«Какой фарисей!» — с невольным восхищением подумал Микеле. Внезапно он вспомнил, что его ограбили, унизили, втоптали в грязь достоинство матери! «Нужно оскорбить этого наглеца, — подумал он, — устроить скандал». И он понял, что за вечер упустил, и безвозвратно, множество куда более благоприятных возможностей для ссоры. К примеру, когда Лео отказался дать им отсрочку.

— Не ожидал, да? — сказал он, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги. И после мгновенного колебания добавил: — Ты негодяй.

Все обернулись. Мариаграция изумленно посмотрела на сына. Лео медленно вынул изо рта сигарету.

— Что ты сказал?

— Я хотел сказать, — выдавил из себя Микеле, вцепившись в ручки кресла и не находя в своем равнодушии истинных причин, подвигнувших его на столь жестокое оскорбление, — что Лео… нас разорил… а теперь притворяется нашим другом… Хотя на самом деле никогда им не был…

В ответ — осуждающее молчание сестры и матери.

— Послушай, Микеле, — сказал наконец Лео, буравя его своими невыразительными глазами, — я еще раньше замечал, что тебе, не знаю уж почему, непременно хочется затеять со мной ссору… Сожалею, но тебе это не удастся. Будь ты мужчиной, я бы ответил тебе, как положено… Но ты безответственный мальчишка… Поэтому тебе лучше всего пойти и хорошенько выспаться. — Он умолк и снова сунул в рот сигарету. — Надо же такое придумать, — со злостью сказал он. — В тот самый момент, когда я хотел предложить вам более выгодные условия.

Снова воцарилась тишина.

— Мерумечи прав, — нарушила молчание Мариаграция. — Не он нас разорил… И потом, он всегда был нам другом… Почему же ты его так грубо оскорбил?

«Теперь ты же его и защищаешь!» — подумал Микеле. Ему противны были эти люди, да и сам он был себе противен. «Знали бы вы, насколько все это мне безразлично», — хотелось ему крикнуть в ответ. Взволнованная, дрожащая за свою судьбу мать, растерянная Карла, лицемер Лео, все они показались ему сейчас нелепыми марионетками. И все-таки он завидовал даже им, — ведь они жили реальной жизнью и всерьез воспринимали слово «негодяй», как оскорбление. А для него их жесты, слова и чувства были всего лишь бессмысленной игрой, притворством… Но он решил идти до конца.

— Все, что я сказал, — чистая правда, — без всякого внутреннего убеждения проговорил он. — И я…

Лео, возмущенный донельзя, брезгливо пожал плечами.

— Прошу тебя, не мели ерунды, — прервал он Микеле, с ожесточением стряхивая пепел. — Очень тебя прошу.

Мариаграция уже собралась прийти ему на помощь и завела свое обычное: «Ты глубоко ошибаешься, Микеле», — как вдруг дверь приоткрылась, и в просвете показалась белокурая женщина.

— Можно? — спросила она. Все обернулись на голос и на луч света, пробившийся сквозь полутьму.

— А, это ты, Лиза! — воскликнула Мариаграция. — Входи, входи.

Дверь растворилась, и Лиза вошла в гостиную. Длинное синее пальто мягко облегало ее немного грузное тело. Ноги у нее были тоненькие, как спички, тогда как плечи — округлые и полные, отчего украшенная серебристой шляпой-цилиндром голова, и без того маленькая, казалась просто крохотной. И хотя пальто было широкое, свободного покроя, грудь и полные бедра выпирали, впечатляя своими формами. Тем более удивительной была худоба ног с узенькими лодыжками, которые виднелись из-под широкого пальто.

— Я не помешала? — спросила Лиза, подходя поближе. — Час поздний… Но я ужинала тут неподалеку и не удержалась от искушения заглянуть к вам…

— Ну, что ты, что ты! — воскликнула Мариаграция. Она встала и пошла навстречу приятельнице. — Раздевайся, снимай пальто.

— Нет, нет! — сказала Лиза. — Посижу минутку и пойду… Хотя, пожалуй, расстегнусь… тут очень жарко…

Она расстегнула пояс, и стало видно, что на ней блестящее шелковое платье — голубые цветы на черном фоне. Она поздоровалась с Карлой: «Добрый вечер, Карла», — с Лео: «А, Мерумечи, вы, как всегда, уже тут!» — с Микеле: «Как поживаешь, Микеле?» — и села на диван рядом с Мариаграцией.

— Какое у тебя, Лиза, красивое платье! — воскликнула та, распахнув на приятельнице пальто. — Ну, что новенького?

— Увы, новостей никаких, — ответила Лиза, оглядываясь вокруг. — Но почему вы так взволнованы? Можно подумать, что вы спорили, а я своим появлением помешала вам!

— Вовсе нет, — возразил Лео, загадочно поглядев сквозь клубы дыма на Лизу. — Напротив, все мы в самом благодушном настроении.

— Беседовали о разных пустяках, — сказала Мариаграция. Она взяла коробку сигарет и протянула приятельнице.

— Кури!

И тут, как всегда некстати, в разговор вмешался Микеле.

— Ты не ошиблась, — сказал он, слегка наклонив голову и пристально глядя на Лизу. — Мы спорили, и ты своим появлением прервала наш спор.

— Ах, вот как! — воскликнула Лиза, ехидно улыбаясь. И, не вставая с кресла, добавила: — Так я ухожу, ухожу!.. Весьма сожалею, что помешала вашему семейному совету.

— Ничуть не помешала, — возразила Мариаграция и с гримасой неодобрения бросила сыну: — Глупец!

— Я — глупец? — как эхо, повторил Микеле. «Поделом мне, — подумал он. — Конечно. Я и есть глупец… Только глупца могут волновать твои страхи и сомнения…» Он ощутил полнейшее безразличие и тоску. Обвел взглядом полутемную гостиную, лица сидевших рядом. Ему показалось, что Лео смотрит на него с насмешкой, на его пухлых губах змеилась издевательская улыбочка. Решительный, твердый мужчина наверняка сумел бы обидеться и затеять ссору… А он, Микеле, — нет. Он испытывал сейчас чувство превосходства, презирал и жалел этих людей… Но, увы, оставался равнодушным… Все-таки, вопреки своему желанию, он вновь попробовал возмутиться. «Я должен его оскорбить», — убеждал он себя.

Он взглянул на Лео.

— Хотел бы я знать, — глухим голосом спросил он, — чему ты улыбаешься?

— Я улыбаюсь?! — с притворным изумлением воскликнул Лео. — Клянусь, мне даже…

— И все же я хотел бы знать, — с трудом, повысив голос, повторил Микеле. Однажды в трамвае он был свидетелем ссоры между двумя синьорами, одинаково толстыми и надменными. Каждый из них, призвав вначале в свидетели пассажиров и грозно перечислив свое звание, высокое положение, фронтовые ранения, — словом, все, что могло впечатлить присутствующих, лишь затем, чтобы окончательно сокрушить врага, перешел на крик, после чего действительно рассвирепел. Так и надо ссориться, так он и поступит.

— Не думай, что при Лизе я не решусь повторить свои слова… Повторяю… Ты негодяй!

Все уставились на него.

— Ну это уже слишком! — возмутилась Мариаграция. Лиза с любопытством смотрела на Микеле.

— Что случилось? — спросила она.

Лео не пошевелился и не подал виду, что оскорблен. Лишь громко, презрительно и зло расхохотался.

— Великолепно… просто великолепно!.. Уж и улыбнуться нельзя.

Внезапно он встал и, стукнув кулаком по столу, процедил:

— Шути, да знай меру. С меня довольно… Либо Микеле извинится, либо я ухожу.

Все поняли, что дело принимает скверный оборот и что громовой хохот Лео был лишь предвестием бури.

— Мерумечи совершенно прав, — властным голосом сказала Мариаграция, сурово глядя на Микеле. Сейчас она не испытывала к сыну ничего, кроме неприязни, — больше всего она боялась, что любовник воспользуется благоприятным случаем и порвет с ней. — Твое поведение — отвратительно, и я требую, чтобы ты извинился перед Мерумечи.

— Но… Не понимаю?… Почему Мерумечи — негодяй? — изумлялась Лиза, явно желая подлить масла в огонь. Лишь Карла сидела неподвижно и молчала. Она испытывала отвращение и тягостную дурноту и чувствовала, что жалкие, ничтожные события этого дня вот-вот переполнят чашу ее терпения. Прищурив глаза, она с болью следила за тупыми, возбужденными лицами остальных.

— Ах, приказываешь! — не скрывая иронии, сказал Микеле. — А если я не подчинюсь?

— Тогда ты доставишь большое огорчение своей матери, — с театральным пафосом ответила Мариаграция.

Микеле молча глядел на нее. «Доставишь большое огорчение своей матери», — повторил он про себя, и фраза показалась ему хотя и выспренной, но полной глубокого смысла. «Конечно, — с омерзением подумал он, — обидели Лео… ее любовника… И она сразу вспомнила про оскорбленное материнское достоинство». Но фраза оставалась прежней: «Ты доставишь большое огорчение своей матери», — отвратительной и неопровержимой. Он отвел взгляд от ее печального лица. И как-то сразу забыл о своем твердом решении быть честным и беспощадным. «В конце концов мне безразлично, — подумал он… — Почему бы и не извиниться и тем самым избавить ее от огорчения?» Он поднял голову. Нет, все равно он скажет правду, покажет им, до какой степени все это оставляет его равнодушным.