– Она вам что – родственница?

– Нет, она – из Грозного. А там – плохо.

– Тогда зачем вам это? Оставляйте ее здесь. На борт не пущу.

Ужас. Вступаю в дискуссию. «Представьте, пожалуйста, сколько людей объединили свои усилия, чтобы ба-

бушка доехала из Грозного к вам, в Ингушетию, и вот вы теперь…» Но ответ категоричен: «Нет». Позвала аэро-портовское начальство, начался мерзкий торг прямо у носилок.

Спасли положение два человека: врач отряда Центро-спаса МЧС России Алексей Скоробулатов и командир самолета Виктор Селезнев. Первый, случайно став свидетелем перепалки, осмотрел бабушку и подтвердил гражданке Мальсаговой, что «не умрет». Второй на земле сразу сказал: «Берем бабушку», – а уже в воздухе признался: «Я знаю, как со стариками трудно. Сам тещу парализованную пять лет носил на руках с пятого этажа вниз и обратно».

В самолете встретила старого доброго знакомого – хирурга Мусу, главврача одной из сельских больниц, прекрасного отзывчивого доктора, однажды спасшего меня от смерти. Муса весь полет контролировал состояние бабы Клавы…

Все хорошо, что хорошо кончается. Все хорошо, только когда люди остаются людьми. Поздно вечером 21 сентября 2001 года семья Ануфриевых наконец объединилась.

Баба Клава надолго угодила в больницу – ее лечили от истощения, и теперь она совсем не похожа на ту грязную всклокоченную старуху на скамейке в разрытом бомбовыми воронками грозненском дворе. Она теперь – московская пенсионерка у подъезда, живо обсуждающая с подружками все последние политические новости и подъездные сплетни. Грозный для нее – навсегда позади.

Осталось добавить одно: за сутки до операции по вывозу бабушки в Москву вдруг увидела того самого доносчика – в Грозном, при начальстве, естественно. Погоны подросли на «раз». Испугалась: вдруг опять дознается про бабушку? И все испортит? Новый донос накропает, еще кому-нибудь выписывая приговор.

Слава Богу, на этот раз пронесло.

Когда долго бродишь по Чечне времен нынешней войны и слушаешь рассказы людей о том, что им пришлось испытать, с удивлением замечаешь: в этих скорбных историях почти нет места муллам. Лишь изредка у кого-нибудь промелькнет фраза типа: «Пошел в мечеть – мулла помог собрать деньги на выкуп…» (имеется в виду выкуп за похищенного федералами родственника). Или, как было всего однажды на моей памяти за три военных года, когда в феврале 2002-го священнослужители отдаленного горного Шатойского района написали кричащее от боли и возмущения коллективное письмо в Грозный, в адрес бывшего шатойского муллы, ныне очинов-ничившегося муфтия Чечни, получившего соседний с промосковским главой республики Ахмат-Хаджи Кадыровым (тоже бывшим муфтием) кабинет и поэтому быстро забывшего, как выяснилось, о страданиях народа… Письмо было о чрезвычайных обстоятельствах – убийстве и последующем сожжении шести шатойцев-сель-чан, среди которых были беременная женщина и всеми уважаемый старик – директор сельской школы (январь 2002 г.), совершенных десятью бойцами элитного подразделения Генерального штаба РФ, – и такой же чрезвычайно равнодушной реакции муфтията на эти трагические события… Муллы писали, что им стыдно за это равнодушие…

И совсем другой эпизод. Крошечное чистое селение Исти-Су (неподалеку от Гудермеса), куда многие люди, когда, конечно, позволяет военная ситуация, ходят к местному мулле, очень старенькому, но, говорят, очень мудрому человеку. За советом и просто поговорить. И мое личное удивление, почти шок, когда при ближайшем рассмотрении этот популярный чеченский мулла оказался немцем. Точнее, бывшим немецким военнопленным, участвовавшим во Второй мировой войне на стороне фашистов, а потом, попав в плен, оказавшимся на принудительных работах по восстановлению Грозного, женившимся на чеченке, принявшим ислам, вырастившим детей – полунемцев-получеченцев, которые с горбачевской перестройкой благополучно эмигрировали на историческую Родину отца. Сам же он – будучи к тому времени неформальным духовным лидером некоторой части чеченского населения, которое хотя и вполне осознает, что он – не «их», но никакого значения это уже не имеет, – не смог бросить его в беде и страданиях и доживает свою сложную противоречивую судьбу в Чечне, после ухода Горбачева не выползающей из кровавых войн. А рядом с ним – десятки мулл чистейшего чеченского происхождения – невостребованные, без дела, потому что не идут к ним люди…

В чем же дело? Почему в Чечне сегодня такой странный ислам? Вопросы, неизбежно возникающие перед каждым, кто пытается понять, что такое эта вторая война? Кто может ее остановить? Кто этого хочет? И перебирает всех возможных фигурантов гипотетического мирного процесса – и… не видит там главных, казалось бы, лиц – мусульманских священнослужителей.

Все, что сегодня происходит с чеченским мусульманством, – последствия и в целом чеченской истории, и современных политических экспериментов над Чечней.

Но сначала – историческая справка. Чеченский ислам, во-первых, очень молод (специалисты расходятся в точных датах исламизации вайнахских племен, но скорее всего ислам стал тут официальной религией в первой половине 18-го века). А во-вторых, до сих пор продолжает оставаться причудливым сплавом мусульманских традиций и древних адатов – правил жизни чеченцев доисламского периода, которые проповедуют скорее семейные, соседские и общинные принципы существования, чем джамаатские (принципы исламского сообщества).

Чеченцы – суфисты, и объединяются в несколько суфистских вирдов (братств, в точном переводе с арабского, вирд – краткая молитва). Вирд в Чечне – это как бы собрание, или сообщество мюридов (учеников) конкретного шейха (устаза или учителя), когда мюрид всему обучается у устаза, а тот все свои духовные знания принял у своего учителя. В суфийском понимании «Я» – ничтожно, «Я» должно быть подчинено общему, задаваемому учителем. Зикры – суфийские коллективные моления-заклинания (экстатичный бег по кругу) – должны освобождать «Я» зикриста (бегущего по кругу в общей круговой массе) от страха и неверных желаний. Типичные суфийские позы – сидение на пятках, скрестив ноги, обхват левой рукой правого запястья – также имеют смысл контроля над своим телом.

В Чечне – свои собственные чеченские вирды. Они сильны прежде всего тесными семейными узами внутри вирда. К наиболее влиятельным в Чечне относится Кунтахаджинский вирд. До сих пор характерна особая моральная сплоченность этого братства, сыгравшая, к примеру, большую роль во время последней (в апреле 2002 года) президентской предвыборной кампании в Ингушетии, куда от засилья ваххабитов саудовского толка перебрались многие чеченские кунтахаджинцы в период президентства Масхадова между двумя войнами и где у кунтахаджинцев был свой кандидат на пост президента. Основатель вирда – Кунта-Хаджи – один из 356 мусульманских святых. Последователи считают, что он до сих пор не умер, является народным заступником и появляется перед людьми в моменты крайней опасности. Например, в нынешние чеченские войны многие рассказывали о явлении Кунта-Хаджи перед ними в виде белобородого старца в минуты чудесного спасения их от неминуемой смерти.

Также силен Чинмирзоевский вирд. Основатель – Чин-Мирза, после Кавказской войны 19-го века объединивший вокруг себя самые бедные крестьянские семьи Восточной Чечни, проповедовавший крестьянские трудовые идеалы и бытовой аскетизм, но отрицавший абречество и воровство.

Висхаджинский вирд основан в годы Великой Отечественной войны среди чеченцев, депортированных в Казахстан, человеком по имени Вис-Хаджи, сплотившим вокруг себя женщин, которые остались одни, с детьми на руках, после гибели глав семейств.

Дениарсановский вирд, основанный Дени Арсано-вым в 20-е годы 20-го века, – очень почитаемый в Чечне в качестве хранителя святых тайн и предсказателя судьбы народа, давший многих образованных людей советского периода, находившихся на руководящей работе. Сейчас этот вирд находится в затяжном конфликте кровной мести с влиятельным полевым командиром Русланом Гелаевым, в связи с вероломным убийством в 2000 году в райцентре Курчалой двадцати дениарса-новцев отрядом гелаевских бойцов, и поэтому мало участвует во внешней политической жизни.