– Это еще кто такой?

В наступившем гробовом молчании я рассмеялся бы, если б мог. Резиновые маски не сумели даже похитить кого нужно. Мало того, что меня избили, так наверняка им и в голову не придет извиниться и любезно доставить меня обратно домой.

Я чуть приподнял голову, щурясь от яркого света и пытаясь рассмотреть человека, который сидел в кожаном кресле с прямой спинкой, сцепив пальцы на толстом животе. Хотя он, как и бандит в резиновой маске, говорил почти без акцента, в нем нетрудно было угадать иностранца. Лучше всего, конечно, я видел его ботинки, находившиеся со мной на одном уровне: ручной работы, из мягкой генуэзской кожи. Фирма итальянская, но это ничего не доказывает: итальянская обувь продается повсеместно, от Сингапура до Сан-Франциско.

Один из гангстеров откашлялся.

– Это – Гриффон.

Мне больше не хотелось смеяться. Он назвал мою фамилию. И если они ошиблись, значит, им необходим был мой отец. Тоже невероятно: как и я, он не принадлежал к числу тех, кого выгодно похищать.

Человек в кресле с той же едва сдерживаемой яростью процедил сквозь зубы:

– Это не Гриффон.

– Не может быть, – с определенной долей нерешительности продолжала настаивать резиновая маска.

Человек встал с кресла и носком элегантного ботинка перевернул меня на спину.

– Гриффон – старик, – сказал он. Его резкий голос подействовал на гангстеров, как удар хлыста: оба отступили на шаг.

– Вы нам этого не говорили.

Второй гангстер пришел на помощь первому и произнес с явным американским акцентом:

– Но мы наблюдали за ним весь вечер. Он обходил конюшни, осматривая каждую лошадь, давал указания. Это – Гриффон, тренер.

– Помощник Гриффона! – Человек вновь уселся в кресло, вцепившись в подлокотники с тем же усилием, с которым, по-видимому, сдерживал гнев. – Встать! – резко сказал он.

Я попытался подняться на четвереньки, но это было так утомительно – да и с какой стати? – что я вновь осторожно улегся на пол. Атмосфера в комнате при этом не стала менее напряженной.

– Встать! – в бешенстве повторил он. Я почувствовал тупую боль в бедре, открыл глаза и увидел занесенную для второго удара ногу гангстера, говорившего с американским акцентом. Меня почему-то удивило, что он обут в ботинки, а не в сапоги.

– Хватит. – При звуке резкого голоса он так и застыл в нелепой позе. – Посадите его на стул.

Американец взял стул и поставил его напротив кресла, футах в шести. “Середина викторианской эпохи, – машинально отметил я. – Красное дерево. Сиденье, вероятно, было прежде тростниковым, а сейчас его обтянули ситцем в цветочек”.

Резиновые маски подняли меня и опустили на стул, так что связанные руки оказались за спинкой. Затем, отступив на шаг, они замерли на месте.

С высоты моего положения мне стал лучше виден их хозяин, хотя ситуация оставалась столь же загадочной.

– Помощник Гриффона, – повторил он. Злобы в его голосе поуменьшилось, она как бы отошла на задний план: смирившись с ошибкой, он искал теперь приемлемый выход из положения. Правда, недолго.

– Пистолет, – сказал он, и резиновая маска тут же повиновалась.

Хозяин был толст и лыс и вряд ли, глядя на свои старые фотокарточки, он остался бы доволен сопоставлением. Жирные щеки, тяжелый подбородок, набрякшие веки не могли до конца скрыть его когда-то изящных черт, которые еще можно было различить в линии носа и дугах бровей. В принципе он имел все данные для того, чтобы быть очень красивым человеком, и выглядел, начал фантазировать я, как если бы Цезарь неожиданно предался обжорству. Как и всякого толстого человека, его можно было бы принять за добряка, если бы не глаза, в прищуре которых безошибочно угадывалась злая воля.

– Глушитель, – ледяным тоном произнес он. В его раздраженном, презрительном голосе слышалось явное наплевательство на двух дураков в резиновых масках.

Один из них вытащил глушитель из кармана брюк, и Цезарь начал привинчивать его на дуло. Это уже становилось серьезным. Кажется, он просто решил похоронить ту ошибку, которую допустили его громилы.

– Я не помощник Гриффона, – сказал я. – Я его сын.

Он закончил привинчивать глушитель и начал поднимать пистолет.

– Я – сын Гриффона, – повторил я. – И в чем, собственно дело?

Глушитель завис в воздухе, где-то на уровне моего сердца.

– Если вы собираетесь меня убить, – продолжал я, – то по крайней мере скажите, за что?

Голос мой звучал более или менее нормально. Хорошо, что он не мог видеть, как по моей спине и груди ручьями течет пот.

Прошла вечность. Я уставился на него, он – на меня. Я ждал. Казалось, в голове у него завертелись колесики и защелкали пружинки, совсем как в игральных автоматах.

Через некоторое время, в течение которого пистолет не опустился ни на миллиметр, он произнес:

– Где твой отец?

– В больнице. Еще одна пауза.

– Сколько он там пробудет?

– Не знаю. Месяца два-три.

– Он умирает?

– Нет.

– Что с ним?

– Автомобильная катастрофа. Неделю назад. Он сломал себе ногу.

Еще одна пауза. Рука, державшая пистолет, не шелохнулась. “Это будет ужасно несправедливо, – подумал я, – если придется вот так взять и умереть. Но ведь смерть вообще – несправедливость. Возможно, всего лишь один человек на миллион заслуживает ее, да и то, если речь идет не об убийстве – самой несправедливой из всех форм смерти”.

В конце концов Цезарь заговорил более спокойным тоном:

– Кто будет тренировать лошадей летом, если твой отец не поправится?

Только большой опыт работы с хитрыми промышленниками, которые громко чертыхались направо и налево, а в самый разгар спора шли на уступки, чтобы добиться желаемого, помог мне удержаться на краю той пропасти, где я очутился. Испытав огромное облегчение от столь безобидного вопроса, я чуть было не сказал ему правду: это еще не решено. Как стало известно позже, ответь я подобным образом, он бы выстрелил не задумываясь. Ему нужно было, чтобы в Роули Лодж работал постоянный тренер, а не временно исполняющий тренерские обязанности человек, которого к тому же похитили и который мог натворить своей болтовней немало бед.