Медленно и неохотно послушались злодея филеры, а вместе с ними Витольд Львович. Было видно по Меркулову, что хочет он броситься на обидчика, но не решается. И Черный это понял.

— Не пытайтесь, титулярный советник. Я успею зарезать полицмейстера прежде. Отойдите от окна.

Орчук к тому времени подле самой двери стоял, потому заметил, каким злым стало лицо Меркулова. Никогда господина таким не видел. Желваками играет и чуть ли не зубами скрежещет, но делать нечего. Стал медленно полубоком уходить в сторону замолчавших филеров, походивших на отару овец, увидевших волка. А Черный теперь напротив, к окну подходит. На остальных и не смотрит даже, не беря в расчет, а с господина взора не сводит. Хотя, не видно глаз за маской, но голова в сторону титулярного советника повернута.

Так и двигались полушагами: медленно, степенно, аккуратно ступая на половицы. Будто в зеркало смотрелись, стараясь движения друг друга повторять. Понятно, Черному затруднительнее это дело — перед собой толкает Его высокородие. Да все несподручно, не с руки, Николай Соломонович ведь повыше пленителя своего будет. Так и танцевали бы дальше, да вдруг полицмейстер, точно споткнувшись, полетел вперед, аккурат на Меркулова, а следом звон стекла раздался. Только потом понял Мих, что Черный специальным образом толкнул Его высокородие, а сам в окно сиганул.

Заговорили почти одновременно снаружи револьверы, а орчук в который раз порадовался предусмотрительности господина. Ведь сам полицмейстер, который сейчас с пола только на ноги становился с помощью Витольда Львовича, хотел всего пару людей оставить. Теперь наделают дырок в Черном, поболее чем дуршлаге. Еще бы умудрился ноги не сломать, он ведь Его превосходительству живой нужен был.

Наступившая следом тишина оглушила, ударила по ушам, будто пушка ядром разродившаяся. Потому голос Меркулова, который уже подле развороченной рамы стоял, прозвучал пугающе.

— Не стрелять!

И был таков. То бишь как стоял, так и выпрыгнул наружу. Несколько филеров, самых бойких, бросились к лестнице, чтобы перехватить Черного, а Мих напротив, внутрь протиснулся, бережно полицмейстера, шею потирающего, оттеснил, да к проему примерился. Тесновато, конечно, но быстрее пути внизу оказаться нет. Люди в засаде еще револьверы перезаряжали, потому выбрался кое-как наполовину из окна, потом ногу перебросил, другую, да и спрыгнул. Филеры сначала вздрогнули, но поняв, что это за дура приземлилась, поспешили дальше пистолетами заниматься. Зачем спрашивается? Даже Витольда Львовича почти не видно, несется серым пятном вперед, а уж Черного и подавно.

Да только и Мих в беге поднаторел. Вот и теперь шаг, второй, третий сделал и уже несется подобно локомотиву, единственно что паром не дышит да рельсов впереди нет. Но на пути у орчука лучше не становиться — задел случайно палку, на которой веревка для сушки белья натянута — только треск послышался, ненароком плечом коснулся стены следующего дома — песок кирпичный посыпался. Не бежит Мих — мчится как лошадь на волю пущенная, хотя как раз свободы действий сейчас орчуку не доставало. Места и пространства маловато, возможности нет развернуться, приходится себя сдерживать.

Но кончились дворы, выскочил орчук в проулок, чуть в стену не впечатавшись, заозирался. Справа, по всей видимости, Солоновка, но до нее еще добраться надо. Путь не близкий, а фигур не видать. Слева же, в двух шагах, Краснокаменка. Только странно, ни Подберезкина нет у угла, ни еще одного филера, сюда же приставленного. Только… ботинок.

Похолодело у Миха внутри, несколькими большими шагами расстояние преодолел, выскочил на Краснокаменку и тут все открылось. В стороне с зажатым в руке револьвером, раскинув ноги в разные стороны, лежал тот самый второй, имени которого орчук не знал. А вот рядом с ним, чуть выставив ногу с худым ботинком, для конспирации в нескольких местах дырявым, в проулок, отходил Подберезкин.

Приходилось видеть Миху умирающих людей, не вдоволь, но приходилось. Вот и теперь лишь взглянув на самого талантливого филера, сразу орчук все понял. Рана на шее оказалась слишком обширна, как ни старался сейчас Витольд Львович сдержать кровь, льющуюся оттуда, но ровным счетом ничего не мог поделать. Странная, наверное, картина. Высокий молодой титулярный советник, если судить по мундиру, пытался тщетно спасти нищего старика. Хорош был Подберезкин в таком деле, настоящий дока: ногти и вправду обломаны да не ухожены, кожа темным натерта, будто в гари, волосы сваляны в грязную шапку, одежда, опять же. Единственный просчет вышел с глазами. Слишком они молодые были, встревоженные, жадные до жизни. Цеплялся ими Подберезкин за всякую мелочь, точно веревкой привязать к этому миру себя пытался. И с каждой секундой все быстрее глаза бегали.

— Ну что стоишь?! — Крикнул, обернувшись на него, Меркулов. — За врачом беги!

— Господин… — Замялся Мих.

— Беги, говорю! На Терентьевской клиническая больница! Волоком сюда врача тащи!

— Господин, все уже… Преставился.

Меркулов посмотрел на лицо Подберезкина. Тот и правду затих. Кровь еще лилась сквозь пальцы Витольда Львовича, но взор филера уставился теперь в одну точку, застыл, будто лежащий об чем-то крепко задумался. Орчук перекрестился: недолго мучался, сердечный.

Витольд Львович уселся рядом на мостовую, вытер окровавленной рукой лоб, нисколько не обращая внимания на юшку, и устало посмотрел на Миха. Аж вздрогнул полукровка. Лицо у хозяина молодое, благолепное, ни морщинки, ни пятнышка темного, а вот глаза старческие. Измученный взгляд, истерзанный, обессиленный. Точно сгорает изнутри. Только виду Меркулов не подал.

— Пойдем второго посмотрим, может, жив еще…

Филер, лежащий с раскинутыми ногами, оказался всего лишь в беспамятстве. Прежде чем его привели в чувство и он начал говорить, горемыка испуганно похлопал глазами, смотря то на Меркулова с окровавленными руками, то на бездыханного Подберезкина с развороченной раной на шее. К тому времени подоспел и полицмейстер с остальными. Некто услужливый из филеров достал ведро воды с тряпкой, а орчук уже помог господину умыться — негоже окровавленному людей пугать. Остальные тоже без дела не остались. Один принес большой кусок парусины (сдавалось Миху, что подобный он видел в одном из дворов, пока бежал сюда), второй помчался за извозчиком, тело увезти, несколько сразу стали разгонять набежавших зевак.

Только Витольд Львович ни на что внимания не обращал, вцепившись в выжившего пострадавшего. Рядом стоял Николай Соломонович, явно тоже заинтересованный, но в допрос не вмешивался.

— Постарайся ничего не упустить. Как было?

— Я в проулке стоял, шагах в пяти отсюда, вон там, — указал филер, тут же почему-то потрогав голову. — Заслышали мы сначала, как стекло бьется, потом выстрелы раздались. Ну и стало сразу понятно, что к чему. Револьверы достали, только сделать нечего не успели. Выскочил этот… этот… в плаще, меня так кулаком треснул, и все… Потом уже вас увидел.

— Этот ж какая сила удара должна быть, чтобы на пять шагов отбросить? — Удивился нахмуренный полицмейстер. Было видно, что он крайне раздосадован сорвавшейся операцией, если не сказать больше, но пытался бодриться. — Да тут и больше пяти.

— По моему опыту, Черный способен и не на такое. — Ответил ему Меркулов и вновь повернулся к пострадавшему. — Как вы себя чувствуете? Голова кружится? Тошнит?

— Да, и кружится, и тошнит, — ответил филер.

— Ему надо к врачу, — вновь повернулся к полицмейстеру титулярный советник, — по всей видимости, головотрясение.

— Ребехин, Куйко, — негромко произнес Николай Соломонович, но подчиненные будто выросли перед ним из-под земли.

Его высокородие отдал приказы относительно пришибленного, того бережно подняли под руки и отвели в сторону. Витольд Львович тем временем выпрямился и потер темя, явно над чем-то задумавшись.

— Он вас знал, — обратился Меркулов к подошедшему Николаю Соломоновичу.

— Кто?

— Черный. Он сказал: «Отпустите или полицмейстер умрет».