вспомнит, полезное для нас.

- Есть одно место, километров пять отсюда. Спрячем его там. А вы что-нибудь нашли?

- Я еще не искал, сейчас посмотрим.

Открыв тайник, я запустил туда руку по самый локоть и пощупал нечто холодное и квадратное, похожее на металлическую коробку. Отчаянно заработала мысль: вытаскивать или погодить, подождать до лучших времен? Нет, вовремя опомнился я, лучших времен может не наступить, а проникать сюда в третий раз вряд ли придется. Решительно я потащил коробку на себя. Ею оказалась емкость для кипячения шприцев, именуемая стерилизатором.

- Вот, Гошенька, наверное, ты приходил за этим? - вежливо осведомился у скрипевшего зубами удава. - Все. Уходим. Коробку осмотрим позже в спокойной обстановке. Прыгай, зайчик, только штанишки поддерживай!

В первом часу ночи по замерзшей глине проселка мы поскакали в тайгу. По обледеневшей ухабистой колее "уазик" швыряло немилосердно, каждая яма мучительно отдавалась в груди. Что там у меня поломал змей, сидящий рядом, я не знал, но, видимо, к добру кровавое отхаркивание не приведет. Сволочь! Он сидел уткнувшись мордой в колени, а заведенные за спину руки были высоко задраны и прикованы к стойке вездехода. Ствол пистолета упирался ему в ухо. Он знал, что я выстрелю не мешкая, потому вел себя кротко и благовоспитанно.

- Дима, мне, наверное, с утра в больницу нужно. У тебя есть кто-нибудь знакомый? Все легкие отбил, поганец...

- Есть у меня друзья-врачи, но лучше в Эйск, там у тетки тоже все в больнице схвачено. Отвезем этого ублюдка и сразу рванем, ранним утром будем там. Вам, наверное, часто приходится обращаться к врачам? Я имею в виду вашу работу.

- Да, особенно последнее время. Старость не радость. Когда-нибудь обращусь к ним в последний раз, если не прекращу свои дурацкие экзерсисы. Долго нам еще?

- Нет, почти приехали.

Белые лучи фар выхватили остатки какой-то заброшенной деревни. Избы стояли кучно, иногда одна лепилась к другой, а все вместе окружал надежный забор из бревен, кое-где еще сохранившийся.

- Прямо форт какой-то, - поделился я своими ассоциациями. - С чего это его бросили, дома еще крепкие? Наверное, жили богато?

- Жили богато, - невесело подтвердил Дмитрий, - это скит, его не бросили, а выселили.

- Кто?

- Наш брат старатель еще до войны. Приехал однажды НКВД и выкинул народ в тайгу, волкам на потеху, а кто сопротивлялся, тот и по сей день во рву лежит. Приехали. Вы покараульте его, а я посмотрю, все ли в порядке.

Мы остановились под деревянной крышей. С трех сторон к ней вплотную примыкали двухэтажные бревенчатые дома, еще сохранившиеся и даже подлежащие реставрации.

- Все нормально, - сообщил Дмитрий, - пойдемте. Отстегивайте его. Не волнуйтесь, я приму, если что, то...

Он передернул затвор неизвестно откуда взявшегося у него обреза. Вассаров послушно вылез из машины, уважительно глядя на короткий ствол допотопной винтовки. Посреди двора возле открытого колодца мы остановились.

- Ну-с, господин майор, прошу вас. - Дмитрий доброжелательно указал на чернеющую дыру.

- Ты что, он же утонет в этом колодце.

- Это не колодец, Константин Иванович, это специально оборудованная, благоустроенная камера системы погреб, глубиною в пять метров. Когда лестница, ведущая вниз, вытаскивается на поверхность - побег исключен. Прошу, ясновельможный пан.

- Не полезу, - вдруг категорически заявил узник, - там крысы.

- Не отрицаю, вполне возможно, что вам придется скоротать несколько суток в обществе этих коварных зверьков, но лучшей компании вы не заслужили. К тому же в живом состоянии вы можете им сопротивляться, тогда как в мертвом окажетесь просто пассивным куском мяса, желанной и доступной жратвой. Думай быстрее, кретин!

Дмитрий медленно поднимал обрез, а мне уже было безразлично. Хотелось лечь и больше никогда не вставать. Грудь не просто болела, она сгорала изнутри, и казалось, языки пламени вырываются изо рта, ноздрей и глаз. Прямо Змей Горыныч. Я видел, как Вассаров спускается в погреб, слышал, как он просит снять наручники, получает отказ, а дальше все...

Очнулся я оттого, что огненная жидкость обжигает десна, язык и глотку. Сразу понял: Дмитрий пытается меня откачать спиртом. Надолго ли? Наверное, уже все бесполезно. Скорее всего, у меня отбиты легкие или разорваны бронхи. То, что сломаны ребра, я не сомневался. На губах противно пузырилась кровь, я едва успевал ее отплевывать.

- Что, Димка, хреновы мои дела?

- Бывает хуже. Еще два глотка.

- Ты его хорошо закрыл?

- Лучше не бывает. Поехали.

- Поехали, помоги мне перелезть на переднее сиденье.

- Зачем? На заднем прилечь можно.

- Делай, что говорят.

Мы уже отъехали с километр, когда я, собравшись с мыслями, начал делиться с ним информацией, которая мне уже не понадобится, а ему, наверное, поможет найти отца. Если он еще жив.

- Дима, Вассаров - любовник твоей мачехи, но об этом не обязательно знать отцу. Вассаров знал о существовании документов и поэтому заслал к Маргарите тех мучителей, которых я подстрелил. После этого они, скорее всего, явились к нему за советом: что же делать? Не желая светиться и опасаясь быть разоблаченным, он попросту убивает их, избавляется от свидетелей и наемников. Скорее всего, он не причастен к похищению Федора, как не причастен и к той инкассаторской машине. Это главное, что я хотел тебе сказать. Еще. Планшетка находится у немца Эрнста, в старой гороховой грядке зарыта. Он про это не знает. Завтрашней ночью забери ее, возможно, там есть недостающий тебе материал. Дай мне еще спирта...

- Конечно. Держитесь, Константин Иваныч, сейчас мы пересядем в "Жигули". Там помягче, да и скорость получше.

- Все будет хорошо, Дима. Только меня мучает один вопрос. Федор говорил мне о каком-то снегоочистителе, изобретении Иконникова. Мне очень хочется посмотреть, что это такое.

- Ну конечно, будем проезжать мимо - покажу...

Постепенно белый туман начал обволакивать мой разум, и через его пелену из груди выпрыгивали красные молнии боли. Я смутно видел какой-то забор, стоящую возле него машину. Потом я почему-то оказался лежащим в ней. Потом было какое-то убаюкивающее покачивание - и все. Отключился я полностью.

* * *

Снегоочистительные машины, словно танки, надвигались на скит староверов. Их было великое множество, и с их транспортных лент соскакивали энкавэдэшники, вооруженные обрезами и пистолетами Стечкина. Через разбитые стены скита они тащили расхристанных голых баб в тайгу и там их насиловали, а потом жгли обнаженные спины раскаленными утюгами. И я был среди них. И я насиловал девок и расстреливал бородатых сибирских мужиков, не желающих подчиниться властям. И я был прав, потому что так велел мне полуистлевший скелетированный старец, стоящий на плоту с красным знаменем. Было нестерпимо жарко и до одури смешно, когда я видел, что в меня стреляют из ружей. Мужики, встав в полукруг, по очереди вливают в мою грудь килограммы дроби и картечи, а мне все нипочем, только жарче, жарче и смешнее. Огромная черная собака вгрызается мне в сердце. Больно. Я снимаю офицерский ремень и, захлестнув его на собачьем горле, долго и терпеливо душу ее, но у меня ничего не получается, собака продолжает поедать мои внутренности, и я кричу: "Крысы! Крысы! Крысы!" Теплая женская рука или губы плотно закрывают мой рот, и становится легко дышать; и отпускает сердце собачья пасть. Розовое блаженное солнце поднимается над голубой планетой, прогоняя ужас и боль за терминатор...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: