— За что? — удивился Чикуров.

— Как за что? За клевету! Так и сказала… Пришла ко мне Ганна Игнатьевна вся в слезах. Спрашиваю: ты чего? Вот тогда-то она все и выложила. Я сначала даже не поверила. Потом вижу: нет ей резону брехать. Да и не из таких она… Я первым делом отчитала ее: почему, мол, не сказала мне, когда только еще Орлова требовала с них деньги? Да я бы эту Азу!.. — Рогожина сжала кулаки. — Сама лично пошла бы в милицию, к Ганже, к Баулину, до Кремля бы дошла, а порядок навела… Ну, думаю, теперь-то чего после драки кулаками махать. Теперь ведь ничего не докажешь. Даже если бы и поверили, то что? Милана деньги передавала без свидетелей… Короче, те две тысячи — с концом. И не знаю, чем же Игнатьевне помочь…

— А почему вы сыну своему не сказали?

— И об этом с Игнатьевной думали. Она умолила меня, чтобы я не втравливала Юру… Господи, как мне было стыдно! Кто бы чужой, а тут — бывшая сноха! Мать моей внучки! Срамота — дальше некуда!

Рогожина замолчала, печально качая головой.

«Да, ничего себе информация, — думал в это время Чикуров. — Но насколько это может быть связано с покушением?»

— Дальше что, Александра Яковлевна?

— Дальше-то? Говорю я Игнатьевне: не убивайся, что-нибудь придумаем… А как же, надо выручать женщину. Да и как-то наше имя спасать… Собрала я свои «драгоценности». — Рогожина грустно усмехнулась. — Сережки, что остались от матери, колечко с бирюзовым камешком, золотые часы деда. Карманные. Их деду Прохору в гражданскую сам командарм вручал. На задней крышке надпись: «Честному воину РККА от ВЦИК»… Еще ружье у деда было… В общем, прошлась по сусекам, продала вещички и вручила деньги Игнатьевне. Говорю: это Аза Даниловна раскаялась и вернула две тысячи… Бедная женщина уж так обрадовалась, уж так благодарна была!.. Уехала она домой, выкупила назад свою корову… Нынче на Девятое мая приезжала с Ондрийкой… Растет внучек. Вот такой бутуз, — Александра Яковлевна надула щеки.

— Когда случилась эта история?

— Прошлой осенью.

— Вы не пытались объясниться с Орловой?

— Чтобы я… к ней?.. — воскликнула Рогожина. — Ни в жизнь не пойду! Мы и в прежние времена, когда она еще жила с Юрой, не очень-то ладили… Представляю, как бы она меня облаяла!

— И все же, Александра Яковлевна, почему вы не сообщили об этом сыну?

— Да узнай только Юра про это, он бы с Азой такое сотворил!.. — с жаром ответила Рогожина.

— Кому-нибудь помимо вы рассказывали об этой истории?

— Одному человеку… Евгению Тимуровичу, — со вздохом призналась хозяйка. — Месяца три назад он пришел ко мне посоветоваться. Хотим, говорит, Александра Яковлевна, создать плантацию редких лекарственных трав… Действительно, дело хорошее. Больных в клинике много, на всех в лесу добывать — сколько людей от работы отрывать придется! В аптечном складе частенько не найдешь чего нужно, к примеру, ромашку, шалфей. А если и имеется, то неизвестно, кто собирал, как обрабатывал… Я же вам рассказывала…

— Значит, на Баулина в отличие от сына вы обиды не держите? — спросил Чикуров.

— Ни капельки, — заверила Рогожина. — Ну, обговорили мы, с каких растений лучше начать. Евгений Тимурович пригласил меня зайти в клинику. Я ему сказала, что ноги моей там не будет… Он стал извиняться, что, мол, уволили меня без его ведома и согласия, когда он был в командировке… Я говорю, что не в увольнении дело, а просто не хочу видеть Орлову… Он смутился. Понимаю, говорит… Нет, толкую ему, не понимаете, Евгений Тимурович… Ну и выложила ему, что сотворила с Ганной Игнатьевной Орлова… Вы бы видели, Игорь Андреевич, профессора в ту минуту! Побледнел, руки затряслись… А как пришел немного в себя, обо всем в подробности расспросил. И поинтересовался, знает ли об этом мой сын. Я ответила, что Юра ничего не знает. Евгений Тимурович помолчал, подумал… Насчет Орловой, говорит, проверю. Подтвердится — выгоню взашей.

— Сомневался, значит?

— Наверное… Тут я не выдержала и спрашиваю: а вообще откуда у Азы Даниловны машина собственная, мебель заграничная, шикарные наряды? Евгений Тимурович пояснил, что она наследство от бабки получила. Я не поверила. Ерунда, говорю. А Евгений Тимурович настойчиво так уверяет: да, на Орлову была анонимка, что, мол, живет не по средствам… Проверяли… Наследство-де якобы действительно немалое… Уж как они проверяли, не знаю, — развела руками Рогожина.

— У вас есть на этот счет другие сведения? — задал вопрос следователь.

— Да не могла Леонтьевна, бабка ее, никакого наследства оставить! Я ведь была у нее в деревне, в Калининской области… Леонтьевна всю жизнь в доярках проходила… Колхоз бедный… Поглядели бы вы на ее хату! У меня сарай по сравнению с ней — что твои хоромы… О каком наследстве может идти речь?

— Как же на ваши слова реагировал Баулин?

— Был совсем сбит с толку… Когда уходил, то очень просил не говорить никому, что Орлова брала деньги у Бульбы. Особенно — сыну.

— Я вас тоже прошу об этом же, — сказал Чикуров. — Никому. Ни словечка, ни намека. — Он достал бланки протокола допроса, авторучку и пояснил хозяйке: — Мы оформим наш разговор по правилам… Я сейчас напишу протокол.

— Ладно, вы занимайтесь своим делом, а я пока по хозяйству похлопочу, — сказала травница и вышла.

Ворон дремал на своей жердочке. Чикуров, на этот раз не пользовавшийся магнитофоном, постарался зафиксировать показания Рогожиной как можно точнее и подробнее.

Через некоторое время в горницу потянуло съестным духом. Зашла хозяйка.

— Прочитайте и распишитесь на каждом листе, — дал ей протокол следователь.

Рогожина читала без очков, шевеля губами.

— Все как есть, — сказала она, закончив, и вывела на каждой странице аккуратную, разборчивую подпись.

Игорь Андреевич встал, собрал бумаги.

— Прошу отобедать со мной, — несколько церемонно предложила хозяйка.

— Спасибо, Александра Яковлевна, мне поскорее надо в поселок, — вежливо отказался Чикуров.

— И слышать ничего не хочу, — решительно заявила хозяйка. — Обидите.

Чикуров растерялся. Обедать со свидетелем, к тому же матерью человека, которого он подозревал в покушении на убийство…

— Идемте, идемте, — даже не уговаривала, а настаивала Рогожина. — Такого угощения вы больше нигде не отведаете. Ни за какие деньги…

«В самом деле, — подумал Чикуров, — кто бы ни был сын, почему я должен обижать женщину? Наверняка решит, что отказываюсь из-за Юрия Юрьевича. Да еще подумает, что и ее подозреваю… Люди ей верят, почему не должен верить я?»

— Уговорили, — улыбнулся Игорь Андреевич.

Кухня была просторна, предназначалась, видимо, когда-то для большой семьи. На керосинке грелась кастрюля, исходя аппетитным запахом.

— Сын все советует газ поставить, — сказала хозяйка. — Да я привыкла так… Садитесь, Игорь Андреевич, будете вспоминать в своей Москве, чем вас потчевала баба Шура, — весело проговорила Рогожина, нарезая хлеб по-деревенски: держа буханку на груди и ножом к себе.

Она налила Чикурову тарелку борща. Он был обжигающе горяч и духовит. Игорь Андреевич отхлебнул. Борщ и вроде бы не борщ. Но вкусный.

— Из дудника, — пояснила Рогожина. — Видали такое растение?

— Еще бы, — вспомнил Чикуров высокие, метров до двух стебли с розовым цветом наверху, которые он в детстве сбивал палкой, как саблей. — Я же сам почти деревенский. Жил в Скопине, под Рязанью, на окраине города… Но вот что из дудника можно такой борщ сварить, не знал.

— И не только борщ. Я солю на зиму листья. Посушить тоже можно, истолочь в порошок — в любой суп положить не грех, запашец даст отменный, — рассказывала Александра Яковлевна. — Вообще многие люди забыли, что ели их деды и прадеды… Живя у леса, не надо на базар ходить. Бери что пожелаешь, будет и полезно, и вкусно… К примеру, обыкновенный одуванчик… Многие считают — сорная трава. А я из него множество блюд могу приготовить. Молодые листья в салат. К мясу их можно, к рыбе, в супы. Даже корни и бутоны хороши, если знаешь, как сготовить… Мне Юра говорил, что одуванчик во Франции и в Японии ой как любят. А мы проходим мимо… Или возьми дягель… Из него варенье с яблоками — пальчики оближешь!