Но многие не выдерживали ночной работы, засыпали у мельниц. Тогда, не слыша скрежета жерновов, потихоньку входил Феодосий. Брал зерно, уносил к себе и молол. Потом ставил сосуд с мукой к двери спящего. Искус сна был бессилен над ним, как и другие искусы плоти.

Изяслав построил монастырь во имя святого Дмитрия (Изяслав было его княжое имя, а Дмитрий - крещеное). Он построил монастырь и разукрасил и во главе его пожелал поставить печерского игумена Варлаама, сына преданного ему Вышаты. За Варлаамом был прислан целый обоз - попы и воины и возок, убранный коврами, и Варлаам в слезах распрощался с милой обителью. Прощаясь с Феодосием, не стерпел и возроптал, указывая на ковры:

- Ты видишь, отче!

- Вижу, отче! - отозвался Феодосий, понимая его тоску. Как Варлаам бежал от роскоши, так роскошь преследовала его по пятам и настигала, Варлааму от нее было не укрыться.

- Ах, - сказал Варлаам, - много монастырей поставлено от богатства, однако не таковы они, как те, что поставлены бедностью, бдением и постом!

С этим они расстались.

Пышный поезд Варлаама скрылся в пыли, а Феодосий вернулся в обитель ее пастырем. Братия избрала его на Варлаамово место, как достойнейшего несравненно из всех.

Не с потупленным, но с раскрытым взором по-пастырски обошел он обитель и впервые удивился, как тесно в ней стало.

Пещера к пещере, под деревьями пепел от костров, черепки, всякое разное.

Пока не был игуменом, не замечал.

И лес поредел, изрытый и порубленный, и птицы пели уже не так, как в день, когда он пришел сюда.

Слонялись праздно люди, кто в иноческом, кто в мирском платье. Кланялись Феодосию. И он им кланялся, но не всегда знал - кто такие.

Закопанный до подмышек в землю, сражался с плотью в своей пещере инок Иоанн, некогда юный Иоанн, теперь-то его борода наполовину была седая. Ковш с водой стоял перед ним.

- Господи благослови, отче Иоанн, - сказал Феодосий.

- Господи благослови, отче Феодосий, - прохрипел Иоанн.

- Легчает тебе?

- Вроде бы легчает, только ноги как в огне горят и жилы корчатся. А ночью змей приходил.

- Какой змей?

- Страшный, лютый, дышал пламенем, осыпал меня искрами, пожрать хотел: дьявол.

- Христос с тобой, отче Иоанн.

- Истинно говорю. Уже и голова, и руки в его пасти были. Видишь борода опалена. Но я возопил из его гортани к господу! И вдруг молния блеснула, и змей исчез, и голос был, как гром: "Иоанне, будет тебе моя помощь! Ты очистишься, как золото в огне, и спасешься навеки!"

- Дай-кось, - сказал Феодосий, потрясенный неутомимой мощью Иоанновой борьбы и надежды, - дай-кось, отче, принесу тебе свежей водицы.

Он умилился на брата Агапита, который в опрятной своей пещере возился с собранными травами: разбирал их и связывал в пучки. Агапит травами лечил, ему открыто было - какая от чего помогает, и с какой молитвой ее давать, и на каком отваре, и какую собирать утром, а какую днем, а какую в полночь. От одной травы шел цвет, от другой листья, от третьей корень. Вся пещера была увешана травами, и пахло хорошо, и на небесах, без сомнения, радовались, глядя на все это.

Но не успел Феодосий умилиться, как подошел брат Федор и стал сетовать, что, вступая в обитель, роздал нищим свое достояние.

- Дурень я, - сказал Федор. - Стану стар, не смогу монастырское есть, а купить-то не на что.

- Не думай об этом! - сказал Феодосий. - Побори себя!

- Хоть половину было оставить, как умные оставляют, - сказал Федор и заплакал.

Подошел брат Матфей и рассказал, что в церковь приходил нынче бес в образе ляха; в епанче с лисьей опушкой, и в подоле держал цветы; обходил молящуюся братию и цветами кидался. В которого брата кинет, тот слабеет духом - начнет зевать и уходит спать в келью, не дождавшись, когда служба кончится.

- И в меня кинул, - сказал Матфей.

- То лях приходил, - сказал Феодосий. - Ляха я видел. А цветов не видел.

- То был бес, - сказал Матфей. - А цветов ты не видел, потому что тебе не дано видеть.

- Сказано: "И бесы повинуются нам о имени твоем".

- Мало чего сказано, - возразил Матфей. - Они сильны, отче, страшно.

И привыкшее к радостной молитве Феодосиево сердце отяготилось и рванулось за теми, что ушли, скинув растущее бремя забот, - за Антонием, за Никоном.

Но пастырь приставлен к стаду.

Спросит: Феодосий, где овцы мои?

И не было никого, кому бы сказать с чистой совестью: тебе передаю паси их.

Удручительна была вражда между иереем Титом и дьяконом Евагрием.

Они друг на друга не глядели. А если глянут - больны становились от ненависти.

Феодосий призывал их, ставил перед собой и убеждал:

- Что делаете? Опомнитесь. Вы же братья по духу. Поликуйтесь сейчас же, чтоб не зашло солнце во гневе вашем.

Тит с Евагрием, не смея ослушаться, ликовались бородатыми щеками, но слишком видно было, что им не ликоваться хочется, а кусаться. А уйдя, продолжали свое.

Тит идет по церкви с кадилом - Евагрий отбегает, чтоб его даже дым от Титова кадила не коснулся. Другой раз не отбежал, - Тит мимо прошел и не покадил, нарочно.

Тит сухой был, мелкий, а Евагрий тучный, с голосом как из бочки, и этим голосом он не уставал ругать Тита. А Тит еще пуще ругал Евагрия, безумными словами оскверняя свои иерейские уста.

И вот чем это кончилось.

От злобы Тит смертно разболелся. Боясь предстать перед всевышним со смрадом в душе, он решил помириться с Евагрием. Три старца пришли к Евагрию и сказали:

- Отче Евагрий! Отец Тит помирает.

- Да ну! - сказал Евагрий, обрадовавшись.

- Отче Евагрий! - сказали старцы. - Отец Тит велел тебе сказать: прости меня, брат мой, что я на тебя гневался.

- Кал он, ваш отец Тит! - отвечал Евагрий. - Пущай помирает без прощенья! - Но старцы, рассердясь, кликнули на подмогу братьев помоложе и силой поволокли его к Титову одру.

Тит сполз с одра и распростерся перед Евагрием, умоляя:

- Прости меня!

Но Евагрий, вырываясь из державших его рук, твердил с бранью:

- Не прощу ни в этом веке, ни в будущем!

И такой разжег в себе огнь, что кровь его изменила свой состав и цвет, лицо синевой налилось, рот перекосился, и вдруг повис тучным телом на руках у иноков. Те опустили его на пол и увидели, что он мертв.

- Смотри-ка, отче Тит, - сказали они, ужаснувшись, - как господь покарал отца Евагрия. В адской лютости, не покаявшись и не причастившись, он испустил дух.

- Да ну! - сказал Тит, подняв лицо от полу.

Увидел Евагрия, лежавшего бездыханно, проворно встал и перекрестился:

- Слава тебе, господи!

- А ты никак исцелился, отче Тит, - сказали старцы.

- Подлинно! - воскликнул Тит. - Я здоров совсем, милостью божьей!

И, взяв свою постель, пошел по обители возвестить о чудесном своем исцелении. А Евагрий был погребен со страхом и плачем, и Тит тоже плакал тихими слезами.

Много бывало разного, о чем Феодосию, как игумену, исправно доносили.

И лентяйничали, и скоромное ели, и деньги друг у друга отнимали, и хуже.

Он старался занять их работой: трудились бы да молились и не думали о чем не надо.

Написал прошение князю Изяславу: "Бог умножает братию, а места у нас мало. Ты бы нам отдал гору над пещерами", - и Изяслав прошение уважил. Феодосий велел копать длинный подземный ход, целую улицу, и кельи по сторонам: чтоб не разбредались, держались на виду.

И большую пещеру ископали, для церкви.

Новую обитель обнесли оградой, у ворот посадили привратника, чтоб не было праздного шатанья в город и иных соблазнов.

Также занимал их умы трудами в книгохранилище. Кто хорошо знал по-гречески, те у него переводили книги. Имевших красивый почерк усаживал за переписку. Многим это нравилось, состязались во всяческих изощрениях и завитушках. Другие рисовали заглавные буквы, третьи переплетали во славу божью, чистым делом отвлеченные от искушений.