Друг равен врагу в итоге, а итог один.

Два солнца у меня на этом и прошлом свете,

Их вместе собой укроет горько-сладкий дым.

Не хотел? Неправда, хотел. Вначале. Что, совсем память отшибло? На то она и запись, всегда можно перекрутить и послушать: «я убью их без сожаления… они погибнут и будут гибнуть каждую ночь, я постараюсь…»

Я бросил диктофон на землю и раздавил его ударом ноги.

Огонь пожирал дом жадно, как голодный зверь. Впрочем, дома уже не существовало, от него осталась всего лишь горсть праха. Я закрыл глаза, но образ стал только четче, рисуя по темному языками пламени. Прах. Смерть. Забвение.

Эркхам никогда не ошибается.

Я сам не заметил, что тихо, почти про себя издаю странные примитивные звуки — так, наверное, люди выражали свою скорбь в те времена, когда еще не было слов. В одной руке у меня был пистолет Халли, а во второй — золотой крестик, и я поочередно переводил взгляд с одного предмета на другой.

Сколько можно было сделать.

Пристрелить Джейсона сразу… ну почему я был так уверен, что он этого не сделает?..

Выманить у него пульт… Не дать ему прочитать хреново письмо…

Не писать никакого хренова письма…

Не ссориться с Халли… Не устанавливать никаких взрывчаток…

Никогда их не знать.

Никогда им не мешать.

Никогда их не убивать.

Получается, что я больше мог НЕ СДЕЛАТЬ, чем сделать. Чтобы все закончилось благополучно, нужно было всего лишь не начинать. От меня требовалось просто сидеть за своим столом в агентстве и раскладывать бумаги по папкам…

Хорошо, что слезы закончились еще там, рядом с Джиа. Похоже, мой организм еще не научился вырабатывать больше, чем на один раз, и это к лучшему.

А может, и нет.

Я чувствовал, что тихонько еду крышей. Крест слился в одну сплошную точку, сверкающую, будто расплавленную, дуло пистолета вытянулось и загнулось, он начал терять форму, превращаться во что-то непонятное. Я хотел взять себя в руки, но нашел под ними только землю. Вот что неподвижно и незыблемо. Вот за что можно держаться, не боясь, что оно рухнет куда-нибудь в космос. Если бы я мог, я бы в нее зарылся.

Тебя не оставят, сказала Эркхам. Но меня оставили. Может, теперь она скажет мне, что делать дальше?

Какая-то часть меня, та самая, что радовалась гибели Сэма, и сейчас не изменяла себе. Пусть так, говорила она, все к лучшему. Теперь все станет как раньше. Кто знает, как было бы дальше? Ты знаешь? Нет. Никто не знает. Ты же не хотел превратиться в Майка? Нет. Ты хотел сохранить себя.

Ты вообще знал, чего хотел?

А кто сказал, что я не смог бы сохранить себя? — Наверное, тот, кто знает, что сейчас творится у тебя внутри…

Не смог — или не захотел бы?

Все это ложь, никогда все не будет как раньше. Можно сколько угодно заниматься стиркой собственных мозгов, но другая часть меня, гораздо более важная и значимая, прекрасно понимала, что ничего уже не будет как раньше. Ничего и никогда. Мы, люди, как никто имеем право употреблять подобные слова. Навсегда. Навеки. Никогда.

По асфальту мягко зашуршали шины, раздался щелчок открываемой двери. И голос, такой далекий, будто с того света. Того самого света, которого нет.

— Уильям! — позвала Джиа.

Нет, я этого не заслужил, только не я. Может быть, они заслужили.

Ее пальцы открыли мне глаза, ее ладони грели мне виски. Она тихонько гладила меня по вискам, и я впитывал ее слова будто сразу мозгами, будто они, как волны, исходили из ладоней. Потом она подняла меня и втолкнула в машину, подальше от шума и воплей сирен. Калеб был там, внутри, я его не видел, только чувствовал, как он помогает мне забираться, потому что от меня толку было мало. Когда мы оказались внутри, Джиа буквально повалила меня на него, обнимая, прижимаясь лицом к моей груди, разливая по мне свои волосы-эспрессо. До меня доносились только обрывки того, что она говорила, сам я и не пытался выразить, что чувствовал, о чем думал, что предполагал — теперь это казалось далеким.

Калеб стукнул в перегородку невидимому шоферу, и машина тронулась. Хорошо, пусть она уедет подальше от этого места, и все забудется, как страшный сон.

— Я же говорил, что не верю в сны, — сказал я наконец.

Джиа улыбалась мне, ее глаза были красными и мокрыми, будто зрачки утопили в крови. Я почувствовал, как Калеб целует меня в шею, раз, другой. Я не знал, какие из обнимающих меня рук чьи, и мне было плевать.

— Мы слышали выстрел, — сказал он у моего уха. — Это в тебя стреляли? Ты пахнешь порохом.

— Это я стрелял. Я убил Первого.

Наступила пауза. Я открыл глаза и увидел, что Джиа приподнялась и внимательно смотрит на меня, опираясь локтями о мои колени.

— Боже, зачем ты это сделал, Уильям?!

— Он все знал. Он хотел… вернее, не просто хотел, он это сделал. Ваш дом. А я думал, что вы там.

— Мы вышли за тобой. Но я не понимаю, как Первый мог протащить в наш дом столько динамита, мы бы знали. У него очень своеобразный… запах.

Я смотрел на нее и не смог солгать. Я закрыл глаза, и все равно не смог.

Я начал говорить.

Это была потребность, такая же острая, как их жажда, — отдельные фразы, сбивчивые и малопонятные, но понимание не было целью, мне просто нужно было рассказать. Себя я не слышал, просто говорил и говорил, как выдают зазубренный урок, чтобы скорее освободиться. Лучшие Семь, Джейсон, моя взрывчатка, наблюдательный пункт, письмо, Мирей Лэнгтон, диктофон, фотографии, страх, сон, Сэм, снова Джейсон… снова взрывчатка. Сейчас это таким глупым казалось, таким жестоким. Но я скажу и буду свободен.

И когда слова начали иссякать, становясь все реже, а паузы — все дольше, я начал ощущать, что Джиа окончательно сползла вниз, на пол, и не сводит с меня глаз, все еще залитых кровью, и руки Калеба меня не обнимают, а просто лежат безвольно, будто отнявшись.

— Так это сделал ты?..

— Я не хотел.

Я полуобернулся, чтобы увидеть Калеба, — он смотрел на меня, не отрывая от губ сжатого кулака.

— Значит, наша сделка с самого начала была ложью? — сказал он наконец. — Ты все равно планировал нас убить?

— Нет, — пошептал я, чувствуя, что теряю что-то, — так стремительно, что не успеваю понять, что. — Может, недосказанной, непродуманной, но не ложью. Я не знал, что все так…

— Получится?

— Изменится.

Джиа беззвучно плакала, оглядываясь на удаляющееся зарево.

— Не плачь, — сказал Калеб, хотя его голос тоже дрожал. — Мне тоже очень жаль, но мы пробыли здесь слишком долго… в известной степени, Уильям оказал нам услугу. Здесь становилось небезопасно.

Я поднял руку Джиа и прижался губами к ее ладони, она не отдернула ее. Тогда я придвинулся ближе, нашел вторую ее ладонь, она была влажной и солоноватой на вкус. У ее губ тоже был этот вкус, я его помнил, — вкус кровавых слез. Мне нужно было прощение, вряд ли существовало нечто на этот момент, в чем я нуждался бы так же сильно.

— Джиа…

— Все в порядке, дорогой Уильям. Это всего лишь дом.

Она наконец впустила меня к себе. Я уткнулся в ее ладони, чувствуя, как Калеб успокаивающе гладит меня по плечу, по волосам, потом придвигается к нам с другой стороны, делая из меня центр, которым мне и в мечтах никогда не быть. Да не нужны мне ни звезды, ни Глас Тишины, ни моя жизнь… я не хотел даже заезжать домой за вещами. У них-то ничего не осталось. Есть возможность начать все с жирного нуля.

Когда я поднял голову, по ее щекам все еще катились слезы, будто рисуя по мелованной бумаге тонкой кисточкой.