— Что это? — указал Витольд Львович вовсе не на ранение, а на рисунки.

— Наколка нательная, — объяснил врач.

— Это ясно, — Меркулов заволновался и отдернул было руку со спасительной марлей, но тут спохватился и прижал ее обратно. — Что она означает?

— Ну это, Ваше благородие, не ко мне. Я в них не специалист. Еще что?

— Да, тело необходимо доставить сегодня вечером Его Высочеству Бруу То Вайлу для соблюдения аховмедских церемониальных обычаев. Адрес я напишу.

— Сделаем. Все документы мы уже подготовили, только вас ждали, то есть человека по вашему ведомству.

— Ну и замечательно. Позвольте листок бумаги и что-нибудь зарисовать татуировку.

Врач принес ему восковку с огрызком графитного карандаша, и Витольд Львович быстро скопировал рисунок. Мих глянул из-за спины своего хозяина и подивился, насколько похоже вышло — черный круг, а к нему сверху присобачен перевернутый месяц.

— Благодарю вас, — пожал Меркулов руку врачу. Тот в ответ кивнул, замешкался, но протянул ладонь и орчуку.

— Душно там как, — глубоко вздохнул Витольд Львович, оказавшись на улице. Он сложил лист на четыре части и убрал во внутренний карман. — Есть у меня предположение, что один человек может нам пролить свет на этот странный рисунок.

— Ваше благородие… — исподлобья посмотрел Мих.

— Мы же, вроде, договорились без всей это церемониальности.

— А еще, господин, мы договорились, что отобедаем после морга вашего.

— Ах ты, — досадливо всплеснул руками Витольд Львович, вспомнив о данном слове. — Ну пойдем. Вон, смотри, ресторация.

И правда, через улицу на них смотрели витрины «Серебряного якоря». Швейцар при входе недоуменно покосился на босые ноги Миха, но далее оглядел орчука полностью, осмотрел его сопровождающего и открыл дверь. Из-за относительно раннего времени — до обеда было еще далеко — народу внутри почти не было. Лишь несколько богатых студентов, из тех самых повес, которые являются богатыми отпрысками, но каждый день упражняются не в получении знаний, а в спускании родительских денег.

Витольд Львович, полный тревожных дум, сел за ближайший столик, а орчук не без определенных трудностей, заключавшихся в огромных размерах тела, присоединился к нему. Тут же к ним подскочил лощеный официант, с зализанными волосами и вздернутыми кверху тонкими усиками.

— Прошу-с, меню, — вручил он им по картонке и удалился, чтобы издали перешептываться с такими же холуями о странных посетителях.

Миху было хоть и неловко, но он все же постарался обособиться от направленных на него взоров и заправски, точно каждый день на протяжении последних тридцати пяти лет этим и занимался, стал читать картонку.

— Консоме из дичи

— Пирожки: диабль-пай, буше, волованы, гренки

— Филе с трюфелями

— Осетры разварные и лососина

— Зелень

— Жаркое из дичи и индейки

— Эльфарийский розбив с гарниром

— Стерляди паровые

— Фломбер ананасное с маседуаном

— Фрукты

На напитки даже смотреть не стал и без того тошно стало. Нет, конечно, подобное чтение аппетит расшевелило, орчуку даже захотелось попробовать всяких необыкновенностей, но вместе с тем родился страх опростоволоситься. К слову, из всех перечисленных пирожков он знал только гренки, то бишь попросту хлеб с яйцом обжаренный.

— Господин, — наклонился он вперед. — Вы уж заказ сделайте, а то для меня тут половина слов будто на гоблинарском написаны.

Меркулов согласно кивнул и деланно непринужденным жестом подозвал официанта.

— Любезнейший, мне и моему другу волованов четыре порции, эльфарийского ростбифа… три порции, стерлядей паровых по две и фломбер один. Я сладкого не приветствую, — объяснил Меркулов Миху.

— Апперетиву не желаете? — Склонился над господином официант.

— Минеральной воды, — ответствовал титулярный советник.

Официант несколько скривился, но исполнил все в лучшем виде. А всего через треть часа, когда Мих уже заметно заскучал, началось действо.

Как выяснилось, по две порции Витольд Львович брал орчуку. Лишь волованов, смешных махоньких корзинок с начинкой, удивительно нежных и тающих во рту, взял вдоволь. Хотя Мих и не заметил, как смолотил их. Но то баловство. Вот ростбиф (и с какого ляду вдруг эльфарийский), поданный с зеленью, хреном, капустой и горошком, да еще в двойном размере, уже проходил в желудке орчука по вполне серьезной статье. А за ними еще и стерлядки отправились, опять же, сложенные не раз, благодаря щедрости хозяина. Но вершиной всего обеда стал тот самый загадочный фломбер — крохотная фигулька, но вкуснющая до безобразия.

— Ну что, Михайло, наелся? — Спросил Меркулов, вытирая рот салфеткой.

— Наелся, господин, — больше всего орчуку сейчас хотелось ослабить ремень и развалиться на стуле. — Давненько так не откушивал.

— Вот и ладно. Теперь мы можем ехать в Императорский Моршанский университет?

— А на что он нам?

— Там должен быть человек, который сможет нам помочь, если, конечно, он еще преподает.

И обед, по мнению Миха, уже вполне прошел самым лучшим образом, пока Витольд Львович не стал расплачиваться. Глядя на шуршащие банкноты, к горлу орчука подступил ком, казалось, со всей той едой, которую он проглотил. Уже оказавшись на улице, потомок ордынских кочевников не стал сдерживаться и возмутился.

— Если каждый раз за обед столько отдавать, то и недели не протянешь. Вы, господин, извините, но лучше уж в трактирах, что для «чистой публики», питаться будем. Там, может быть, всяких фломберов не имеется, но хотя по карману все.

— Да, признаться, давно я в приличных заведениях не был, — сконфузился и Меркулов. — Но ничего, будет уроком. Я как в Моршан приехал и у Антонины Леопольдовны поселился, так у нее же и столовался.

— Выжига эта ваша Антонина Леопольдовна, — недобро хмурясь, ответствовал орчук, — поди обворовывала вас как липку?

— Почему же, пятьдесят рублей я ей за постой и еду платил, а двенадцать у меня еще оставалось.

Мих вслух ничего не сказал, но головой укоризненно покачал. О начальнике у орчука уже стало складываться свое мнение. Человек несомненно самых высоких моральных качеств, умный, вон сколько вещей про аховмедцев знает да и про другие народности, а вот по бытейской части — ну чисто ребенок. Его любой облапошит, а Витольд Львович и слова не скажет, потому что не заметит. Вот если его чести коснется, то оно конечно…

В мрачном настроении Мих пребывал весь путь до Сокольничьей горы, где располагался Императорский Моршанский университет. Орчук тут сроду не бывал, так, шпиль на главном здании (который оказался совсем невероятных размеров) издалека видел. Публика тут всегда собиралась чинная, из благородных — и не подступишься. И сейчас так, единственно, один рослый бугай уселся милостыню просить, только глупо все сделал. Надобно как? Лицо пожалостливее, да увечность какую обозначить. Этот же напротив, завернулся в робу какую-то, ноги поджал, их тоже не видно, да капюшон накинул. Такому и копейку за весь день никто не подаст.

Витольд Львович без стеснения зашел в главный корпус, пошушукался о чем-то своем с привратником и махнул Миху рукой. Они проследовали по пустым коридорам (студиозусы, по всей видимости, грызли тот самый клятый гранит науки) мимо закрытых лекционных, поднялись выше и остановились у одной двери. Меркулов толкнул орчука, и тот ближе подошел. Засунул голову внутрь и обомлел.

А как было не удивиться, когда перед тобой опять магия самая настоящая происходит. Нет, кабы Мих каждый день по одной всякой способности видел, так может бы и попривык, но сейчас все в диковинку было.

Зал забился полным полно, яблоку негде упасть. И что удивительно, не галдят вихрастые студенты, не шумят, а сидят, затаив дыхание, и смотрят вперед. Там, подле сухонького старичка с белыми космами по бокам и плешивой макушкой, все действо и разворачивается. На одном месте застыл то ли туман, то ли облако. И средь него проступают очертания людей, слышны голоса, звуки посторонние. И чем больше и внимательней глядишь, тем понятнее становится. Затягивает тебя.