Казалось, все подтверждало справедливость слов Ивана. След тут кончался, и у начала ямы, которую увидели охотники, снег был истоптан недавно, словно медведь поворачивался здесь два или три раза.

Как мы уже сказали, бурый медведь, подобно другим породам того же семейства, имеет привычку засыпать зимой на несколько месяцев. Когда настает время этой спячки, он ищет пещеру или другое убежище, в котором устраивает себе постель из сухих листьев, трав или мха. Ему, впрочем, и не нужно много этого материала, потому что пушистый мех служит ему в одно и то же время постелью и одеялом. Часто он просто влезает в избранное убежище, укладывает голову меж пушистых лап и засыпает.

Натуралисты видели в этом сне состояние спячки, из которой животное не может ни само выйти, ни быть выведено до срока, определенного природой. Это — совершенное заблуждение, потому что часто медведи, будучи захвачены охотниками во время сна, просыпаются и ведут себя по отношению к противникам, как и во всяком другом случае.

Справедливо будет заметить, что жизнь медведя зимой не походит на жизнь сурка, белки или других грызунов в это же время года: те прячутся просто для предохранения от холода, а чтобы не голодать во время этого затворничества, они предварительно собирают в свое убежище большие запасы того, что составляет их обычную пищу. Пчелы и другие насекомые делают то же самое. Но медведь поступает иначе. Неужели природа отказала ему в инстинкте предусмотрительности? Трудно сказать, но бесспорно, что он не делает никаких запасов на эти продолжительные дни заточения и засыпает, не заботясь о завтрашнем дне.

Как же он может прожить несколько месяцев без пищи? Это одна из тайн природы. Все слышали, что в это время он сосет свои лапы, и не только Бюффон допустил и распространил это нелепое толкование, но еще и старался доказать его правдоподобие, сказав, что если разрезать подошву медведя, то из нее выходит белый молочный сок.

Эта небылица распространена по всему свету, где только зимуют медведи. Ее рассказывают на Камчатке, у индейцев, у эскимосов, на берегах залива Гудзона и между охотниками Норвегии и Лапландии. Каким образом подобная басня могла укорениться у столь различных и до такой степени отдаленных друг от друга народов?

На этот вопрос ответить нетрудно. Басня эта зародилась в Европе между скандинавскими охотниками и была слишком оригинальна, чтобы не распространиться. Путешественники, становясь ее распространителями, прилагали старание, украшая ее и прибавляя разную отсебятину. Так она обошла вокруг света. Но разве не нелепо предполагать, что огромное четвероногое, которому для ежедневной пищи необходимо много килограммов животной и растительной пищи, медведь, пожирающий за один раз теленка, мог бы в течение нескольких месяцев жить, сося свои лапы, питаясь беловатым соком, о котором упоминает Бюффон?

Как же в этом случае он живет без пищи? Может быть, в продолжение этого долгого сна способности и работа пищеварения прекращаются совершенно или становятся почти нечувствительными, а может быть, жизнь и кровообращение поддерживаются огромным количеством жира, которым медведь, так сказать, запасается перед своим заточением. В самом деле, известно, что при наступлении зимнего поста эти животные бывают жирнее, чем в другое время года. Созревание плодов в лесах, желудей, каштанов и других растительных продуктов, составляющих главную пищу медведя, дает ему возможность жить в изобилии, и он жиреет. Да и к чему послужило бы ему бодрствование? В странах, где медведь подвергается спячке, он умер бы в течение зимы с голоду, если б не засыпал периодически. В замерзшей земле, под снегом, он не мог бы находить коренья, а птицы и животные не могут идти в расчет, ибо мишка не настолько проворный, чтобы ловить их.

Медведи пожирают друг друга при случае, но это бывает не всегда, и если б в продолжение зимы они имели только этот источник, то сильно рисковали бы околеть с голоду. Вот почему всегда предусмотрительная природа дала им эту странную способность почти летаргического сна, продолжающегося несколько месяцев. Нельзя сомневаться, что таково было намерение Творца, раз мы видим, что медведи, живущие в теплых странах, таких как Борнео, полуостров Малакка, и даже южноамериканские черные медведи не подвержены спячке. Им нет в этом надобности. Леса, где мороз неизвестен, питают их круглый год, и круглый год медведь бродит, отыскивая себе пищу. Даже в северных местностях полярный медведь остается на ногах всю зиму; так как он не питается растениями, то снег не закрывает его корма, и он постоянно находит себе пищу. Правда, самки скрываются на некоторое время, но совершенно с другой целью.

Если бы не доказано было, что жир, которым запасается медведь перед спячкой, способствует продолжению его жизни во время сна, то чтоб рассеять все сомнения в этом отношении, достаточно будет заметить, что этого жира совершенно не бывает в момент пробуждения. Действительно, в этот момент или немного погодя, мишка бывает тощим, как палка. Если б он мог посмотреться в зеркало, то едва узнал бы себя — до такой степени его длинное, исхудалое тело бывает непохоже на объемистую, круглую тушу, для которой несколько месяцев назад вход в берлогу был слишком тесен.

В продолжение этого долговременного сна в медведе происходит другая очень значительная перемена. Перед зимним заточением он не только бывает очень толстым и жирным, но и очень ленивым, так что самый неопытный охотник легко может убить его. Будучи от природы не злым — я говорю лишь о буром медведе (ursus arctos), хотя замечание это может относиться и ко многим другим породам — он тогда становится еще более мирным и кротким, нежели в обычное время. Так как он находит достаточное количество растительной пищи, которую он предпочитает мясной, то он и не опасен никакому животному существу, лишь бы только его не тревожили. Но он делается совершенно другим при своем пробуждении: он беспокоен, голоден. В это время медведь бросается на стада скандинавских скотоводов и делается бичом окрестных фермеров. Сами охотники, встречая его в это время года, приближаются к нему с большой осторожностью.

Так поступили и наши путешественники. Все трое очень хорошо знали привычки животного, с которым имели дело. Вместо того, чтобы шумно подойти к пещере, они подкрадывались к ней в тишине, держа ружья наготове.

Пещера, если только можно было так назвать медвежью берлогу, не имела другого входа, кроме отверстия обычного размера, едва достаточного для туловища медведя средней величины. Это скорее была яма или нора, вырытая под большой сосной, между корнями которой медведь выбрал себе жилище. Дерево стояло на склоне горы. Перед ним была небольшая площадка, снег на которой казался недавно утоптанным.

Охотники расположились таким образом, чтобы не упустить из виду ни малейшего движения неприятеля. Пушкин стоял ниже всех, прямо напротив входа, на расстоянии не более шести шагов. Иван находился справа, Алексей слева. Естественно, самый опасный пост был избран старым солдатом.

Некоторое время в берлоге не слышно было никакого шума, не замечалось ни малейшего движения.

Охотники решились вызвать животное из его убежища. Они начали кашлять, громко разговаривать, но ничего не помогало. Даже крики не произвели ни малейшего эффекта.

Между тем медведь был в берлоге: ни один из охотников не мог сомневаться в этом. Следы шли ко входу в пещеру и ни один не направлялся назад. Спал ли медведь или нет, но крики не оказывали на него никакого воздействия.

Необходимо было отыскать другое какое-нибудь средство, чтоб заставить его выйти: раздразнить, например, палкой. Путешественники ухватились за эту мысль и поспешили осуществить ее.

Пушкин отправился на поиски длинной жерди. Алексей и Иван остались на своих местах сторожить медведя. Но мишка и не думал показываться, и когда Пушкин возвратился, положение вещей не изменилось. Ветеран срубил топором молодую ель, обрубил ветви и таким образом приготовил длинный шест.