- Царь? - повторил Иван. - Брешут. Разве мыслимое дело, чтобы царь сюда.

- Офицеры говорили, - перебил солдат. - Сам слышал; стояли тут... трое... И полиции, смотри, сколько нагнано. Будет, я тебе говорю.

- Да ну тебя! - досадливо сказал Иван. - На черта, в самом деле, мерзнуть. Пошли.

Билеты по пятаку ("гражданским" по гривеннику) на стоячие места, на самом верхотурье. Лестницы для входа, высоченные, деревянные, с двух сторон балагана, выводили на площадку под самой крышей. Когда солдаты подошли, обе лестницы забиты были уже народом до отказа. На площадке, где в упор сходились две, с противоположных сторон подымавшиеся людские волны, шла отчаянная, до крика, давка. Иван посмотрел и даже присвистнул.

- Так тут же не продавишься.

- Не продавишься? - осклабился фронтовик. - То есть это как, чтобы мы да не продавились... А ну, разом!

"Сто восемьдесят первые" привалились плечами в спины стоявших впереди. Сзади подперли подбежавшие гурьбой "крестовики" - серошинельные, на картузах медный крест, раструбами, по раструбам выбиты буквы: "За веру, царя и отечество" - ополченская дружина с острова Голодая. Бородатые дяди - в ополченцы только пожилых берут, - но, ничего, кряжистый народ.

- Разом, братцы... Ура-а!

Спереди взвыли "головные", сжатые меж встречных людских стен. Волна с той стороны медленно покатилась обратно: солдаты жали, подымая могучим напором лестничную толпу со "своей" стороны - дальше, дальше вверх, со ступени на ступень, продвигаясь к площадке, к воротам входным, в балаган.

- Сколько, дьявол, снегу натоптано... Хорошо, не струганы доски! Все ж нога цепляет.

Стоп! С той стороны, очевидное дело, прибыло народу, да и сбитые ожесточились, наверно. Шутка ли: отшибло от самых ворот - мало-мало не к самому низу. Хлестнул встречный напор. Солдат осадило - сразу ступенек на десять.

- Нет... шалишь, браток! Молода, в Саксонии не была. Бородачи, ухнем!

Ухнули. Снова под ногами затрещали вниз убегающие ступени... Уже и площадка близко... Жми!..

- Го-го... Гляди, никак кувырком пошли.

- Ворота!

Ворота, - с площадки вход на последние, самые верхние места, распахнулись действительно: очередное представление кончилось, впуск на следующее...

- Ги-и-и!

Вдавились, рассыпались по гулкому, пустому загону, по наклонному, накатом, полу, бегом наперегонки, к барьеру - отгородке от нижних мест, двадцатикопеечных. Стать не успели толком, как сзади набежали уже, дыша, перебоями еще не отошедшего от борьбы, от давки, дыхания, люди в тулупах и чуйках. Навалились, прижали грудями к деревянной перегородке, не сдвинуться.

За барьером, опять вниз наклоном, вдоль скамеек такая же шла давка. "Вторые места" - ненумерованные тоже, только сидячие: зазеваешься - на хорошее место не сядешь. Солдаты весело улюлюкали, глядя, как мечется, прыгает, переваливается через скамейки мещанский, по виду судя, люд, пробираясь к передним сиденьям.

Уже визгом визжали скрипки, в мерзлых руках скрипачей, бухал турецкий большой барабан, скрежетали тарелки, медным простуженным голосом подпевала труба. Стучали ногами, музыке в такт, музыканты, иззябшие до кости, хотя сидели они в шубейках, в пальто, в телогреях, иные повязаны даже теплым платком по ушам. Стучали и зрители, - жестоко, без всякого такта, - потому что в балагане и вправду люто-студено: студеней, чем даже на улице. Во "вторых местах", по проходу, бегом пробежал шустрый мальчик к барьеру "третьего места", вынул из-за пазухи пачку бумажек.

- Вот афиша, кому афиша... В первых местах, полтинничным, не даем, во вторых - за пятак, в третьих - и вовсе даром.

- Даром? - ополченец, седобородый, выпростал с трудом соседями зажатую руку. - А ну, давай. Только ж темно, ни лысого беса не разберешь.

- Дома прочтешь... ежели тебе с очками... А тут и читать незачем: представленье глазами увидишь. Бери - давай дальше.

Ополченец принял пачку - и тотчас, из рук в руки, забелели по всему ряду и назад, выше по толпе листки.

- Стой! Это чего ж тут напечатано? "Про-ле-та-рии всех стран..."

Но мальчишка уже юркнул вниз, меж рядов мелькнула в дверях выходных мятая рваная шапчонка.

Иван двинул плечом, принял от ополченца листок. В балагане темно огня здесь из пожарной осторожности не полагается, свету только и есть, что из стенных щелей, - однако, напрягши глаз, прочитал Иван четкий, по верхнему краю напечатанный заголовок:

"Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия".

"Товарищи!

Петля, которую правящие классы набросили на шею народов Европы, делается все туже. Погибли миллионы человеческих жизней, искалечены и вырваны лучшие молодые силы народа..."

- О войне, - прошептал Адамус. - Посмотри сразу в конец - может, там какое решение прописано.

Иван обернул листок. В последних строках черным, толстым, даже в потеми видно, шрифтом напечатано:

"Долой царскую монархию! Война войне! Да здравствует Временное Революционное Правительство! Да здравствует Демократическая Республика! Да здравствует Международный Социализм!

Петербургский Комитет РСДРП (большевиков)".

- Вот тебе и решение, - ухмыльнулся Иван и спрятал листок за пазуху. Музыка заиграла громче, дернулся и пошел под бархат разрисованный малиновый занавес.

Глава 14

За веру, царя и отечество

"Севастополь" начался с барабанного боя: барабанный бой, как всякому верноподданному известно, присущ патриотическому представлению. Не налгала ни на малую долю малеванная афиша: вышел на сцену, на пятый бастион, адмирал Корнилов, в треуголке и белых штанах, с подзорною трубкой, закрутилась, дымя, черная бомба, турецкий барабан ударил пушечным ударом, высыпали на сцену французы - в красных штанах, голубых козырчатых - из картона - кепи, деревянные ружья наперевес. Потопали, изображая неудавшийся штурм, убежали.

Картина сменилась, понесли мимо туров и земляных мешков носилки с ранеными, кто-то крикнул, что взят Малахов курган, и по дощатому, прогибающемуся помосту побежали в контратаку ополченцы в картузах с медными крестами: "За веру, царя и отечество". Такие же точно, бородатые, что стояли, навалясь на барьер "третьего места", со "сто восемьдесят первыми" рядом. Ополченец, об локоть с Иваном, крякнул и сказал печально и злобно: