Чем только мы не обязаны ей! Это она одарила нас бесконечной любовью и счастьем, она утешила нас во всех душевных треволнениях, она послужила нам верной опорой и подала полезный совет; в радости она удостоила нас самого нежного сочувствия, в горе - самого искреннего сострадания. Мы смотрим в ее лучезарные глаза, и в этих бездонных кладезях любви тонут все наши заботы; мы внимаем ее голосу сирены, и от этой нежной музыки снова зарождаются в груди все похороненные надежды".
Еще добрых три четверти столбца продолжаются в том же духе. Я не могу похвастаться, сказав, что мне понятен весь этот бред; полагаю, однако, что все эти цветочки, ангелочки, цитаты из Вордсворта и античных трагиков прошибут кого угодно, и хотя вышеприведенный отзыв я сочинил сам и ни слова в нем не понимаю, но, право же, я убежден, что он написан превосходно.
Исписав таким образом три четверти столбца (Тимсон заготавливает все эти излияния в свободное время и приспосабливает их затем к любой из книг, которые выпускает леди Фанни), он переходит к частностям:
"Трудно вынести то неистовое возбуждение, в котором пребывают все фибры нашей души, пока мы читаем эти исполненные чувства страницы. И тем не менее такая сладостная отрава заключена в сем поэтическом бокале, что немыслимо не допить его до дна. Можно держать пари, что не найдется человека, который бы, начав читать том за томом это сочинение, мог остановиться, не дойдя до последней строки. Содержание книги можно кратко изложить следующим образом: Анри, находящийся в изгнании принц Франконии (легко понять прозрачную аллегорию), приезжает в Рим, где его представляют папе. На празднестве, устроенном в его честь в Ватикане, появляется танцовщица (самое обворожительное созданье, когда-либо выходившее из-под пера поэта). Молодой принц не может устоять перед чарами прыгуньи, он нашептывает ей слова любви, которым внимают с благосклонностью. Однако у него есть соперник - и весьма могущественный. Апулийская дева успела пленить воображение папы, и он сгорает от противозаконной страсти; между соперниками происходит самая потрясающая сцена из всех когда-либо написанных. Папа предлагает Кастанетте все соблазны мира, он даже готов отказаться от своей тиары и жениться на ней, но она отвергает его. Принц не может сделать подобного предложения, он не может жениться на ней: потомок Бурбонов, - изрекает он, - не имеет права запятнать себя мезальянсом. Он решает избегать ее. В отчаянье танцовщица бросается с Тарпейской скалы, и папа сходит с ума. Таково краткое содержание этой трагической повести.
Помимо фантастической части повествования, написанной в мрачных тонах и непревзойденной по мастерству, многое изображено в веселой и блистательной манере, в которой наш прелестный автор не знает себе равных. Образы маркизы делли Шпинати и ее возлюбленного герцога де Свинини восхитительны; интрига между принцессой Шницель и графом Бутербродом нарисована великолепно, всем, разумеется, известно, кто скрывается за этими персонажами. Изображение того, как саксонский посланник Картофельн подсыпает яд в блюда принцессы, - всего только изящное и правдивое повторение истории, взволновавшей в прошлом году дипломатические круги. Нельзя не отметить образы Антрекота Вестфальского и испанского шпиона Олла. Разве не поразительно, что столь тонкий поэт, как леди Фанни Фламмери, в такой мере наделен острым глазом и чувством комического, что ей могли бы позавидовать Рабле и Ларошфуко? Тем, кто задается подобным вопросом, мы можем ответить только одно: среди женщин вы не найдете другого такого примера, ибо до появления леди Фламмери ни одна женщина еще не достигала таких высот; да, женщинам эти высоты недоступны! Но если мы сравним ее с великим гением, перед которым все мы преклоняемся в священном трепете, я думаю, мы не оскверним сей святыни, сказав, что создатель Ромео и Дездемоны мог бы написать Кастанетту и Энрико; мы не покривим душой, утверждая, что, пока жив Шекспир, не померкнет слава леди Фламмери, и если мы заявим, что властитель сердец и дум всего мира обрел наконец равного себе гения, мы только отдадим должное леди Фламмери и тому, чей прах покоится на берегу Эвона!"
На этом, пожалуй, нам следует остановиться. Предметом наших рассуждений была модная сочинительница, и мы скорее стремились отметить влияние, которое оказывают ее творения на общество, нежели подвергать критике ее жизнь. Что касается ее писаний, то они вполне безвредны, а что до ее жизни, то она не вызывает в нас ни малейшего интереса. Сама женщина не заслуживает слишком суровых порицаний, все зло происходит от пресмыкающихся у ее ног и одурманенных ею глупцов, которые, сами поддавшись обману, обманывают, в свою очередь, столь падкую на всякий дурман публику. Уж не мните ли вы, Тимсон, что ее сиятельство приглашает вас ради ваших beax yeux {Прекрасных глаз (франц.).} или ради вашего ума? Глупец, пожалуй, вы и в самом деле так думаете или пытаетесь уверить себя в этом, хотя вам прекрасно известно, что она любит не вас, но вашу газету. Подумайте-ка, малыш Фитч, во сколько вам обошелся ваш прекрасный жилет! А вы, Маклэзер, подсчитайте, скольких глупых улыбок, лицемерных фраз и скольких изрядных столбцов по три полупенса за строчку стоила вам огромная рубиновая булавка! Эта женщина смеется над вами, да, да, смеется, а вы воображаете, что обворожили ее. Она смеется над вашими нелепыми претензиями, над тем, как вы едите за обедом рыбу, над вашими большими руками, вашими глазами, вашими бакенбардами, над вашим сюртуком, вашим неправильным провинциальным выговором. Пора покончить с этой Далилой! Сгинь, Цирцея-отравительница, подсыпающая в яства яд! Убирайтесь-ка восвояси, господа журналисты! Если вы холосты, ходите в свои трактиры и довольствуйтесь этим. Лучше уж посредственный кусок говядины, который подает вам услужливая Салли, чем обед из четырех блюд со всем сопутствующим вздором и ложью. Если же вы женаты, ступайте к себе домой и не обедайте с господами, которые презирают ваших жен. Не шляйтесь по гостям, где в угоду лордам и леди вы разыгрываете из себя дурачка Тома, но предавайтесь своим обычным глупым забавам в обычной для вас среде. Поступайте так хотя бы в течение нескольких лет, и Модная Сочинительница исчезнет. О боги Греции, что за перспектива! И она сама обратится к своему естественному призванию и станет так же неловко чувствовать себя в литературе, как вы, мой дорогой Маклэзер, в гостиной. Предоставим модисткам смотреть на нее с подобострастием, Хауэлу и Джеймсу клясться ее именем, а разным молодчикам с глупыми улыбками плясать перед ее каретой; пусть она даже сочиняет стихи, если уж ей так хочется, но лишь для очень узкого круга, пусть ее осыпают похвалами и всячески приукрашают портнихи, но не уважающие себя мужчины; дайте только сбыться моим словам, и модные сочинительницы переведутся. Что за блаженная мысль! Не будет никаких душераздирающих романов, никаких сердцещипательных стихов, никаких никчемных "Цветов очарованья"! О, когда же наступит этот Золотой Век?