– Думаю, он пловец, теннисист. Пусть поищет среди тренеров на корте в клубе «Ротари» в «Лайонс-клубе»…

– Это уже кое-что. Что еще?

– И пусть узнает, где он чаще всего бывает. И когда. Так сказать, составит график.

– Может быть ещё какие-то поясняющие моменты?

– Я хочу однажды оказаться в таком месте недалеко от него вместе с моей женой, так, чтобы он мог слышать наш разговор. Ясно?

– Куда яснее, даже у таких великих людей, как Вы, свои причуды…

Через три дня частный сыщик по имени Джон Форбс позвонил.

И июль, и август 1998 г. в Москве выдались ветреные. Не в том смысле, что ветра по первопрестольной гуляли, а в том, что уж больно изменчивы и переменчивы были эти месяцы. С утра небо голубое, солнышко светит, выскочишь без зонта, чтоб с легкой сумочкой, а пока доедешь до музея изобразительных искусств имени Пушкина, пока бродишь по залам, в которых висят дивные работы Утамаро, Хокусая, Хиросиге, Харунобу, привезенные в Музей личных коллекций со всех концов света, вытащенные из запасников самого ГМИ, – выглянешь, а уж и дождь на московские мостовые пролился.

Выставка Нине жутко понравилась.

У неё со студенческих лет почему-то сладко щемило сердце, когда видела на густом синем фоне белые шапки горы Фудзи, графически ритмичные фигурки японцев на работах Хиросиге, или почему-то пахнущие, как ей казалось, сладкой пудрой лики гейш на листах Утамаро.

Нина обожала японскую живопись и графику ХVII-ХVIII веков. Но и XIX век был ей близок. А вот к современной живописи была равнодушна. Уважала отдельных мастеров, но сердце не пело при встрече с их творениями.

А перед иссеченным дождем пейзажем Хиросиге или Хокусая – пело. Впрочем, что лукавить, была ещё одна причина…

С полгода назад, когда Кобра приказала её убрать, – она слишком много узнала о преступном бизнесе, связанном с подделкой произведений древнерусского искусства, вывозом их за рубеж в качестве «залогов» торговцам крупными партиями наркотиков, – она познакомилась с очень необычным человеком.

В её жизни, связанной с искусством, музеями, библиотеками, тихим трудом, громкая жизнь её нового знакомого как-то не укладывалась. Но казалась необычайно романтичной и интересной.

Митя тогда спас её. То есть буквально спас её жизнь.

Приказ Кобры – убрать «художницу», «которая слишком много знала» в системе исполнителей не обсуждался. И Алексей, исполнитель Кобры оставив её в заминированной машине, не испытывая никаких угрызений совести, намертво замкнул двери старого «Жигуленка» и побежал к ждавшей его за домом машине.

А она мучительно скреблась изнутри, пытаясь открыть дверцы…

Дверцы, у которых заранее были сняты ручки…

И крик ужаса перед надвигающейся смертью застревал в горле.

Тогда она увидела, как уже несколько месяцев работавший во дворе симпатичный, спортивного вида дворник, заметив её искаженное страхом лицо, рванулся к ней.

Он бежал к машине, с дворницким ломиком наперевес, и казался ей Дон Кихотом Ламанческим, готовым спасти прекрасную Дульсинею от разбойников.

А может, все это она потом выдумала? И в ту минуту ни о чем таком не думала, только ужас надвигающейся смерти вырывался из её горла сдавленным хрипом. Просто она видела бегущего к ней мужика лет сорока с ломиком, его сосредоточенное, волевое, решительное лицо, и верила, что он её спасет…

И он спас… Одного движения лома ему хватило, чтобы открыть дверцу. Он вырвал Нину из салона, и, почти волоча её по снегу, утащил за железные мусорные баки, придавил своим телом, вжал её в сугроб, так, что она чуть снегом не подавилась. И слава Богу… Потому что через долю секунды рвануло…

Взрыв был такой силы, что форточку из одной квартиры первого этажа дома Нины вырвало с корнем и она, пролетев несколько десятков метров, вонзилась острым углом в паре сантиметров от головы «дворника» в серый от грязи снег…

– От: етить тебя в перкеле. – не сдержавшись, выругался «дворник».

– Это по какому? – удивленно спросила Нина.

– Половина по-русски, половина по-фински.

– А что, нынче все дворники по-фински разговаривают?

– Да я там, в Карелии, в армии служил.

– А не военных – в дворники берут?

– Что-то вы, дамочка, сильно разговорились. Только что вас труженик метлы от верной смерти спас, а вы уж и претензии к его биографии предъявляете.

– Нет-нет, я очень даже довольна вашей биографией, если бы не ваше боевое прошлое, вам бы не удалось совершить этот стремительный «рейд». Но теперь, пожалуй, вы уже можете слезать с меня, а то невесть что соседи подумают. Скажут, совсем эта старуха-художница с дуба рухнула, с дворниками заигрывает…

– А вот этого – не надо.

– Чего?

– Самоуничижения. Никакая вы не старуха, а очень даже интересная, тонкая и изысканная женщина.

– Всё это вы заметили, лежа со мной на грязном сугробе?

Так они познакомились.

Давайте расставим точки над «и». Вы уже догадались, откуда мы? – спросил он на следующий день, когда пришел пить чай по приглашению Нины.

– Естественно.

– Это, конечно, не делает нам чести. Но, с другой стороны, мы от вас-то не сильно и прятались. Мы ведь не следить за вами были приставлены. Мы по другой части, «группа физической защиты», а не «топтуны».

– По тому, как яростно вы меня защищали, верю…

– Поэтому информацией из «досье» на вас, если таковое и есть, я не владею. Просто, охраняя вас все эти недели, как только у моего начальства возникли опасения за вашу жизнь, мы наблюдали… И видели, как заботливо вы вывозите на прогулки сына, как сидели во дворе возле его инвалидной коляски и писали пейзаж, как Вы продукты носите, тяжелые сумки, и помочь некому…

– А вот этого не надо.

– Чего?

– Жалеть меня не надо. У каждого такая жизнь, которую он заслужил.

– Не правда. И вы заслужили лучшую жизнь, и я.

– А вы, что, сами тяжелые самки хозяйственные носите, и при этом ещё и страшно жалеете себя и жену проклинаете? – усмехнулась Нина.

– Нет… Жену не проклинаю. Наоборот, каждый день у неё прощения прошу.

– В чем же вы так перед ней провинились?

– Она погибла. Из-за меня. Точнее – из-за моей профессии.

– Ой, извините, ради Бога…

– Не за что… Вы ни в чем не виноваты… Вы же не знали.

– Теперь – знаю. Как это произошло?

– Была такая мерзавка, Валентина Паханова по кличке «Анаконда»…

– Это та, над которой сейчас суд идет в Моршанске, об этом все газеты пишут…

– Да… Она… Я работал командиром взвода ОМОН в Низовске, это город в Подмосковье. Ну и… Словом, как раз мой взвод брал, в тайном хранилище «мадам» – «Анаконды» шестнадцать мешков с рублями и долларами, большую часть тех денег, что она собрала с доверчивых вкладчиков своей пирамиды. Обычная работа. Положили охрану на пол, собрали мешки, охранникам – «браслеты», мешкам – печати, и все вывезли. Все в рамках закона. Она почему-то посчитала меня инициатором этой акции и возненавидела как личного врага. Хотя, если б не я и мой взвод, были бы другие. Диалектика…

– И что дальше?

– А дальше так… Дамочка она была мстительная. У неё ещё поговорка такая была: «Кто меня обидит, до утра не доживет». Приказала меня устранить.

– Отстранить?

– УСТРАНИТЬ. То есть физически уничтожить. А у неё слово с делом не расходилось. И, хотя я каждый раз свою машину специальной аппаратурой проверял… Но, то ли не внимательно в тот раз проверил, то ли новый пластик они к моей «тачке» прилепили, который даже фээсбешная электроника не брала. Во всяком случае, сели мы через два дня в мой старенький «Жигуленок» с женой и сыном, восьмилетним Илюшкой…

– И?

– И – рвануло. Не знаю, как это вышло. Потом мои коллеги из группы экспертов-саперов тщательно эпизод разбирали… Могла пластиковая взрывчатка сместиться от сиденья водителя к заднему сиденью, где жена с сыном сидели, могла быть сразу именно там закреплена и запрограммирована на направленный взрыв, тогда взрывная волна шла бы с заднего сиденья вперед, при этом первыми бы умерли они, а потом я. Но что-то не сработало. Их выбило сквозь крышу машины вверх, разнесло на молекулы. А я отделался ушибом спины, травмой позвоночника, сильной контузией и резаными ранами шеи и затылка. А так – цел.