Часть пути на работу я разрешаю себе проделать пешком. Привычная уличная толпа, холодный, просто ледяной ветер, дующий мне в лицо, гудки и рычанье машин — все это постепенно стряхивает с меня вялость от короткого, беспокойного сна.

Но мысли продолжают кружиться вокруг вчерашних событий. Нет Гриши. Я сегодня уже не должен ему звонить. Кто-то другой будет теперь сидеть в знакомом до мелочей тесном кабинетике, все там по-своему переставит…

Если бы только мы послушались Кузьмича, Гриша был бы жив. Подумать только: жив! Но разве можно было такое предвидеть? А в главном прав был все-таки я. Мы нашли Мухина и Зинченко. Последний нами задержан. Я его здорово зажал тогда. Потом его схватил уже Володя. И все-таки… Все-таки послушайся мы тогда Кузьмича, и Гриша остался бы жив. А я сказал: «Дыхнуть не даете». Это особенно задело Кузьмича. Ну и пусть! Он привык диктаторствовать, подавлять своим авторитетом. Но сейчас… Гришина смерть словно разделяет нас.

И еще я думаю о том, кто поедет к Грише домой, к его девочкам, к этой странной теще, которая пожелала жить с ним, а не с родной дочерью. Кто сообщит им о смерти Гриши, и что с ними будет в этот момент, и что будет потом. Я чувствую, что у меня не хватит душевных сил ехать туда, видеть этих людей. Впрочем, это должен сделать кто-то близкий, кто-то давно и хорошо им знакомый. И я догадываюсь, что это, скорей всего, сделает Константин Прокофьевич, если он только в силах будет, конечно. Но ведь он столько уже похоронил боевых друзей на своем веку, неужели у него не хватит сил еще на одного друга…

В отдел я приезжаю ровно в девять. Все уже знают от дежурного о случившемся, все поглядывают на меня сочувственно и испытующе, но, впрочем, без чрезмерного драматизма. Наша работа приучила нас к сдержанности, даже к суровости в оценке жизни и смерти не только чьей-то, но и своей собственной.

Нет, не подумайте, гибель товарища во время операции мы переживаем очень тяжело. Это объясняется еще и тем, что за такой гибелью всегда стоит враг, живой и опасный. Где-то в теории, в далеком будущем можно предположить, что из врага удастся сделать друга. Но сейчас, когда перед глазами стоит павший от пули или удара ножа товарищ, сейчас человек, совершивший это, — враг и только враг.

Иногда за такой гибелью стоит еще и ошибка, просчет, невнимательность или неопытность. Но вот вчера… Ну кто мог предположить, что у этого Федьки Мухина окажется пистолет? Ведь обыкновенный пьянчуга и «суточный» хулиган. Вот какой сюрприз может подкинуть случай.

— Да нет, ошибки у вас не было, — хмуро говорит Кузьмич, выслушав меня и Константина Прокофьевича.

Володя, третий участник операции, присутствовать здесь не может, он лежит дома с вывихнутой ногой и сильными ушибами: не очень-то удачно свалился с чердака. «Грохнулся, как последний идиот», — огорченно заключил он, когда я позвонил ему, придя на работу.

Но в ответ на успокоительный вывод Кузьмича, который меня в какой-то мере все же утешает, Константин Прокофьевич страдальчески кривится и мотает головой, как при сильной зубной боли.

— Нет, нет, — говорит он. — Не согласен. Ошибка была. На чердак надо было забраться мне, Лосеву, Воловичу, кому угодно, только не Володе. У него же нет опыта, и он поторопился, черт возьми. Это же понятно.

— Просто старое, сгнившее перекрытие, — возражаю я только для того, чтобы его успокоить. — Свалиться мог любой из нас. Там же проломилась доска.

Но на самом деле я согласен с Константином Прокофьевичем. Я прекрасно помню торопливые, неосторожные Володины шаги по темному чердаку.

— Нет, нет, — упорно повторяет Константин Прокофьевич. — Ошибка была.

Кузьмич упорно не смотрит в мою сторону. Неужели он считает, что была совершена совсем другая ошибка, в которой виноват я?

В кабинете кроме нас еще присутствует Петя Шухмин и вернувшийся вчера из командировки Валя Денисов, молчаливый, педантичный и осторожный Валя, который сто раз рассчитает каждый свой шаг, прежде чем его сделать. Вот если бы он пробирался вчера по чердаку, черта с два обломилась бы та проклятая доска.

Петя смотрит на часы и напоминает:

— К двенадцати, Федор Кузьмич, приедет эта Нина Топилина из Подольска. То есть Сорокина! Все я путаю.

Кузьмич рассеянно кивает. А я замечаю:

— Еще есть время.

— Может, мне с ней побеседовать? — предлагает Петя. — Мы ведь уже знакомы.

— Беседовать будет Лосев, — резко отвечает Кузьмич.

— Но надо немедленно допросить Зинченко, — говорю я. — Пока он не остыл.

— Им следователь сейчас займется, он предупредил. Ну, и мы с Константином Прокофьевичем тоже, — многозначительно говорит Кузьмич и хмурится. — Мухина надо брать как можно быстрее. А для этого требуется не только все пути отхода ему отрезать, но и про него самого все узнать. Ну, а дружки знают его лучше, чем мать родная. Надо только вопросы правильно поставить.

— И по делу Топилиной вы Зинченко без меня будете допрашивать? — немного даже ревниво спрашиваю я.

— Нет, — все так же хмуро отвечает Кузьмич. — Кто ж лучше тебя факты тут знает? Договоришься с Виктором Анатольевичем, и в конце дня допросите. А не сможет он, так по его поручению сам допросишь. Может, и я вырвусь, — насупившись, он трет ладонью затылок, потом достает из ящика стола сигарету, прикуривает от Петиной зажигалки и, разогнав рукой дым, продолжает: — Так. А теперь давайте-ка проверим еще разок план мероприятий по розыску и задержанию Мухина. Предварительный план, кстати говоря. Мы туда еще потом не один пунктик внесем. Да и Виктор Анатольевич авось что-нибудь подкинет, когда посмотрит. Но пока что так…

Кузьмич надевает очки и медленно, даже задумчиво читает пункт за пунктом.

Что ж, пока что мы вроде бы предусмотрели все возможное. Город уже закрыт. Оповещены все посты ГАИ, все милицейские посты и патрули на всех вокзалах, шоссе, аэропортах, на каждой станции, во всех населенных пунктах вокруг Москвы. Всюду ждут Мухина, всюду известны его приметы. Это сделано было еще ночью, через час после выстрела, и одновременно повсюду.

Но этого мало. Мухина ждут и в самой Москве, по всем известным нам адресам, и конечно, дома, и в окрестностях дома тоже. Правда, адресов тех, где возможно появление Мухина, нам пока известно немного. Все остальные или большую часть их Кузьмич, вероятно, надеется получить в ходе допроса задержанных ночью парней. Но и это еще не все. Мухина ждут и на работе, на автобазе, на железнодорожных путях и вокзальных службах, ждут в магазинах, где он привык не только разгружать товар, но и клянчить, вымогать водку. Тут тоже еще не все адреса известны, и допрос Зинченко поможет сделать нашу сеть покрепче и понадежней.

Да, сеть наброшена на город, неприметная для постороннего глаза, но, как видите, достаточно густая и крепкая. И убийца не уйдет. Это тот случай, когда он не может уйти. Он известен, и он неминуемо будет схвачен. Вопрос только во времени: через сутки или через неделю. Вот это и беспокоит Кузьмича, беспокоит всех нас. Преступник вооружен, крайне озлоблен, возбужден и потому чрезвычайно опасен. Невозможно укрыть, спасти всех от него, надо схватить и изолировать его от всех. И тут дорог каждый час, ибо каждый час может произойти трагедия, каждый час может оказаться для кого-то последним, пока вооруженный преступник остается на свободе. Вот сжатая до предела суть нашей работы, чертовой работы, проклятой и, по-моему, святой тоже.

Но лично у меня сейчас задача иная. В том деле, над которым я бьюсь, я не знаю пока имя убийцы, я даже не знаю, есть ли он вообще. Я пока иду как бы на ощупь от человека к человеку, от факта к факту.

Сейчас, например, мне предстоит встреча с Ниной Сорокиной, очень не простая встреча.

Нина должна приехать прямо на квартиру, где жила Вера. Помимо разговора со мной, я надеюсь, что Нина добавит к списку украденных вещей, составленному со слов Полины Ивановны, еще что-нибудь. Да, тяжкая потеря обрушилась на молодую женщину, и не легким будет ее приезд на квартиру погибшей сестры. Без страданий и слез здесь не обойдется. И я по дороге готовлю себя ко всяким тяжелым сценам.