— Неважно, кто преступает закон, славиец, гоблинарец или аховмедец. Закон един для всех, — говорил обер-полицмейстер теперь намного тише, но сквозь зубы, отчего не прибавлялось уверенности, что дело разрешится наилучшим образом.

— Есть закон, а есть Император и его воля.

Голос полуночного гостя загремел с невиданный силой. Узнал Мих прежнего великого князя, надменного и горделивого. Тот протянул руку, и камер-фурьер, явно поставленный при Его Высочестве, чтобы угадывать мысли последнего, передал ему выуженную из внутреннего кармана бумагу. Судя по всему очень важную, имеющую в себе силу не менее, чем заряженный пистолет, наставленный в переулке на одинокого путника.

Полной реакции Александра Александровича орчук не видел. Но шея обер-полицмейстера вдруг пошла пунцовыми пятнами, а пальцы вдруг сжались в кулаки. Мих неодобрительно нахмурился. Негоже так с почтенным человеком, который по совести живет и так же работает. Надобно было великому князю к Его превосходительству прийти, объяснить что и как, его ведь это вотчина, а не самовольничать. Понятно, императорское слово первое в Славии, но дурно как-то вышло.

Лязгнул меж тем замок, отворилась дверь. Внутри темно, хоть глаз выколи, редкие окошки слишком махоньки, поэтому и днем от них польза невелика, а уж ночью… Но различил Мих как разнопера тьма, из разных кусков состоящая. Мнутся внутри тела, ждут решения, им озвученного. И вместе с тем вроде как и сомневаются.

— Выходите, господа, выходите. Неерте але бель Бруу То Вайл, — сказал вдруг Его Высочество на аховмедском.

— Албе эль, — поправил его камер-фурьер. Мих думал, что сейчас великий князь прогневается, но тот лишь кивнул.

— Неерте албе эль Бруу То Вайл, — исправился Его Высочество.

Не знал орчук, что слова те значили, но козлоногие нерешительно стали выходить из темноты, щурясь и закрывая глаза от неяркого свечного света. Были они в том же виде, в котором их сюда привели, то есть совершенно наги. Великий князь толкнул локтем камер-фурьера, и тот, сделав несколько шагов в сторону, раскрыл большущий мешок и извлек оттуда большие шерстяные накидки. Аховмедцы молчаливо принимали одежду, кое-кто даже кивал, тут же оборачиваясь (то ли озябли голышом сидеть, то ли правду голытьбы своей конфузились).

Его превосходительство, да и остальные полицейские чины, начиная от Константина Никифоровича с Витольдом Львовичем и заканчивая тюремщиком, у которого, собственно, ключи и были отобраны, стояли не шелохнувшись. Будто молния только что ударила и поразила всех служителей порядка.

— Разрешите, — легонько, но довольно настойчиво отодвинул великий князь в сторону обер-полицмейстера. — Леонид…

Камер-фурьер подскочил, тихонько зашептал нечто на аховмедском, обращаясь к козлоногим, и пошел вперед. Те несколько нерешительно, бросая настороженные взгляды на объятого гневом обер-полицмейстера, проскальзывали (если можно было так сказать о звонком топоте копыт) мимо Александра Александровича, стараясь не отставать от прыткого прислужника Его Высочества, который, судя по голосу, был уже на лестнице.

— И еще кое-что, Александр Александрович, — с насмешливой улыбкой остановился великий князь у обер-полицмейстера, замыкая цепочку «несправедливо задержанных аховмедцев», — утром заедет глава третьего отделения с необходимыми бумагами. Надобно будет передать ему все, что у вас есть по ограблению Императорского музея. Далее этим делом будет заниматься жандармерия.

Его превосходительство не нашелся что ответить. Нынешняя ночь и так значительно подпортила ему крови, потому реагировать еще на один удар судьбы попросту не осталось сил. Обер-полицмейстер лишь устало кивнул.

— Ваше превосходительство, — вскинулся Константин Никифорович, как только великий князь покинул комнату, — этого нельзя оставлять. Может, к генерал-губернатору?

— Полноте, — махнул рукой Александр Александрович, — вы, верно, забыли, чей это брат. К тому же сам Государь Император нынешнюю бумагу подписал. Держу пари, и завтрашнюю подпишет.

— Так что же теперь, отступиться?

— Нет, конечно, — Мих услышал в тоне Его превосходительства злые нотки, — думают Александра Муханова, с самого низа до обер-полицмейстера дослужившегося, за пояс заткнуть. Кукиш им. Сейчас же на Краснокаменку всех подниму.

— Если не успеем, Ваше превосходительство? Ведь, по сути, будем заниматься одним делом с жандармерией, — заметил Витольд Львович.

— Глупости! С завтрашнего дня нам запрещено будет заниматься ограблением Императорского музея, так мы, господа, и не будем. А вот убийством аховмедца и эльфарийца, да еще покушением на пристава следственных дел — сколько угодно. То есть в любом случае будем искать Черного.

— А ведь это действительно выход из ситуации, — задумчиво высказался Меркулов.

— Мы же тем временем найдем Черного, выпотрошим его на счет ценной информации и будьте любезны, — сделал шутливый реверанс Александр Александрович. — Надо только нашим сказать, чтобы особо не баловали револьверами. Так-с, ты Витольд Львович, нам пока не нужен. Езжай отдыхать, это приказ, а как что, сразу за тобой пришлю.

С этими словами обер-полицмейстер отправился к себе, а Константин Никифорович последовал за ним.

— Мих, ты газеты, что я покупаю, куда деваешь? — Спросил Меркулов с лихорадочным блеском в глазах.

Не понравилось орчуку это сверкание, не раз его уже видел. У Витольда Львовича подобное бывает, когда он увлекается чем-то без меры, а хорошим для Миха это редко кончается. В самом лучшем случае, попросту голодными опять останутся, а в худшем…

— Знамо куда, старухе на растопку отдаю. Чего с ними еще делать? Мусору много, а ежели один раз прочитал уже, больше и не требуется, — тут Мих вдруг призадумался, — а вам зачем, господин?

— Надо привести всю информацию по ограблению к общей системе. Сдается мне, что я нечто нащупал. Теперь бы догадки подтвердить.

— Так мы именно по тому месту и прибыли, куда нам надо. В полицмейстерстве комната есть, вроде кладовой. В ней все газеты держат, покупают их на предмет сводок различных, о которых в ведомстве сведений нет, потом проверяют. Под то даже на бумаге отчетной расход особый имеется. Потом газеты сшивают меж собой и стопками на полки убирают.

— Мих, откуда ты все это знаешь? — Удивился Меркулов.

— Да я ж все-таки по полицейскому ведомству прохожу, все пригождающееся для службы запоминаю, — пожал плечами Мих.

Не говорить же господину, что услышал случайно об том в беседе двух чинов, а по причине лишних трат Витольда Львовича на газеты, решил уточнить после у городовых, есть ли возможность какая их получить? Не выгорело, почти уже и забыл, а вишь как пригодилось.

— Это совсем другое дело. Тогда нам надо быстрее получить разрешение попасть в этот архив и уже проведать мою догадку. Пойдем же, быстрее, — с этими словами он почти выбежал к лестнице, прислушался к шуму каблуков наверху, и закричал, — Ваше Превосходительство, Ваше Превосходительство!

Мих же озабочен был другим, на взгляд Меркулова, пустячным обстоятельством, но для сонного потомка кочевников очень важным условием — можно ли там где прикорнуть?

На рассвете Моршан отличается особым безмолвием. Окончательно затихли пьяные забулдыги, вовсе перестали проноситься по улицам конные экипажи, не ходят более редкие городовые, готовясь меняться дежурством. Зевает во сне Моршан, ворочается в каменной постели, посапывает дымом печных труб. Стоит ли говорить, что если вся столица спит, то не грех забыться ненадолго и всем живым существам — людям или полуоркам, то уже без разницы.

В маленькой комнате, душной от свечной копоти и отсутствия окон, сидел, завалившись на расстеленные перед ним газеты, Меркулов. Мундир сбился наверх, скомкавшись гармошкой, рукава задрались и обнажили худые запястья, бумага прилипла к бледному изможденному лицу. Спит Витольд Львович, а по челу его пробегает тень беспокойства, шевелит тревожно губами, только беззвучно, не разобрать ничего, да пальцы изредка вздрагивают. Не сон это, который силы дает, а скорее дремота подневольная, когда на ногах мочи уже нет стоять.