ПРОЛОГ.

Мы работаем вместе почти семь лет, с тех самых пор, как Аня устроилась в нашу школу учительни­цей. Первые годы мы почти не общались. Разница в возрасте больше тридцати лет, да и я не стрем­люсь к общению с кем бы то ни было. Молодых коллег я не понимаю, старые раздражают бесконеч­ным брюзжанием по поводу и без. Как же тогда я могу работать в школе с таким-то отношением к лю­дям? Дети — это другое. Чтобы не говорили о падении нравов, жестокости и тупости нынешнего поко­ления, мне трудно принять на веру эти пустые сплетни. Мои ученики разные: есть среди них и совер­шенно неуправляемые, с трудом обучаемые и ленивые, но в общей массе они ничем не отличаются от тех школьников, которые жили и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Дети лечат мою душу, успокаивают, несмотря на то, что мой предмет «французский язык» не считается у них важным и увле­кательным.

Аня обратила на меня пристальное внимание тогда, когда в школе стало известно о смерти моего сына. Он скончался много лет назад, но я не хотела рассказывать о том, что осталась совсем одна. Не выношу бесконечных расспросов, сплетен, перешёптывания за спиной, формальных, а потому пу­стых, слов соболезнования. Цену людской молвы я познала ещё в молодости, когда вернулась в от­чий дом с грудным сынишкой на руках. Муж навсегда остался лежать на кладбище под Оренбургом - пьяный водитель грузовика не оставил ему шансов. Мои родители жили на окраине Москвы в дере­вушке, которая в то время ещё не стала частью столицы. Ох, и перемыли же мне косточки деревен­ские кумушки! Все до одной были убеждены, что ребёнка я нагуляла неизвестно от кого, и погибший муж — всего лишь отговорка беспутной девки.

Молчала я и о том, что моего сына осудили и посадили в тюрьму на долгих шесть лет. Разве полу­чится объяснить, что за решётку он попал по глупости, забравшись на спор в оставленную на зиму дачу, и вытащил оттуда всего лишь пару кастрюль и прочую мало полезную утварь. Он был виноват, не спорю, но наказание не соответствовало содеянному.

Когда коллеги узнали о смерти Севы, по школе пополз мерзкий липкий шёпот. Говорили, что его убили в тюрьме, что он был наркоманом и скололся, что его застрелил при задержании полицейский. Ничего из этого не соответствовало действительности. Но кому какое дело до действительности? Если сделать из умершего монстра, то и говорить, и обсуждать его смерть не так страшно. Смерть перестаёт казаться несправедливой, становясь расплатой за бездарно растраченную жизнь.

У Ани есть одно не очень хорошее качество — она всех защищает, не понимая, что не все могут или хотят принять её защиту. Я-то в ней точно не нуждалась. Тем не менее однажды вечером в учи­тельской она громко стукнула журналом о столешницу и, когда присутствующие замолчали, чётко произнесла:

- Это подло! Подло шептаться за спиной о вещах, о которых понятия не имеешь! Не разобрав­шись, поливать грязью человека, который уже не может ответить! Вы очень меня разочаровали!

Кто-то нервно засмеялся и упомянул весеннее обострение и ПМС. Кто-то громко фыркнул и сооб­щил, что не нуждается ни в чьём одобрении. Большинство же не отреагировали никак.

Я стала невольной свидетельницей этого монолога, замешкавшись у двери в учительскую. Зачем? Ну, зачем она подняла эту тему? Шептаться меньше не стали, только объектов сплетен отныне стало два.

То ли из-за собственной изолированности, то ли из-за жалости к одинокой старухе, Аня с того дня стала уделять мне повышенное внимание. Она не упоминала моего сына, не жалела в открытую. Про­сто стала чаще подходить, разговаривать на отвлечённые темы, поджидать утром у входа в метро, стараться вместе возвращаться домой по вечерам. Но мне не нужна её забота! Её навязчивость надо­едала, но вместе с тем я боялась прогонять её. Стоит признать, иногда она умела поднять мне на­строение.

Вчера она протянула мне толстую пачку бумаги.

- Мой муж написал книгу, - сказала она. - Мне бы хотелось, чтобы вы прочитали и высказали своё мнение.

- Почему я? Почему не Полякова? Литература — её профиль. Разве что ваш муж писал на фран­цузском.

- Вы мудрая женщина, вы оцените душой, а Полякова начнёт расчленять написанное на термины и выдаст профессиональную оценку, которая почти никогда не совпадает с мнением обычных чита­телей.

Я с сомнением посмотрела на рукопись. «Свет далёкой звезды» - значилось на титульном листе.

- Не люблю фантастики, - попыталась отговориться я.

- Это не фантастика. Просто рассказ о детстве, юности. Размышления о жизни и смерти...

Доморощенный философ, значит. Повезло, нечего сказать!

- Просто попробуйте! - уговаривала Аня. - Пару страниц. Не понравится — вернёте и скажете, что не смогли читать.

Я взяла рукопись. Надо же! Не поленилась распечатать. Думает, я совсем древняя отсталая от жизни старуха, не знающая как подойти к компьютеру. Несмотря на возраст, я предпочитаю читать электронные книги, пользуюсь интернетом и знаю не понаслышке о социальных сетях (в них я пассив­ный читатель с полупустым профилем).

- Понимаете, - продолжала Аня. - Нужно, чтобы прочитал кто-то третий. Я пристрастна, а муж в свой талант не верит.

Я видела её мужа. Высокий, худой и нескладный, он производил впечатление угрюмого и нелюди­мого человека. В тот день встречал жену у школы. Я попыталась быстро распрощаться, но меня оста­новили: «Вы нам совсем не мешаете!»

- Не вас ли случайно я видела две недели назад в книжном магазине? - поинтересовалась я. - Вы, кажется, книгу издали?

- Случайно меня, - он смутился и почесал нос. - Ерунда... сказки... я не хотел... меня обманули...

Говорил он отрывисто, проглатывая окончания слов. По его манере общения, по нежеланию смот­реть в глаза и незнанию, куда спрятать свои руки я решила, что он страдает аутизмом или другим подобным синдромом. Не может же в самом деле взрослый человек так стесняться и зажиматься перед другими людьми! Тем более сказки! Для так и не повзрослевшего внутри человека написание именно сказок не удивительно. Удивительно другое: Аня рассказывала, что её муж работает врачом в детском онкоцентре. Не думаю, что угрюмый вид полезен бедным больным детям, каким бы хорошим специалистом он не был.

- Это его коллеги отправили в издательство рукопись, - пояснила Аня. - И её приняли! Представ­ляете? Это же здорово!

Муж её выглядел не счастливым, а измученным. И вот теперь — мнение! Обязательно моё. Отне­сли бы коллегам. Ах, да! Он же стесняется! Глупо. Тем не менее я взяла у Ани рукопись. Пробегу че­рез строчку, а после скажу, что нормально. Я больше, чем уверена, что ничего особенно хорошего я в ней не найду, а плохое говорить не хочется.

Вечером позвонила сестра.

- Зоя! Зоя! - кричала в трубку Валя. - Он женится!

- Кто женится? Твой сын? Давно пора. - Серёже тридцать семь, а Валя никак не может понять, что он уже взрослый.

- В субботу вечером он её приведёт! Наверняка лимита какая-нибудь! Приезжай! Окажешь мораль­ную поддержку!

- Никто уже давно не говорит «лимита», - вздыхаю я. - И потом вы же не в Москве живёте.

- Так в Подмосковье! Кто не сумел в Москве зацепиться, все в Подмосковье лезут! Ну, ты едешь? Я уже всю валерьянку выпила!

Валя известная паникёрша, делающая из малюсенькой проблемы огромную проблемищу. Не удив­люсь, если она «вызвала» к себе и нашу старшую сестру Наташу. Бедный Серёжа! Так он никогда не устроит личную жизнь.

Всё-таки я еду. Сажусь в электричку и уже в вагоне вспоминаю, что так и не выложила из сумки ру­копись Аниного мужа, а путь предстоит долгий. Делать нечего! Чтобы убить время, приходится читать.