— Я принесла не только еду, но и хорошие вещи. — Расстегиваю молнию на сумке, застенчиво глядя на него. — Есть какие-нибудь догадки?

— Спагетти с фрикадельками?

Я свирепо смотрю на него.

— Ты пытаешься пошутить?

— Я брежу, когда голоден — ты уже знаешь это.

— Когда ты не голоден?

— Всегда голоден, но я не всегда жажду еды.

Пораженная, я открываю рот и смотрю на него, как дура; это его первый намек по отношению ко мне, и я не знаю, что с ним делать.

— И-из любопытства, — заикаюсь я, — ты собираешься ждать меня на улице каждую пятницу?

— Только до тех пор, пока ты не сможешь войти в этот дом.

— И когда же это произойдет?

Он пожимает плечами.

— Даже не знаю.

— Хм. — Я перебираю пластиковую посуду в своей сумке. — А что, если я решу не приходить? Как долго ты готов ждать моего появления?

— Пять минут.

— Лжец. Попробуй еще раз, или я не покажу тебе, что здесь.

— Не знаю, Скарлетт, восемь минут.

Мои брови неуверенно поднимаются от того, насколько точно время, и он закатывает свои большие, красивые зеленые глаза на меня.

— Ладно. Я бы подождал час. — Пауза. — Может быть, чуть дольше, если бы точно знал, что ты появишься.

Он бы ждал меня целый час? Это целая вечность в студенческие годы.

Удовлетворенная, я достаю два белых картонных контейнера с китайской едой, все еще обжигающе горячей, только что из забегаловки по дороге. Я взяла их прямо перед выходом из дома, рис, курица и лапша нагревали мое бедро по дороге сюда.

Если Тесса или Кэмерон и заметили этот запах, то ни одна из них не упомянула о нем.

Глаза Роуди чуть не вылезают из орбит, он так взволнован.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Ты серьезно? Скарлетт, ты просто офигенная.

Я краснею под своей зимней курткой, улыбаясь под воротником, но все же держу коробку азиатской лапши вне его досягаемости.

— Ты получишь это, когда расскажешь мне, как ты узнал, что я буду здесь сегодня вечером.

Он в отчаянии, поэтому складывается, как карточный домик на легком ветерке.

— Я сидел у окна, как проклятый пес, и ждал, когда хозяин вернется домой. А теперь дай мне.

Я сняла рукавицы, прежде чем покопаться в сумке, так что наши пальцы соприкасаются, когда протягиваю ему еду, глаза встречаются, прежде чем я отстраняюсь, смахивая невидимую прядь волос со своей щеки.

— Уставился в окно, как чертов щенок, — ворчит он, засовывая вилку в рот.

— Хороший мальчик. — Я протягиваю руку и похлопываю его по плечу. — Надеюсь, тебе понравится курица генерала Цо. Я не была уверена, так что просто взяла два из моих любимых.

— Я бы съел все, что угодно, включая задницу мертвого скунса — это совершенство.

Вся эта ночь — совершенство, и если бы это было нечто иное, чем то, что есть, сегодняшний вечер был бы идеальным свиданием.

Мы едим в тишине, пока я размышляю о том, какой может быть вкус у задницы мертвого скунса, и где, черт возьми, он придумывает свои аналогии, и как у него хватило смелости съесть фрикадельки из мусорного контейнера.

— Вот дерьмо! — сокрушается он. — Я самый ужасный хозяин.

Роуди встает, подтаскивает кулер поближе к лестнице и похлопывает по крышке ладонью. Умасливая.

— Вот, присаживайся.

Я плюхаюсь на крышку с контейнером на коленях, пар поднимается в ночной воздух, и я отправляю лапшу в рот.

— Что это ты ешь? — Он грубо пялится в мой контейнер, занимаясь с ним любовью своим похотливым взглядом.

— Креветка Ло-мейн.

Роуди заинтересованно облизывает губы.

— Не будет ли невежливо с моей стороны предложить обмен?

Невежливо? Честно говоря, какой парень так говорит?

— Ты хочешь поменяться? Сейчас?

— Не сейчас. Ты съешь половину своей, я съем половину своей, а потом мы поменяемся.

— Ты не боишься микробов?

Одна густая бровь поднимается вверх вместе с правой стороной его пухлых губ.

— Помнишь историю о том, как я ел фрикадельки из мусорного контейнера?

— Этот образ навсегда останется в моем сознании.

— Я чист, обещаю. — Два его пальца поднимаются в воздух. — Свободен от ЗППП и наркотиков, проверяюсь ежемесячно.

— Боже мой, — я смеюсь, задыхаясь. Размахиваю руками в поисках воздуха, театрально умирая. — Вода! Вода!

— Будь осторожна, я могу позволить тебе задохнуться — ведь так голоден.

Я бросаю на него свирепый взгляд, все еще кашляя.

— Ты, — кашель, — самый, — кашель, — худший.

Кашель.

— Раз ты так настаиваешь на этом.

Он видит возможность, пользуется ею, чтобы извлечь выгоду из моей слабости, хватая мою коробку, когда я сгибаюсь на кулере, задыхаясь и смеясь.

Вонзает вилку в мою Ло-мэйн, протыкает креветку и сует ее в свою жирную морду.

— Ты, лошадиная задница, верни мне мой ужин!

Я даже не могу ударить его — так сильно смеюсь, что слезятся глаза.

Роуди толкает меня в лоб, чтобы удержать на расстоянии, чтобы я не схватила свой ужин обратно, как надоедливый старший брат, ладонь его гигантской руки обжигает мою кожу.

Я не могу перестать смеяться, даже когда он наклоняет контейнер к своему лицу, запихивая содержимое в открытый рот, проливая лапшу на куртку в спешке.

Это отвратительно.

Это нереально смешно.

Когда он, наконец, заканчивает, его лицо в беспорядке, кусочки сельдерея и моркови прилипли к подбородку, чуть ниже нижней губы.

— Я даже смотреть на тебя сейчас не могу. Ты такой противный.

— Я же сказал, что голоден. Я не валял дурака.

— Я больше никогда не буду приносить тебе еду, — вру я. — У тебя манеры на нуле, и я не принесла салфеток — я не ожидала, что ты будешь такой неряхой.

Ему похоже все равно.

— Да ладно, это было забавно.

— Может быть, именно поэтому ты одинок, — поддразниваю я, наблюдая, как он пытается слизать соус с подбородка, высунув розовый язык. — Кто же поцелует это лицо?

— Я одинок не потому, что у меня плохие манеры, и поверь мне, многие девушки хотели сделать больше, чем просто поцеловать это лицо.

К сожалению, он даже не хвастается, а просто констатирует факт, и мы оба это знаем.

— Все знают, что из спортсменов получаются плохие бойфренды.

— Что, черт возьми, заставило тебя сказать это? — Он печально качает головой, одновременно запихивая в рот очередную порцию лапши. — Откуда ты берешь свои факты?

— Сила наблюдения.

— Факт: многие из тех парней внутри находятся в отношениях.

Мои брови удивленно поднимаются.

— Серьезно?

— Ну... нет, — смеется он. — Но это не значит, что из них получатся дерьмовые бойфренды.

Я шлепаю его по руке.

— Если бы тебе нужно было угадать, сколько парней в бейсбольной команде состояли в реальных, преданных отношениях, сколько бы ты сказал? Приблизительно.

— Ха-ха, очень остроумно. — Он бросает свою белую коробку в гигантский мусорный бак в конце крыльца, пытаясь схватить мою. — Не знаю, пять?

Мой смех врывается в темноту, чистый, как колокол, перекрывая звуки музыки, доносящиеся из дома.

— Из скольких игроков?

— Тридцать?

— Ну... — ухмыляюсь я, ковыряясь пластиковой вилкой в белом контейнере в поисках остатков лапши. — Ты чертовски очарователен, надо отдать тебе должное.

Роуди прикладывает к уху свою гигантскую мужскую ладонь, чтобы лучше слышать меня.

— Повтори еще раз? Говори в мое здоровое ухо.

Я скромничаю, избегая его сверкающих зеленых глаз.

— Повторить что?

— Ты только что призналась, что считаешь меня сексуальным.

— Я никогда не называла тебя сексуальным.

Я смеюсь. Толкаю его в бицепс, когда он придвигается ближе на холодильнике рядом со мной, занимая большую часть пространства своими массивными бедрами.

Они прожигают дыры моих штанов, от верха бедер до лодыжек.

Электрический разряд.

Шипение.

— Твоей маме лучше отвезти тебя к отоларингологу и проверить слух — я сказала, что ты очарователен. Боже, ты и твое гигантское раздутое эго. Я удивлена, что ты не улетел в облака.

— Прости, но я не вижу разницы между очаровательным и сексуальным.

Я имею в виду, действительно — как человек не закатывает глаза на него миллион раз?

— Я думаю, ты очаровательна. — Он наклонился вперед, уперев руки в колени. Шея вытянулась в мою сторону, зеленые глаза не дрогнули.

— Мило очаровательна или сексуально очаровательна? — Я почти задыхаюсь снова, задерживая дыхание, ожидая его ответа, сердце бьется так быстро, что я фактически теряю кислород.

Его ноздри раздуваются.

— Скарлетт…

Но нас прерывают, как и в каждом клише фильма, где два человека, делящие китайскую еду на вынос, которые собираются поцеловаться в первый раз на морозе.

Две девушки толкают входную дверь, и на долю секунды мне кажется, что это Тесса и Кэм. Но это не они. Обе девушки одеты в высокие каблуки и короткие платья, слишком узкие для холодной предзимней погоды, и я еще глубже зарываюсь в свое пуховое пальто, смущаясь.

Эти девушки откровенно выставляют напоказ свою сексуальность, в то время как я укутана, как будто жду, когда метель века ударит по городу, держа в руках дымящуюся кучу углеводов с соевым соусом.

Слегка смутившись впервые за три недели, я натягиваю свою серую вязаную шапочку, раздраженная тем, что мне вообще есть до этого дело, что у меня возникают неуверенные мысли — это так не похоже на меня.

Одна из девушек — красивая, гибкая и агрессивная, если судить по ее позе, — останавливается, увидев Роуди, выпячивает бедро и позирует, упершись носком высокого каблука в пол.

— Как дела, Роуди?

Она жует жвачку и дает ей лопнуть.

Ему требуется несколько секунд, чтобы ответить, и все его поведение меняется.

— Ванесса, верно?

Она кивает, довольная, когда Роуди смотрит на неё, отбрасывая свои платиновые светлые локоны в сторону. Позирует.

— Ты внутри с Левинсоном? — он задает вопрос медленно, обдуманно.

Самодовольная улыбка Ванессы с красной помадой улетучивается. Исчезает, как амбре на кончиках ее волос.

— Да.

Я роюсь в своей китайской еде вилкой, притворяясь, что не слушаю, но, если бы я была гифкой, то была бы Майклом Джексоном, который ест попкорн в кинотеатре, так я поглощена.

Роуди ерзает на нашей импровизированной скамье, его бедро прижимается к моему еще сильнее. Оно плотное, теплое и... прямо здесь. Трогает меня.