Есть чувства, которые нельзя себе представить, не пережив их. К числу таких относится и то, которое овладевает вами, когда вы находитесь среди густого тумана, в открытом море и не на палубе судна. Даже днем, на борту настоящего корабля, если и не испытываешь ужас, то все же чувствуешь себя прескверно посреди такого густого тумана, обманывающего все расчеты и зачеркивающего все предосторожности.

На нашей ореховой скорлупке мы имели одинаковые шансы попасть на истинный путь или окончательно заблудиться. Конечно, нами владела невыразимая тревога. Несомненно, в руках у нас были весла, мы были сильны и хорошо умели управляться с ними, но движения наши были робки и нерешительны, как у людей с повязкой на глазах.

— Ребята, — произнес наш командир, — отдохните немного. Зажгите фонарь, чтобы можно было взглянуть на компас. Ветер, как я полагаю, падает, и нам предстоит штиль. Хорошенько прислушивайтесь, не раздастся ли пушечный выстрел, и замечайте, с какой стороны.

На каждой китоловной лодке есть бочонок, где хранится фонарь и все необходимое, чтобы зажечь его. Фонарь был зажжен, и мы осветили им компас, который мистер Рэнсом держал в руках. Когда мы при этом свете разглядели его лицо, мы прочли на нем тревогу и даже отчаяние. Он тотчас определил, что ветер изменил свое направление. Да, ветер, который был нашим единственным поводырем и поддерживал надежду на спасение, изменил нам.

— Это плохо, — вполголоса сказал мистер Рэнсом, поняв, что мы заблудились. — На ветер надеяться больше нечего, придется обойтись без него. Воспользуемся же компасом, насколько возможно. Корабль должен быть от нас в направлении северо-северо-запад. Что вы думаете на этот счет, Греммель?

— Невозможно об этом судить.

Ответ Греммеля был малоутешительным.

— Но, — продолжал рулевой, — я полагаю, можно идти по этому направлению, как и по всякому другому.

— Отлично! Попытаемся же, — сказал молодой офицер решительным тоном. — Вперед, братцы! Исполняйте вашу обязанность, а я исполню свою.

Он взял фонарь из рук рулевого, а мы молча взялись за весла. Никогда, я думаю, гребцы не исполняли своей обязанности менее охотно и с меньшей надеждой. Мы гребли совершенно машинально. Никто из нас не рассчитывал в эту ночь достигнуть корабля, если вообще нам суждено было когда-нибудь его достигнуть. Надо хорошо знать море, чтобы понимать, что малейшее отклонение влево или вправо могло сбить нас с правильного пути, если допустить, что мы были на нем. С помощью компаса или без помощи компаса, мы все равно шли теперь наугад, совершенно наугад. Никто лучше мистера Рэнсома не сознавал этого. Для очистки совести он дал несколько указаний рулевому, взглянув на компас, но по голосу его было заметно: он сам не слишком верил в то, что говорил. Мы тоже не верили и часто поднимали весла, чтобы прислушаться, не раздастся ли пушечный выстрел. Наш командир прислушивался с таким же беспокойством, как и мы, и вместо того, чтобы упрекать нас в лености, чего он не преминул бы сделать при иных обстоятельствах, он сам приказывал нам делать эти паузы и не шевелиться.

Не раз убаюкивали нас волны, пока мы прислушивались, надеясь уловить желанный сигнал. Так напрягает свой слух осужденный, вслушиваясь в слова приговора, несущего оправдание или бесславную смерть. Но мы слышали только шум волн или пронзительный крик морских птиц, как и мы, затерявшихся в тумане и не знающих, в какую сторону направить свой полет.

Это было мучительное ожидание, и в таком состоянии мы находились с той минуты, как поняли, что заблудились в безбрежности океана.

Какова же была наша радость, когда до нас вдруг донесся сигнальный выстрел, которого мы долго и тщетно ждали! Мы его так ждали, а прозвучал он так неожиданно, что мы громко закричали от радости. Однако не все разделяли этот энтузиазм: старый Греммель сохранял на лице то же мрачное и озабоченное выражение.

— Ну, Греммель, что с вами? — обратился к нему командир. — Вы же слышали пушку!

— Конечно, сударь, я слышал ее, как и все остальные. Но недостаточно услышать выстрел, чтобы счесть себя в безопасности. Я не поверю никому, кто скажет, с какой стороны его услышал. Я лично заявляю, что не знаю.

Он был прав, мы скоро поняли это. Мы так обрадовались пушечному выстрелу, что и не обратили внимания на то, с какой стороны он раздался.

Мистер Рэнсом полагал, что с севера. Это направление было им избрано с самого начала. Взглянув на компас, он приказал продолжать путь на север.

Мы вяло повиновались, все наши надежды снова иссякли, потому что, обмениваясь мнениями о направлении, в котором якобы прозвучал выстрел, мы пришли в полное противоречие друг с другом. Мы снова подняли весла из воды, чтобы прислушаться и не ошибиться, когда она грянет второй раз.

На этот раз звук был глухой и слабый, словно между нами и «Летучим облаком» стояла стена. Мистер Рэнсом продолжал упорствовать, что звук идет с севера, и требовал держаться того же направления.

Мы старались производить как можно меньше шума и все время прислушивались. Но и в третий раз мы были обмануты звуком, как и раньше.

Выстрелы с корабля следовали один за другим, и наш командир начал догадываться, что мы на ложном пути. Он приказал повернуть назад.

Снова выстрел — и снова перемена направления. Но тут мы поняли, что эта перемена ошибочна, и снова нами овладела нерешительность. Очередной выстрел был слабее других и, по-видимому, донесся издалека. Мы утратили всю нашу бодрость, поняв, что удаляемся от корабля или он удаляется от нас, и что с каждой минутой расстояние между нами увеличивается. Как мы могли сократить его, не зная, в какую сторону идти?

Мы гребли только для виду, без малейшего увлечения. Мистер Рэнсом резко крикнул:

— Оставьте весла! Шлюпка вертится, как юла. Я не могу разобрать, куда мы идем. Ясно, что мы не приближаемся к судну, а напротив, удаляемся от него. Не шевелитесь и слушайте. Мы ничего не выиграем, прыгая из стороны в сторону, как кузнечик.

Приказ был исполнен, мы подняли весла и не двигались, напряженно слушая.