…Я снова брел широкой, может быть, главной магистралью ада, старательно избегая всяческих ответвлений, а особенно въездов в ворота какого-то нескончаемого химкомбината, тянувшегося вдоль дороги. Черт его знает, как он выглядит, этот девятый бокс, и каким образом он будет за мной охотиться. Лучше не соваться, куда попало. И все же веселая бесшабашная, с огоньком, жизнь компании Федора Ильича не давала мне покоя. Почему, черт побери, я не могу закрутить пусть мимолетный, но бурный романчик с какой-нибудь девицей из Смольного отделения? Им, значит, можно, а мне нельзя? А вот назло сейчас подцеплю какую-нибудь! Терять мне больше нечего, стесняться — поздно. Мертвые сраму не имут. Комплексовать из-за внешности тоже не приходится. В гробу я видал свою внешность! Причем, не так давно. Узнать бы только, где его найти, это Смольное…

Впереди вдруг послышался унылый кандальный звон, из-за поворота показался странный человек, с головы до ног окутанный цепями, оковами и веригами. Он медленно ковылял, приволакивая ногу, за которой со скрежетом тащилось чугунное ядро на длиннющей цепи. На лице закованного читалось такое нетерпение и целеустремленность, что лезть с расспросами совсем не хотелось. Однако других людей поблизости не было, и я решился.

— Не подскажете, как в Смольное пройти?

Человек остановился, тяжело дыша, подтянул цепь и смерил меня озорным прищуром.

— Что, по девкам собрался?

— Ага, — я лениво зевнул. — Выдалась вот свободная минутка, дай, думаю…

— Трахнуться захотелось?

Закованный, как видно, привык резать правду в глаза.

— Ну… вроде того, — кивнул я.

— Тогда понеси ядро, — сказал он. — А то долго с ним телепаться. Зато уж провожку до места. Я ведь тоже трахнуться иду.

Ядро было тяжелое и пыльное. Я нес его за цепь, часто меняя руки и стараясь не запачкаться.

— А цепи, кандалы — это у вас наказание?

— Да ну, что ты! — рассмеялся закованный. — Это я сам намотал. Без цепей разве трахнешься, как следует?

— Что вы говорите? — вежливо удивился я. — Да, вообще-то некоторые любят…

Какое-то время мы шли молча, пыхтя и звеня железом. Постепенно впереди стал разворачиваться широкий простор, и вдруг открылся потрясающий вид. Мы вышли на обрыв. Под ногами разверзлась бездонная и безбрежная пропасть. Пространство впереди, внизу и вверху было так огромно, что от него захватывало дух. По краю обрыва кое-где бродили люди.

— Все, — сказал мой спутник, — пришли. Бросай ядро.

— Куда? — не понял я.

— Куда! Вниз! Только размахнись хорошенько

— Так вас же утянет!

— Что за болван! — знакомец вырвал ядро у меня из рук и бросил прямо в пропасть. Цепь стала стремительно разматываться.

— И сам прыгай следом! — успел сказать закованный. — Трахнешься так, что любо-дорого!

— Вы разобьетесь! — ахнул я.

— Да чего нам сделается! Мы же уже… — тут цепь сдернула его в пропасть, и он, стремительно уменьшаясь, скрылся в тени обрыва.

Я, вытянув шею, заглянул подальше за край и в страхе отступил. Что же это делается, Господи?!

Неподалеку послышались голоса и смех. Я обернулся. Вдоль обрыва прогуливались двое — молодой человек и девушка. Они весело болтали между собой, наверное не заметили, что произошло.

— Тут сейчас один… — начал было я и замер.

Молодой человек взял девушку за руку, они шагнули на край пропасти и прыгнули вместе.

Мне стало нехорошо.

Я брел, как слепой, вдоль обрыва, не забывая, однако, держаться подальше от края. Людей попадалось все больше. Очень скоро я понял, что здесь любимое место прогулок и свиданий, кругом толпилась молодежь, парочки прохаживались туда-обратно, выбирая удобное место для прыжка. У пестрой эстрады в стороне от обрыва грохотала музыка, там колыхалась и пульсировала дискотека. Люди танцевали и веселились, затем, отыскав себе пару, направлялись к обрыву. Иногда даже вовсе незнакомые друг с другом мужчины и женщины встречались у края пропасти и, обнявшись, бросались вниз. Некоторые, особо раскованные, перед тем, как прыгнуть, сбрасывали с себя одежду.

Завороженный этим кошмарным и волшебным зрелищем, я не заметил, как попал в толпу танцующих. Шальная мысль уже колотилась в голове. А что, если…

В самом деле, люди, падающие с обрыва, конечно, вдребезги разбиваются. Но что значит разбиться в этом мире, где и заживо сожженные через минуту разговаривают о жратве? Здесь можно творить что угодно! Даже подойти к девушке, взять ее за руку — и умереть вместе с ней. А это легче, чем заговорить.

И вдруг я увидел ее. Она стояла у самого края и задумчиво смотрела в пропасть. Что-то необъяснимо притягательное было там, в глубине. Ведь падение, наверное, длится долго-долго. И все это время…

Они парят в невесомости, прижимаясь друг к другу, торопясь насладиться друг другом. Их не заботит, чем кончится полет, а дно пропасти медленно надвигается, проступая сквозь туман внизу. Оно летит навстречу, обещая полное слияние и смешение тел, и от предвкушения этого момента они кричат, целуют и кусают друг друга….

Я медленно подошел к моей девушке и остановился в шаге от нее. Осталось последнее усилие — сделать этот шаг, взять ее за руку и полететь…

Но я не решался. Надо ли что-нибудь сказать ей? Можно, но не обязательно. Многие обходятся без этого. А мне-то как поступить? Я беспомощно огляделся по сторонам. Ну решайся же, слизняк! Вот же ее рука! Возьми ее, и все сразу станет ясно и просто!..

А вдруг она откажет? Вдруг вырвет у меня из ладони свою ладонь? Страшнее этого не может быть ничего. Я боялся этого всю жизнь и боюсь после смерти…

Девушка вдруг повернулась ко мне, будто только сейчас заметила, что возле нее кто-то есть. У меня перехватило дыхание. Вот она уже смотрит! Уже понимает! Улыбка вот-вот тронет ее губы… Вот-вот все произойдет…

— Девушка, — струдом выдавил я, — мне нужно вам сказать… что…

И в этот момент из-за спины у меня выскочил какой-то веселый паренек, схватил ее за плечи и, целуя на лету, увлек в бездну.

…Два тела, сплетясь в объятиях, летели с невообразимой высоты в бездонную пропасть. Их не заботило, чем кончится полет. Они словно парили в невесомости и спешили насладиться друг другом…

А я стоял на краю пропасти и смотрел в никуда. Мне казалось, что в этот момент я постарел на половину оставшейся впереди вечности…

Из задумчивости меня вывел внезапно подкатившийся откуда-то томный молодой человек с подкрашенными глазами и губками. Качнув бедрами, он предложил игриво:

— Сиганем на пару, а?

Я шарахнулся от него и побежал прочь.

Переходы, лестницы, трубы, темные личности, пьяные компании, рогатые силуэты с вилами мелькали у меня перед глазами, я брел пустынными улицами, вдоль глухих бетонных заборов и вольно раскинувшихся свалок металлолома…

Ничего-то я не могу, ни на что не способен, а значит вполне заслуживаю особого наказания. Мне снова вспомнились слова Федора Ильича. Из девятого бокса не выпустят. А там пытка — вечная и непрерывная. Что же, выходит, не успел. Ничего не успел — ни в земной жизни, ни в загробной. Вот-вот схватят и поведут на вечную непрерывную муку, а я так ни разу в двух жизнях ни на что серьезное, смелое, просто человеческое и не решился.

Потому что всегда был трусом, со злостью подумал я. Боялся неудобных ситуаций, боялся быть осмеянным, отвергнутым, выгнанным с нелюбимой работы, побитым хулиганами. Боялся смерти, но еще больше боялся жизни. А теперь вот даже страх перед пыткой притупился. Заглушила его жгучая обида на самого себя. Прозевал жизнь! Пролежал на диване, пропялился в телевизор, прозакусывал. В то время, как надо было…

Я остановился посреди дороги.

Надо было — что? Чего я хотел в той жизни? Почета и уважения? Новых трудовых успехов и роста благосостояния? Все это казалось мне мелким, не стоящим усилий. Скорее уж мечталось о безумной славе, безмерном богатстве… Черт его знает. Зачем мне слава? Я всегда старался прошмыгнуть незаметно, сторонился людных увеселений, из всех развлечений позволял себе только прогулки по городу в одиночку. Так зачем мне слава?