Господи Боже. Воздух в машине замер. Я старался не дышать, не издавать ни звука. Я был сосредоточен на том, чтобы контролировать свою поднимающуюся плоть, которая каждой своей частью хочет ответить на её предложение.

Обуздав свои гормоны, я посмотрел на Эйвери изучающим взглядом. Я увидел боль, которую она тщательно пыталась скрыть. Это моментально остудило мое желание.

- Проспись, Эйвери, - сказал я, скинув её руку с куртки.

Злость залила румянцем её щеки, а рот остался приоткрытым.

- К черту все. Пока, Куинн. Спасибо, что подбросил.

Дверь машины закрылась с громким хлопком. Я наблюдал, как она шла к дому торопливыми, но более-менее устойчивыми шагами. Теперь я меньше переживаю о её состоянии, так как она, похоже, протрезвела. С ней все будет хорошо. Она, скорее всего, даже не вспомнит об этом разговоре.

Это к лучшему для нее же самой.

Но что насчет моего благополучия? Я чертовски взволнован тем состоянием, в котором она меня оставила.

Но хуже то, что она поселила новую фантазию в мою и без того озабоченную голову.

Марси Белофф, первая жертва, лежит безжизненным и холодным телом на медицинском столе.

Я никогда не нумеровала жертвы. Я всегда предпочитала сохранять в них человечность. По крайней мере, так было раньше. Я была чувствительным судмедэкспертом, которого заботили подобные мелочи. Но кого это волнует? Кто хотел бы изучать переломные для поимки преступника моменты, чтобы дать жертве последнюю возможность раскрыть свои секреты?

Но так было до тех пор, пока я сама не стала жертвой.

Теперь каждая жертва, оказавшаяся в моей лаборатории, получала соответствующий порядковый номер. Я начала вести счет после того, как меня похитили, а затем спасли. Словно я все начала сначала. Свою карьеру. Свою жизнь. Все.

Отсчет начался, когда я вскрывала Прайса Александра Вэлса - нулевую жертву.

Наблюдателя.

Монстра, пытавшего меня.

Конечно, на бумагах он не был обозначен как жертва. По документам он умер от передозировки сакситоксина после переедания моллюсков. В официальном отчете я написала: «несчастный случай».

Мир никогда не узнает, какое зло причинил этот монстр. Правда окажется похороненной вместе с ним, как и все его секреты… и мои в том числе. Моя предвзятость в отношении моего похитителя дает мне – жертве - право последнего слова.

В этом смысле он был эпицентром всего происходящего. Источником моей новой жизни, которую я вынуждена строить заново на опустошенных развалинах.

Стоит только посмотреть в мертвые глаза твоего мучителя, увидеть его внутренности, забитые фальшивыми уликами, и поставить печать на судебно-медицинской экспертизе, скрывая убийство… и после этого пути назад уже нет.

Именно так можно начать все сначала. Именно так можно почувствовать себя не в своей тарелке. Думаю, именно от этого Сэди страдала все эти годы, и именно поэтому я не всегда понимала её, не всегда могла поговорить с ней. Неважно, как сильно я старалась найти с ней контакт, между нами всегда ощущался барьер, словно тонкая стена из стекла, сквозь которую можно было смотреть на человека, но не касаться его.

Я повернулась и посмотрела в зеркало, висевшее на стене. Передо мной предстала блондинка с серым цветом лица, так сильно контрастировавшим с белоснежным халатом, что я могла прочувствовать стекло между собой и своим отражением. Рама, обрамлявшая зеркало, была настолько узкой, что я едва могла рассмотреть себя, но каким-то образом в глаза бросались все недостатки моего отражения.

Может быть, они были и раньше, но я просто этого не замечала. Словно дымка, сквозь которую я смотрела на мир, развеялась после моего заключения в недрах того судна. Сейчас я вижу все яснее, чем когда-либо прежде.

И я ненавижу это.

Незнание собственных слабостей - истинное блаженство.

Со вздохом я опустила руку в карман и достала гель для устранения рубцов. Я нанесла его на порез, мой палец прошелся по диагональному следу на губе, ведущему к чувствительному месту над подбородком. Цвет шрама изменился с ярко-красного на бледно-розовый, и однажды он побелеет. Но сам шрам не исчезнет никогда. Этот порез очень глубокий. Мое пожизненное напоминание о прошлом.

У меня есть другие порезы и шрамы, небольшие отметины, покрывающие мое тело. Но эти следы не так заметны, и однажды они полностью исчезнут. Мой мучитель знал, что делал, когда резал мое лицо. Он не торопился, растягивая мою агонию, и смотрел прямо мне в глаза, рассекая кожу.

Я не должна была выжить. Но он хотел быть уверенным в том, что, если я выживу, то навсегда сохраню его метку на своем теле.

Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох, ощутила химический запах криминалистической лаборатории и развернулась к столу с жертвой, напоминая себе, зачем я вернулась к работе. Почему я здесь? Почему я решила проходить через это каждый день, вместо того чтобы перевестись в частную лабораторию в Нью-Йорке?

Предложение об этом поступило незадолго до моего похищения. Тогда у меня не было ни малейшего сомнения на этот счет. И я отказалась. Я уже занималась делом, в которое верила. Я была нужна здесь, находясь практически в самом сердце страны.

Когда я вернулась домой из больницы, то смотрела на приглашение часами, пока слова не стали расплываться перед глазами. Для меня они по-прежнему были чем-то расплывчатым, и единственное, в чем я сейчас уверена, так это в том, что не могу сбежать. Несмотря на то, что Вэлс мертв… несмотря на то, что я его больше не боюсь… побег из моей лаборатории будет означать его победу надо мной.

Но он не выиграет.

Негромкий стук шагов отозвался эхом по коридору за двухстворчатыми дверьми, и я прижала папку с данными экспертизы к груди, словно могла спрятаться за ней. Я презираю это чувство сильнее всего. Я никогда не была такой пугливой.

Двери распахнулись, и через них с деловым видом и озорной улыбкой прошел детектив Карсон. По крайней мере, он хотя бы не стоит у меня над душой. Может, стоит ему об этом сказать? Карсон высокомернее большинства детективов, но его эгоизм освежает. Он слишком увлечен собственной важностью, чтобы обращаться со мной как с беспомощной жертвой.

- Эй, Эйвери. Есть что-нибудь новое по жертве?

Никаких фальшивых любезностей. Никаких вопросов о здоровье или о том, как прошел день. Не касаясь моего душевного состояния, он сразу переходит к делу.

Слегка кивнув, я отодвинула экспертизу от груди и полностью сосредоточилась на документе.

- Марси Белофф. Двадцать пять лет. Не замужем. Жила в Арлингтоне год…

- Звучит как объявление в газете, - прервал меня Карсон.

Теперь еще и это. Я закатила глаза, а затем со злостью посмотрела на него. Он прочистил горло, покачался на каблуках своих ботинок и спрятал руки в карманы.

- Прости, - выдохнул он. – Я слишком рано пришел?

С тяжелым выдохом я расслабила плечи.

- Нет. Я просто немного взвинчена сегодня. Все нормально. Можешь шутить над жертвой сколько душе угодно.

Мой комментарий не смутил его. Он просто кивнул, как только я вернулась к экспертизе.

Я продолжила зачитывать основную информацию о жертве, заметив, что Карсона абсолютно не волнуют мои проблемы. Он, скорее всего, думает, как и все, что я взвинчена из-за того, что нахожусь в лаборатории, из которой меня похитили. Не говоря уже о том, что меня связали и пытали, а, возможно, даже и изнасиловали… хотя никто не спрашивает об этом напрямую.

И, да, я все еще дергаюсь из-за этих причин, но сегодня все было немного хуже обычного. И все потому, что Куинн стал свидетелем моего ужасного поведения прошлой ночью. Я все утро ждала, что он появится в лаборатории, чтобы получить информацию о жертве. Ожидала увидеть его опущенные уголки губ, широкие покатые плечи, а главное - осуждающие глаза, избегающие моего взгляда.

Я не знаю, почему меня настолько волнует то, что Куинн думает обо мне. Мне без разницы, если весь департамент, включая Карсона, сплетничает за моей спиной. Спекулируя на том, что для человека, недавно пережившего травматические события, абсолютно нормально делать безумные вещи. Но откуда они знают, что такое безумие в моем случае?