Будет жалко, если Рыжего пришлепнет его таинственный убийца. В глубине души он мечтает о том, хотя наверняка побоится признаться в этом, чтобы окочуриться от какой-нибудь совершенно новой болезни, которую назовут «болезнь Матиаса».

Он представляет, как его печень, его селезенку, его детородный аппарат или меха его легких снимают на цветную фотографию и выпускают в виде буклета. Каждый орган имеет какой-нибудь неизвестный нарост или причудливой формы каверну. Стрелками обозначены очаги, поражения, а сопроводительные надписи поясняют, что с ним произошло, как он отбросил копыта, причины и следствия, симптомы и риск заражения. Сколько бы ни говорили о том, что человечество за всю историю своего существования уже примерило на себе саван всех, каких только возможно смертельных болезней, Матиас тем не менее надеется откопать новую. И тогда все медицинские светила будут брошены на ее изучение. Да, он с превеликим удовольствием отдал бы свою бренную плоть на растерзание неопознанному вирусу, дьявольскому микробу, занесенному с планеты Марс. Он страстно хотел бы, чтобы его клетки поразили всех своей экстравагантностью, а его органы изумили своей патологией. И уж подавно он был бы на вершине блаженства, если бы его селезенка стала вырабатывать ртуть, например, а печень – амбру, как кишечник кашалотов. Короче говоря, он страстно желал стать Случаем, случаем настоящим, к которому не пропадет интерес до самой смерти, и который будет разобран по косточкам во имя спасения обеспокоенного человечества. Да, надо признать, что телевидение действительно открывает все двери. А также дает возможность нести всякий бред относительно своего довольства и своего недовольства. Благодаря 819 строкам развертки экрана сейчас можно умирать в соответствии со своими наклонностями и способностями. Никто не сможет переоценить ту пользу, которую принес Лалу, перенеся операционные в ваши квартиры и сделав вашими приятелями профессоров медицины с пальцами гитаристов, которые прогуливаются ими в вашем мозжечке или в вашей требухе, как в городском саду.

В данный момент ТВ передает не программу «Здоровье». В эфире информационная программа, в которой рассказывается о железнодорожной катастрофе. Покойный машинист, естественно, – отец шести детей: можно подумать, что для управления желдора этот пункт является основополагающим при наборе на работу людей этой тяжелой профессии.

Тем не менее этот факт выжимает из мамаши Согреню последние оставшиеся слезинки. Она не эгоистка и не оставляет влагу про запас на случай своих будущих передряг, она изливает ее остатки на алтарь сообщества. Великая гражданка в своем женском роде! Крушение на железной дороге придает ей смелости. Она покидает проем двери и устремляется по коридору прямо к телеящику, чтобы быть ближе к месту событий, и без всякого стеснения взирает на катастрофическую сцену. Она жалуется, что ей плохо видно без очков. Вчера вечером ее благоверный приперся в дупель пьяный и, когда они сели за стол полакомиться рыбой фиш, взял да и выкинул очки в окно. Гестаповские манеры, вы не находите? Маман признает, что да. Тогда Согреню начинает вещать синхронно с ящиком. От крушения она перекидывает мосточек к своим невзгодам. Ее законтропунктило. Согреню выливает на нас, брызгая беловатой слюной, ведро своих драм за неделю: соседка сверху вывалила помойное ведро на ее половичок, затем Жюльен (ее муженек) полаялся с консьержкой по поводу ватерклозета, лохань которого треснула так давно, что запах г... стал уже родным в их квартире. И еще всякую всячину, и все это жалобным голосом, и с пеной в уголках рта. На днях она собирается пойти в полицейский участок пожаловаться на сына. Для матери это тяжело, но раз он оказался таким подлецом, то нужно переступить через материнские чувства, правда? А иначе, что же это за мораль, видите ли? Все соглашаются. Раз он не уважает свою мать, пусть посидит в тюряге, ему это пойдет только на пользу, ее Морису. Не говоря уж о том, что он везде шмонается с велосипедной цепью в кармане, которая ух никак не может служить ему носовым платком.

«Спикер» меняет пластинку. Он говорит, что какой-то мюлокосос, только что достигший половой зрелости, выбросился со второго этажа Эйфелевой башни. Мамаша Согреню моментально переключается и тут же приходит к выводу, что эта башня представляет опасность для общества, что. необходимо принять меры и что на «их» месте она бы разрушила ее без всяких проволочек. Диктор прерывает ее и сообщает такое, от чего затрещала шевелюра Рыжего: он даже перестал пережевывать пишу. В высшей шкале Сен-Сир – на Золотой Горе произошел новый случай самоубийства. Это что, эпидемия? Вчера вечером, один из слушателей, офицер полиции Бардан, отравился стрихнином в своей комнате. И не оставил никакой записки.

– Вы слышали? – лепечет Матиас.

– Рыжий становится мертвенно-бледным. Зрелище производит впечатление: на его лице живыми кажутся только веснушки, а само лицо напоминает подмаргивающий своими звездами млечный путь в миниатюре.

– Ты знаешь этого Бардана? – задаю я вопрос. Матиас пожимает плечами.

– У меня более двухсот слушателей, а я приступил к исполнению обязанностей только полмесяца назад, господин комиссар.

В присутствии Фелиции мы воздерживаемся от комментариев, но, проглотив перевернутые вверх низом сливки, мы, не теряя ни минуты, отправляется в Контору. Мамав расстроена нашим поспешным уходом из-за того, что мы не выпили мокко, которое остается на ее балансе. Я объясняю ей, что нам нужно решить важные дела.

Она все понимает, но продолжает оплакивать наш внезапный уход.

Кофе – не кислые щи, его не разогреешь!

На лацкане пиджака Шефа красуется розетка ордена Почетного легиона. Сидя за своим министерским столом, он слушает нас с отрешенным видом, подобно психоаналитику, выслушивающему рассказ своего пациента. Его холеные руки, лежащие на бюваре из кожи, кажутся выкроенными из этой кожи. Когда мы заканчиваем наш рассказ, он вытягивает пальцами манжеты рубашки из рукавов, поправляет медную линейку, которая лежит не совсем параллельно с бюваром, и, судя по всему, возвращается на землю.

– Матиас, малыш мой, – шелестит он, – я тоже думаю, что это темная история, но что я могу?

От расстройства Рыжий увядает как поздний цветок цикория от заморозка. Матиас – простак, он плохо знает Патрона. Он не знает, что Хозяин любит напускать искусственный туман в деликатных случаях.

И обвораживающим тоном директор продолжает, упорно избегая встречи с нашими умоляющими глазами:

– Об этом, дорогой Матиас, следовало рассказать нашим друзьям из лионского сыска.

Ну, началось. Невинные мелкие укусы в стиле «Ты нас покинул, поэтому расхлебывай сам»

Ржавый бросает на меня полный отчаяния взгляд, взывающий о спасении души. Он поднимает на мачте флаг бедствия. Надо спешить на помощь, иначе он пойдет ко дну от замешательства.

– Господин директор, – вклиниваюсь я, – Матиас совершил это путешествие, чтобы просить у нас помощи и защиты, у нас, его бывших начальников, у нас, его старых друзей, у нас, людей, которые сформировали его. Обстоятельства вынудили его временно покинуть нас (я делаю упор на слове временно, чтобы умаслить старика), но сердцем он всегда с нами, и он это доказал.

Не плохо, правда?

Если мне когда-нибудь придется отшвартоваться от нашей Шарашкиной Конторы, я попытаюсь поймать свой шанс в политике. Я думаю, что смогу выращивать салат. Людям всегда необходимо что-нибудь душещипательное и берущее за душу. Поговорите с человеком по душам, и он тут же оттаивает, Особенно если вы пустите в ход весь свой набор наклонений, преклонений и коленопреклонений. Убедите его в том, что он великий, благородный и великодушный, и он сделает все, чтобы стать таким. Это какое-то колдовство. В своей жизни я встречал порядочно мерзавцев. И всем я старался говорить, что они исключительные ребята, ангелы доброты и великодушия, рыцари добродетели, образчики и примеры для подражания, люди, которые вызывают у вас дрожь восхищения, которые вас гальванизируют, приводят в оцепенение, которые очищают и наставляют на путь истинный, которые обновляют и видоизменяют. Некоторые из них мне не поверили, и мне пришлось начистить им рожу. Но большинство клюнуло на мою флюоресцирующую наживку. И, клянусь вам, они стали лучше! Дайте человеку нимб, и только в одном случае из десяти он будет использовать его в качестве стульчака в туалете, в остальных случаях он будет носить его вместо шляпы. А мужик, который носит нимб вместо шляпы, непременно станет святым. По моему разумению, ошибка нашей Матери-церкви заключается в том, что она очень мало людей причисляет к лику свягых. Она слишком скупа на неоновые ореолы. Чересчур дорогие места, чрезмерно долгое ожидание, излишнее самоотречение – все это обескураживает. В наше время производство в чин в мирской жизни происходит настолько стремительно, что церкви тоже следует не мешкать с выдвижением на вакантные должности святых. Братцы мои, если бы Ватикан каждый месяц публиковал бюллетень о наличии вакантных мест в святцах, вы бы тогда увидели, что бы это было за соревнование! А самое главное в этом деле – возвести заинтересованное лицо в ранг святого при его жизни, в противном случае прикоснуться рукой к этому праву на Вознесение сможет только его семья. Римский папа должен руководствоваться нашими методами. Возьмем, к примеру, нашего Генерала: еще при жизни у него будут свои улицы, свои медали, свой культ на комоде и свой личный Мориак! Это не та слава, которую можно купить как пожизненную ренту! Это не пустые обещания!