Такой мудрой царевны, поистине, еще не бывало в нашей земле со времени объявления закона Гермеса Тревеликого!..[14] Маленькая царевна Микерия, подражая, по мере сил и возможности, набожному примеру лунолюбимой тетушки, начала менять свои игрушки на камни для будущей гробницы: министрам, полководцам и вельможам, являвшимся во дворец на поклонение земному солнцу, она, с несказанною прелестью, своими крошечными ручками совала за пазуху мячики и прекрасные куклы[15], которые каждое утро дарил ей солнцелюбимый папенька, и так мило говорила — «Привези мне за эту куклу пару хорошеньких камней для моей пирамиды!» — что никто не мог отказать ей в этом удовольствии, особенно видя, как царь Амосис отличал тех, которые старались удовлетворять прихоти его остроумной малютки.

Нередко, сидя на коленях родителя, в очаровательной шалости своей стаскивала она парик[16] с лучезарной головы земного солнца и дарила его главному воеводе или царскому наместнику с условием поставить ей на свой счет материал или работников; и как царь снисходительно позволял получавшему подобный дар носить его на собственной голове при всех торжественных случаях, то, за такое отличие, не было сановника, который бы охотно не разорился для царевны.

Таким же образом иногда и священные туфли царя Амосиса переходили с его светлых ног на темные ноги искателей придворных милостей.

Когда маленькая Микерия не находила вокруг себя родительских вещей, она раздавала на память богатейшим царедворцам, свои серебряные зеркальца, золотые гребенки, серьги и шпильки, булавки, иголки и прочая[17], и за каждую подобную безделицу пирамида ее получала какое-нибудь существенное приращение. Родители Микерии были в таком восторге от ее остроумия, что мудрый царь Амосис поклялся рогами быка Аписа и хвостом коровы Атор, что мужем несравненной дочери его будет непременно остроумнейший из Египтян, которые, как известно, самый остроумный из всех народов земного шара. В начале одиннадцатого года возраста, ум и прелести Микерии достигли полного развития.

В это время небольшая, но красивая пирамида ее уже приближалась к окончанию. Царь Амосис и царица Исимеи начали поговаривать о предстоящем выборе жениха; но царевна, затмевавшая красотою своей саму Изиду, думала только о блаженстве умереть и покоиться в своей очаровательной пирамиде. Проникнув во все тайны заветной мудрости и зная неисчислимые несчастия, происходящие в мире от числа 2, она гнушалась молодых людей и предпочтительно беседовала с самыми старыми жрецами о чистоте эфира, бедствиях земного существования и ужасах страшного закона душепереселения. Она просила родителей не упоминать о замужестве до того времени, пока не кончит начатого по обету рукоделия. Это было огромное и богатое покрывало для статуи богини Хонсо (Природы). Царевна вышивала на нем золотом и серебром по тончайшему батисту узор, состоящий из четырех таинственных фигур, которыми писана в небе книга судеб мира[18].

Царевна не спешила окончанием своего рукоделия. Между тем, ей исполнилось двенадцать лет, и солнцелюбимый царь Амосис, желая с приличною торжественностью объявить ее совершеннолетнею и невестою, повелел дать в главном дворце Лабиринта блестящее угощение всей священной касте и главнейшим лицам каст военной и гражданской. С раннего утра стовратный город Фивы пришел в волнение: каждый вынимал из сундуков и шкафов свои богатейшие наряды, свои отличнейшие парики и украшения. Лабиринт, в праздничном наряде, ждал уже прибытия веселой толпы: эти сотни исполинских зданий, сваленные в огромную разноцветную гору, этот лес могучих колонн, обелисков, сфинксов и статуй, раззолоченных и расписанных богатейшими красками, эти бесчисленные портики, пирамидальные входы с одного двора на другой, величественные стены, покрытые сверху донизу колоссальными барельефами и также расписанные самым блестящим образом, и повсюду, днем, гирлянды цветов, искусственные рощи, водометы, а ночью тысячи огней, плавающих в воздухе в цветных стеклянных шарах, представляли зрелище, истинно очаровательное. Только в нашем благословенном Египте и можно видеть такие волшебства. Около полудня затопились великолепные царские бани, и вскоре многочисленный женский двор царицы Исимеи повел Микерию в эти роскошные чертоги неги для совершения перед пиршеством положенных омовений.

Знатнейшие боярыни, исправляя должность невольниц, одни обливали царевну водою, другие нежно натирали ее тело руками, между тем как третьи подносили к ее носу самые благоуханные лилии Нила или держали бальные ожерелья из отличнейших искусственных цветов для украшения ими белоснежной шеи.

В то же время царские гости начали съезжаться во дворец в блестящих и щегольских экипажах: они следовали бесконечною цепью по великолепной Улице Сфинксов[19] и, спешась у первых ворот Лабиринта, прямо отправлялись в мужские бани, где царские рабы, обмыв тело надлежащим образом, повязывали им на шею такие же ожерелья из искусственных цветов.

Отсюда придворные служители вели их в восточную галерею, выходящую в сад, и тут молодым намазывали волосы самыми благовонными помадами, высоко взбивая хохлы на маковках, а старшим и важнейшим лицам пудрили по форме парадные парики, завязанные сзади косичками.

После чего каждый из гостей получал от главного церемониймейстера богатую лилию из царских цветников для услаждения своего обоняния, и дворцовые чиновники вводили его в главную залу, где земное солнце, сидя на престоле с своей супругою, земною луной, ласково принимало посетителей, удостаивавшихся поочередно посидеть несколько минут в их присутствии и услышать несколько приветливых слов.

Каждому, по предписанному искони церемониалу, подавали седалища, присвоенные его чину и касте, — первостепенным жрецам великолепные и мягкие кресла, обитые дорогими разноцветными тканями; государственным сановникам развалистые стулья со спинками; воеводам стулья складные; судьям низкие деревянные табуреты, переплетенные камышом, а мудрецам стулья с подушками, надутыми воздухом, как подобает их сидячему сану[20].

Наконец все отправились в столовую палату и началось обеденное угощение[21].

Мужчинам и женщинам, перемешанным попарно или сидевшим отдельными группами, самые красивые невольницы царского терема и самые статные придворные рабы заботливо подносили бесчисленные кушанья и отборные вина из богато нагруженных буфетов. Все были веселы и довольны. К концу обеда, мудрый царь Амосис приказал представить собранно деревянную мумию: это изображение мертвого набальзамированного человека, лежащего на одре, глашатаи, по древнему обычаю, церемониально обносили кругом всех гостей, прикрикивая: «Пейте и веселитесь, братья, пока живы: вот каковы все мы будем после смерти!» — а виночерпии в то же время усердно наливали старые вина в большие чаши, розданные гостям, и началась страшная попойка.

Вдруг загремела музыка. Перед собранием, из глубины залы, закрытой пятью рядами колонн, выступили прекрасные танцовщицы с бубенчиками и пальмовыми ветками в руках. Ими предводительствовала бессмертная фивская балетница, Талина, которая в грации и теперь еще может поспорить с богинею Атор, а в легкости с воздухом. За нею следовали с лирами две отличнейшие молодые певицы. Чудный их голос, сопровождаемый аккомпанементом царского оркестра, упоевал слушателей своей заунывною сладостью столько же, как гармонические звуки Мемноновой статуи, озаряемой поутру первыми лучами солнца.

После того, мудрый царь Амосис предложил славной Елене, дочери Тиндарея и Леды и супруге некоторого греческого царька Менелая, похищенной троянским царевичем Парисом, — она тогда была еще в Египте, — потанцевать перед честным собранием так, как некогда танцевала она в орфийском храме Дианы, когда Тезей, плененный красотою малютки, взял ее к себе в Афины. Но прекрасная Гречанка извинилась болью в правой ноге и предпочла сыграть скорее что-нибудь на египетской арфе.

Этот инструмент был почти единственною ее забавою и занятием во время десятилетнего плена в Мемфисе и Фивах, и она достигла на нем необыкновенного искусства. Игра ее, с аккомпанементом длинной и двойной флейт, басового декахорда и кларнета, и с шумным финалом в барабаны и литавры[22], восхитила всех присутствовавших.

Едва кончились шумные и продолжительные рукоплескания, заслуженные прекрасною арфисткою, мудрый царь Амосис милостиво попросил ее сесть на стул перед ним и лунолюбимою царицею.

— Ну, что, Тиндаревна? — весело сказал он (мудрый царь Амосис был в тот вечер совершенно в очаровательном духе). — Извините, я должен был сказать «Елена Юпитеровна»… Знаешь ли, душенька, — продолжал солнцелюбимый царь, оборотясь вдруг к царице, — что ее маменька Леда выдает ее перед своим мужем за дочь Зевса?.. или Юпитера?.. то есть, Озириса?.. эти нечистые еретики, Греки, перековеркали все названия богов, которым у нас выучились! По ее словам, Юпитер, в отсутствие мужа, стал волочиться за нею в образ лебедя, и этот добряк Тиндарей уверяет всех Греков, что жена его… ха, ха, ха!.. снесла яйцо, из которого потом выклюнулась эта красавица.

— Но я не вижу, — сказала лунолюбимая царица Исимеи, которой задержание Елены в Египте ее солнцелюбимым супругом и высылка Париса всегда казались подозрительными, — я вовсе не вижу, чтобы она была такая красавица!.. Не понимаю, что такое все вы в ней находите!

— Не говори этого, душенька, — возразил мудрый царь Амосис, — хороша!.. Тифон возьми, как хороша!.. то есть, была: теперь немножко состарилась. Не забудь, что этому уже десять лет…