— И кто-то у вас в лавке расписался за бандероль. По-моему, я свою роль сыграл.

— Ладно, простите — и дальше?

— В общем, когда я обосновался на Кастро, тут было очень грустно. На улицах либо совсем старики, либо очень молодые ребята, а все, кто между, либо уже на том свете, либо у них ВИЧ — ходят с палочками, таскают за собой кислородные баллоны. Смерть повсюду. Как будто именно здесь и нужна была станция душ — и тут я такой, пластинками торгую. Затем почтой пришла книга. Ко мне притекало много душ. Те первые годы я собирал сосуды каждый день — иногда по два, по три. Удивительно, сколько геев вкладывает душу в музыку.

— И вы все продали?

— Нет. Они приходят и уходят. На полках всегда что-то остается.

— Но как вы можете быть уверены, что нужный человек получает нужную душу?

— Это же не моя проблема, верно? — Мистер Свеж пожал плечами.

Сначала он тоже переживал, но все, казалось, происходит как должно, и он постепенно доверился механизму или власти, что за всем этим стояла, — уж какие ни на есть.

— Ну, если вы так к этому относитесь, зачем вообще этим заниматься? Не нужна мне такая работа. У меня уже есть работа — и ребенок есть.

— Придется. Поверьте, когда мне прислали книгу, я пытался этого не делать. Мы все так поступали. Ну, те, с кем я разговаривал. Насколько я понимаю, вы уже видели, что в таком случае бывает. Слышите голоса, потом возникают тени. В книге они зовутся Преисподниками.

— Гигантские вороны? Эти, что ли?

— До вас они были просто неразличимыми тенями и голосами. А сейчас что-то не так. Началось с вас и вами продолжается. Вы им уступили сосуд души, так?

— Я? Вы же сказали, Торговцев Смертью целая куча.

— Другие соображают, что к чему. Это вы сделали. Мне показалось, в начале недели я заметил, как один пролетал. А сегодня вышел — и голоса плохие. Совсем плохие. Вот тогда-то я вам и позвонил. Это же вы, правда?

Чарли кивнул.

— Я не знал. Откуда мне было знать?

— Так им достался один?

— Два, — ответил Чарли.

— Из стока высунулась рука. В мой первый день.

— Ну, тогда все, — произнес Свеж, обхватив голову.

— Теперь нам со всей определенностью пиздец.

— Вы этого еще не знаете, — сказал Чарли, пытаясь разглядеть и светлую сторону.

— Пиздец мог с нами случиться и раньше. В смысле, мы оба торгуем старьем покойников, а это в некотором смысле — определение понятия «пиздец».

Мистер Свеж поднял голову:

— В книге сказано, что если мы не будем делать свою работу, все покроет тьма, станет как в Преисподней. Не знаю, как выглядит Преисподняя, мистер Ашер, но пару раз я видел гастролеров оттуда и вникать не хочу. А вы?

— Может, это Окленд, — сказал Чарли.

— Что — Окленд?

— Преисподняя.

— Окленд — не Преисподняя! — Мистер Свеж вскочил на ноги; насилия он не любил — его и не надо любить, если у вас такие габариты, но…

— Не злите меня, а то я вас стукну. Ни вы, ни я этого не хотим — правда, мистер Ашер?

— Вырезка?[29] — предположил Чарли.

Чарли покачал головой.

— Я видел воронов, — сказал он, — а никаких голосов не слышал. Что за голоса?

— Разговаривают с тобой, когда ходишь по улицам. Иногда слышишь голос из вентиляционного люка, иногда из водосточной трубы, иногда из ливнестока. Это они — точно вам говорю. Женские голоса, дразнят. Я их много лет уже не слышал, совсем чуть не забыл, что это такое, — и тут вышел за сосудом, а один меня зовет. Раньше я звонил другим Торговцам, спрашивал, может, они натворили чего, но мы быстро прекратили.

— Почему?

— Потому что нам кажется, как раз это их и приманивает. Мы не должны вступать друг с другом в контакт. Не сразу поняли. Тогда я в городе нашел всего шестерых Торговцев, и мы вместе обедали раз в неделю, сравнивали впечатления, делились — вот тогда и стали замечать первые тени.

Вообще-то чтобы наверняка обезопаситься, это и у нас с вами последняя встреча. — Мистер Свеж снова пожал плечами и принялся развязывать Чарли, думая:

«Все изменилось в тот день в больнице. Этот тип все изменил, и я сейчас отправляю его, как ягненка, на убой… А может, это он будет убивать. Он может…»

— Постойте, я же еще ничего не знаю, — взмолился Чарли.

— Нельзя же меня отправлять туда наобум. А как с моей дочерью? Как я узнаю, кому продавать души? — Он паниковал и пытался задать все вопросы разом, пока его не отпустили на свободу.

— Что за цифры стоят под именами? Вы имена так же узнаете? Сколько мне этим заниматься и когда отпустят на пенсию? Почему вы всегда в мятно-зеленом? — Пока мистер Свеж отвязывал ему одну лодыжку, Чарли пытался снова привязать вторую к ножке стула.

— Из-за имени, — сказал мистер Свеж.

— Простите? — Чарли перестал привязываться.

— Я одеваюсь в мятно-зеленое из-за имени. Меня зовут Мятник.

Чарли совершенно забыл все, что его до сих пор тревожило.

— Мятник? Вас зовут Мятник Свеж?

У Чарли стало такое лицо, будто он изо всех сил пытается не чихнуть, — но он не выдержал и оглушительно фыркнул. И тут же пригнулся.

На площадке третьего этажа в доме Чарли происходила встреча великих держав Азии — миссис Лин и миссис Корьевой. У миссис Лин, державшей на руках Софи, имелось стратегическое преимущество, но миссис Корьева, будучи в два раза крупнее миссис Лин, обладала потенциалом массивных ответных действий. У них имелось кое-что общее и помимо того, что обе они были иммигрантками и вдовами: они преданно любили малютку Софи, сомнительно владели английским языком и совсем уж рьяно сомневались в способности Чарли Ашера в одиночку воспитать дочь.

— Он сердил, когда сегодня уходил. Как медведь, — сказала миссис Корьева, обладавшая атавистической тягой к медвежьим сравнениям.

— Не надо зверина, говоряй, — сказала миссис Лин: она ограничивала себя английскими глаголами в повелительном наклонении — дань ее чань-буддистским убеждениям.

Так она утверждала.

— Кто зверина детке давай?

— Свинина детке хорошо. От свинины детка сильная, — ответила миссис Корьева и поспешно добавила:

— Как медведь.

— Детка от зверина ши-тцу, говоряй. Ши-тцу — собака. Какой добрый папа детка собака хочай?

Миссис Лин особо покровительствовала маленьким девочкам: она выросла в провинции Китая, где каждое утро по улицам ходил человек с тележкой и собирал трупики маленьких девочек, родившихся ночью и выброшенных за порог. Самой ей повезло: мама ухитрилась умыкнуть ее в поля и отказывалась вернуться домой, пока новорожденную дочурку не примут в семью.

— Не ши-тцу, — поправила ее миссис Корьева.

— Шикса.

— Ладно, шикса. Собака собака бывай, — ответила миссис Лин.

— Безобразие. — В этом слове, как и во всех прочих, произносимых миссис Лин, не слышалось ни единой буквы «р».

— Это не еврейская детка на идиш. А Рэчел еврей. — Миссис Корьева, в отличие от большинства русских иммигрантов, оставшихся в этом районе, евреем не была.

Ее предки вышли из российских степей, и она вела свой род от казаков, а те никак не считались особо дружелюбной к евреям расой. Сама она искупала грехи предков тем, что яростно квохтала (совсем как мать-медведица) сначала над Рэчел, а теперь над малюткой Софи.

— Цветам нужна вода, — сказала миссис Корьева.

Площадка заканчивалась большим эркером, выходившим на дом через дорогу и оконный ящик, где росла красная герань. Под конец дня две великие азиатские державы обычно стояли на площадке, любовались цветами, беседовали о том, как все подорожало, и жаловались на всевозрастающее неудобство обуви. Ни одна не осмеливалась завести собственную оконную клумбу с геранью — из страха, что может показаться, будто она украла идею у дома через дорогу; так началась бы эскалация оконно-ящичной конкуренции, которая неизбежно завершилась бы кровопролитием. Поэтому обе молчаливо согласились только любоваться красными цветами, их не желая.