«Да очень просто! Потому что тогда, на стоянке, я сам был из позапрошлого века, — понял Степан Гончар. — Потому что в меня стреляли, и я стрелял. Меня хотели убить, но я убил первым. Убил, не задумавшись даже на миг. Потому что тогда я был — не я. А сейчас? Кто я сейчас? Степан Гончар или Стивен Питерс?»

Он подошел к умывальнику и посмотрелся в мутное зеркало. Ощупал светлую щетину на подбородке. Вроде бы никаких перемен.

«Значит, переброска во времени не изменяет человека, — решил Степан. — Изменяется содержимое его карманов. Вот почему я остался без часов и телефона. Их не было в 1875 году. А я, значит, был?»

Снова вернулся за стол, вертя в руках многострадальную банкноту.

«Ну что ты вылупился на свой несчастный доллар? Денег, что ли, не видел — Баксы как баксы. Хорошо, что они есть. Плохо, что их так мало. Кстати, а сколько их? Ну вот, всего полторы сотни».

Тут он вспомнил про кожаный кисет с монетами, достал его и развязал. Золотые и серебряные доллары с мягким звоном высыпались на стол.

— Да ты богач, — сказал трактирщик, нависая над столом с подносом в руках.

— Это не мои деньги. Точнее, не все они мои. — Степан отодвинул в сторону самую маленькую золотую монету. — Например, вот этот доллар — уже твой.

— Приятно, когда клиент расплачивается не бумажками, а золотом. Но, может быть, ты все же освободишь место для тарелки?

Наверно, блеск золота прибавил Степану аппетита, потому что никогда еще он не ел с таким кайфом. Когда от обеих куропаток осталась только горка косточек, Гончар откинулся на спинку стула и спросил:

— И всегда у тебя так многолюдно?

Трактирщик поставил перед ним кофейник:

— Свои шуточки, братец, прибереги для доктора Фарбера. Он записывает всякий бред. А что касается моего заведения, то в обычные дни тут не протолкнешься, и я даже нанимаю помощников на кухню. Сегодня просто день такой неудачный.

— Ночью на перевале был сильный туман, — сказал Степан. — Может быть, твои клиенты застряли в дороге?

— Мои клиенты попрятались, как суслики по норкам. Никто не хочет неприятностей. В округе шатается отчаянная компания. Слышал про Фрэнка Юдла?

— Еще нет, но, кажется, сейчас услышу. Могу я угостить тебя чем-нибудь крепче, чем кофе?

— Ясное дело, — трактирщик подмигнул и через минуту вернулся к столу с бутылкой и парой стаканчиков.

— Ты можешь звать меня Эрни, — представился он, разливая пахучий самогон.

— А я — Стивен Питерс.

— Давно болтаешься по Западу?

— Нет. Недавно.

— Я так и понял, что ты с Востока. И одет ты не по-нашему, как моряк. И говоришь как голландец. Похоже, ты еще не понял, куда попал. Как тебе тут нравится, на Западе?

— Запад есть Запад, Восток есть Восток, — глубокомысленно ответил Гончар.

— Так вот, Стив. Раз уж тебя занесло ко мне в такой день, то тебе не помешает знать кое-что, — Эрни залпом опорожнил свою стопку и, не дожидаясь предложения, снова наполнил. — Когда живешь на границе, мимо твоего дома проходят разные люди, и не каждого из них можно пускать под свою крышу. Фрэнк Юдл — как раз из таких. Говорят, он натворил немало такого, что ему лучше не оставаться в Штатах. Вот он и удирает за границу. И по дороге прихватывает все, что ему может пригодиться на новом месте. Поэтому все мои постояльцы живо смылись отсюда. Ты же видел, в конюшне ни одной лошади. Фрэнк заберет последнюю курицу, если она попадется ему на глаза. Но у меня все в порядке. Ни лошадей, ни куриц. Если он попросит бочонок рома, я отдам ему не задумываясь. И не потому, что боюсь Фрэнка. А просто потому, что один несчастный бочонок не стоит того, чтобы из-за него устраивать битву при Геттисберге [5].

— А два бочонка?

— А вот за два я уже могу и завалить, — спокойно ответил Эрни. — Потому что у меня их всего-то два и осталось. Отдам — нечем торговать. Нечем торговать — нечего жрать. Все очень просто. Вот я и говорю, что тебе лучше бы убрать свои шкуры, пока они никому не намозолили глаза. Мой бизнес — ром, твой — шкуры. Береги свой бизнес, Стиви.

Трактирщик Эрни был уверен, что в бутылке находится подлинный скотч. Гончар не стал его разубеждать, но и пить не решился. Он только подносил стаканчик ко рту, чтобы смочить губы, и внимательно слушал рассказы Эрни о жизни на границе.

Оказывается, в десятке миль к западу заканчивались владения Соединенных Штатов и начиналась индейская территория, которую называли Дакотой. Здесь, в Штатах, царила цивилизация, здесь люди привыкли к закону и порядку. Но стоило отойти на десять миль от трактира, как люди начинали заботиться лишь о том, чтобы посылать свои пули в правильном направлении и в нужный момент. А покойников там хоронили только тогда, когда смрад их разложения мог помешать послеобеденному отдыху окружающих.

Курица-несушка на Территории стоила столько же, сколько лошадь. Если в каком-нибудь поселке появлялась женщина, то старатели проделывали путь в полсотни миль, чтобы только посмотреть на нее. Загноившийся палец отстригали, пока не началась гангрена, а рану прижигали о раскаленный клюв кирки. А те смельчаки, кто начинал разрабатывать жилу в резервации сиу, обычно теряли не только инструмент и имущество, но и кожу с большей части тела.

Жизнь на Территории имела и другие неудобства, но только там можно было быстро разбогатеть. Никто не мешал человеку объявить любой участок земли своей собственностью. И никто не указывал новому хозяину, как распоряжаться своей землей. Он мог засеять поле пшеницей до самого горизонта, нанять сотню батраков и завалить зерном все амбары в соседней Небраске. Но для этого нужен был хоть какой-то начальный капиталец. Поэтому большинство предпочитало просто ковыряться на участке с киркой и промывочным лотком, целыми сутками стоя по колено в воде. Через год-другой пшеница переставала расти, а золото на участке заканчивалось, но никто не мешал человеку перебраться еще дальше в глубь Территории.

Впрочем, были за границей и другие способы обогащения. По землям индейцев пролегали караванные пути. Лет тридцать назад целые армии иммигрантов пересекали континент от Атлантики до Тихого океана, мечтая добраться до благословенной Калифорнии или процветающего Ванкувера. Сейчас по этим трассам пролетали почтовые дилижансы, которые везли золотой песок в одну сторону и деньги — в другую. Такая система перевозок заметно облегчала жизнь налетчикам. Им не надо было ломать голову, замышляя ограбление. В каком направлении ни катил бы дилижанс, он всегда представлял собой ценную добычу.

И ради этой добычи многие отчаянные парни покидали свои фермы в Айове и Миссури. Кто-то хотел расплатиться с карточными долгами, кому-то не хватало тысчонки на новую ферму, а кто-то просто увязывался вслед за приятелями, чтобы не краснеть потом перед девушками.

— Но шайка Фрэнка Юдла — это тебе не сельские голодранцы, — с некоторой гордостью сказал Эрни. — Сам он — ветеран войны, служил в снайперской дивизии полковника Бердана. И собрались вокруг него такие же тертые ребята. Все — стрелки высшего класса. Есть у него такой Гомес по прозвищу Циркач. Так тот из «спрингфилда» гасит свечку на ста шагах. Что скажешь на это, Стиви?

Степан Гончар вспомнил, как обыскивал убитого напарника Сиплого, и скромно ответил:

— Скажу, что гасят и не таких, как этот Гомес.

Трактирщик хмыкнул, качая головой:

— Ясное дело, на всякого стрелка отлита своя пуля. Но пока на мушкете Циркача появляются всё новые зарубки.

— На каком еще мушкете? — переспросил Гончар. — Видел я этого Гомеса. Винтовка у него самая обычная. Мушкет — это такое старинное ружье, с кремневым замком, с раструбом, тяжеленное, стрелять приходилось с подставки...

— Это у вас, у голландцев, такие мушкеты. А мы так называем «спрингфилд», — снисходительно пояснил трактирщик. — Эти винтовки раньше заряжались с дула. Потом, когда появились патроны, на «спрингфилд» приделали затвор. Получилась отличная армейская винтовка. С точным боем, с мощным патроном. Бьет на тысячу шагов. Залпом можно дерево срезать. Видал я, как...