Не зная, куда ехать, выезжаю по длинной подъездной дорожке, но стараюсь казаться уверенной, хотя бы ради детей.

Утро пролетает незаметно. Мы объехали весь остров по меньшей мере дважды, прежде чем я по-настоящему увидела его — холмы, такие зеленые и пышные, что кажутся почти ненастоящими; крутые, скалистые утесы, которые дико ныряли вниз в белую воду и бушующее море; крошечные белые домики с облупившимися зелеными оконными рамами и лающими и собаками, привязанными к столбам перед входом; так много ветхих рыбацких лодок, качающихся туда сюда вдоль береговой линии, изношенные кнехты, покрытые кристаллами соли, угрожающие сломаться под натяжением пытающихся уплыть лодок. Это все похоже на другое время, в совершенно другом мире.

Около обеда, наконец, разразилась гроза. Грозовые тучи, затаившиеся над океаном, наконец накатили, и гром и молния затрещали над головой. Дети совсем не испугались. Я припарковала машину на обочине извилистой узкой дороги, ведущей обратно к дому, и мы втроем сидели и смотрели, как начинается битва в небесах. Мы считали секунды между вспышками молний и раскатами грома…

Один... два... три...

Мы не успевали продолжить счет, как неистовый гром взрывался прямо над нами. В машине мы чувствовали себя в безопасности, хотя, скорее всего, это было не так. На секунду, такой короткий, невыносимо маленький отрезок времени, я не подумала о Ронане, качающемся на потолочном вентиляторе. Не думала о том, что утром придет соцзащита и заберет детей. Я просто сидела с ними в машине, и мы визжали и смеялись каждый раз, когда земля под нами сотрясалась, и небо рябило от света, а все остальное было просто неважно.

***

Вести переговоры с Коннором о том, чтобы ложиться спать было все равно что вести переговоры о мире на Ближнем Востоке. Было уже далеко за девять, когда мальчик наконец согласился лечь в постель, и то лишь потому, что голова у него кренилась, и он едва мог держать глаза открытыми. «Парк Юрского периода» начался в семь, и Эми была так взволнована в течение первых двадцати минут, что вымоталась и сразу же заснула. Я отнесла ее наверх и положила на крошечную односпальную кровать в соседней с моей комнате, а она даже не пошевелилась. Коннор добрался до последних пятнадцати минут фильма, прежде чем встал с дивана и сонно побрел в сторону своей комнаты, молча, не желая признавать поражение.

Пятнадцать минут спустя я разговариваю по телефону с мамой. Это не легко. Потребовалось три серьезные попытки объяснить, что произошло, прежде чем она поняла, о чем я говорю.

— Ты это серьезно? — шепчет она в трубку. — Джордж? Джордж? Где ты? Босс Офелии покончил с собой!

Папа берет другую трубку в кабинете.

— Что случилось?

Я позволяю маме рассказать ему всю историю. У меня нет сил, чтобы все это повторить еще раз. Теперь, когда дети спят, мне, наконец, не нужно больше держать себя в руках. Это было облегчением, но в то же время и чертовски пугающим. Я чувствую себя неконтролируемо, как будто едва удерживаю понимание реальности. 

 — Ты должна вернуться домой, дорогая. Я знала, что во всем этом что-то не так. Честное слово, какой ужасный поступок. Что за легкомысленный ублюдок. Бедные крошки. — Мама возмущена за всех участников, включая меня, но дети несли на себе основную тяжесть ее сочувствия. То, что моя мать жалеет тебя, не обязательно хорошо в такой ситуации, как эта. Это доводит ее до истерики. — Я имею в виду, правда! Почему? — Ее голос становился все выше и выше. — Я просто не могу в это поверить. Как кто-то мог быть настолько эгоистичным? Если хочешь покончить с собой, то подожди, пока дети не закончат колледж. Так ведь нельзя! Я не могу в это поверить. Ну, и подлец. Что за идиот.

— Успокойся, Джен. Успокойся. Мы не знаем всей истории, — говорит папа, как всегда миротворец. — Но твоя мама права, дорогая. Возвращайся домой, как только завтра отдашь детей. Тебе не следует там находиться прямо сейчас.

Я не стала рассказывать им о мистере Линнемане и его бумагах. Если бы они узнали, что Ронан фактически оставил своих детей мне в своем завещании, они бы пришли в ярость, и не могу смириться с тем, что мамин голос повысится еще на один децибел прямо сейчас.

— Знаю. Я закажу билет на самолет, как только закончу разговор.

Ресторан скорее всего придется закрыть. Я не заработаю деньги, которые обещал мне Ронан, если не останусь и не проведу здесь эти шесть месяцев. Но, может быть, если мне действительно повезет, найду другую работу, как только вернусь в Калифорнию. Возможно, у меня будет достаточно времени, чтобы накопить немного капитала и спасти бизнес от краха, если начну обслуживать столики на второй работе.

— Послушайте, мам, пап, мне очень жаль. Я очень устала и хочу пойти спать. Позвоню вам, как только узнаю, когда вернусь, хорошо?

Родители желают мне спокойной ночи, а мама раз пятнадцать велит позаботиться о себе.

Направляясь к кровати, стараюсь не смотреть в сторону кабинета Ронана, когда чувствую знакомый укол сомнения. Зачем он это сделал? Почему? Я никогда не узнаю, если не прочитаю это проклятое письмо. Да, я хочу вернуться домой, но было бы ужасно — никогда по-настоящему не понять, что произошло и почему? Если я не войду в кабинет Ронана и не получу это письмо, то останусь в неведении навсегда. А он мне должен, черт побери. Он должен был мне все объяснить. То, что он сделал, было несправедливо по отношению ко мне, и чертовски несправедливо по отношению к его собственным детям.

Останавливаюсь на лестнице, страх уже покалывал мою кожу. Мне нужно это сделать. Бояться глупо. Траляля и Труляля забрали тело Ронана несколько часов назад. Сейчас там пусто, но беспричинно суеверная часть меня убеждена, что дух Ронана все еще скрывается там, роясь среди книг и всех его бумаг, ожидая кого-то, кто придет навестить его.

Глупо. Действительно глупо.

Спускаюсь по лестнице, пересекаю коридор и, затаив дыхание, вхожу в кабинет. Но ничего не происходит. Комната была пуста. Стул, который Ронан, должно быть, использовал, чтобы забраться на свой стол, аккуратно убран. Все листы бумаги исчезли с его стола, за исключением одного маленького белого конверта — того самого, за которым я пришла сюда. Он лежит на толстой книге в кожаном переплете, которая выглядела так, будто ее кто-то носил в течение многих лет, вся покрытая царапинами, темно-коричневая масляная отметина вдоль корешка, вероятно, от длительных периодов обращения. Поверх конверта и книги что-то блестит и сияет в темноте — золотое и пурпурное. Медаль. «Пурпурное сердце».

— Черт, — шепчу себе под нос.

Комната, несмотря на то, что полна совершенно новой мебели, все еще имеет тот универсальный запах новых книжных шкафов и свежей ткани, уже заполнена чувством пустоты, которое охлаждает меня внутри.

Теперь Ронан претендует на эту комнату навсегда. Несмотря ни на что, это пространство всегда будет хранить историю его действий в своих четырех стенах.

Сначала беру медаль и верчу ее в руках. Она выглядит нетронутой, совершенно новой, как будто к ней никогда раньше не прикасались. Джордж Вашингтон злобно смотрит на меня, отлитый в металле, суровый и холодный. Бросаю медаль обратно на стол, хватаю письмо и выбегаю из комнаты, чувствуя, как сердце выскакивает из груди.

Гораздо безопаснее читать письмо, сидя за кухонным столом. Мое имя написано поперек конверта, как будто Ронан ужасно спешил, когда писал его.

Внутри — письмо:

Офелия,

Сегодня мы впервые встретились. Могу сказать, что ты не была впечатлена мной во время собеседования, но я был впечатлен тобой. Ты не волновалась, была почтительна и вежлива, даже когда я был груб. Проявила стойкость, была спокойна. Была именно такой, какой мне нужно, чтобы ты была сейчас, в этот момент, когда читаешь это письмо.

Ты, наверное, думаешь, что я монстр, и полагаю, что права во многих отношениях. Мне тяжело дался этот выбор. Знай, что я бесконечно боролся с собой за решение покончить с собой. Не потому, что хотел жить, а из-за того, как это отразится на детях. Я сомневался не из-за себя. С тех пор как умерла Магда, я всегда хотел пойти за ней. Когда я рос, моя семья была довольно религиозной — католической, но я не верил в эту чепуху уже очень долгое время. Не думаю, что рак Магды был испытанием, посланным ей высшей силой. Думаю, что, скорее всего, это была дерьмовый расклад, сданный ей в игре в покер, которую она даже не осознавала, что играет. Но если есть шанс, что есть загробная жизнь, что-то большее, к чему мы идем, когда покидаем этот уровень существования, тогда я должен надеяться, что скоро присоединюсь к ней.

Я не ожидаю, что ты поймешь, как я могу рисковать счастьем моих детей ради ничтожной возможности снова увидеть свою жену. Но, видишь ли, если бы я продолжал жить, мои дети не были бы счастливы. Они бы сердились на меня и в конце концов возненавидели. Проходили дни, недели и месяцы, и я уловил проблеск того человека, которым стану, если буду продолжать жить и дышать в этой своей шкуре, и это нехороший человек. До Магды я был потерян, слаб и сломлен. Теперь мне еще хуже без нее.

Так что ты видишь, что так будет лучше. За последние несколько лет я сколотил целое состояние. Достаточно денег, чтобы убедиться, что Коннор и Эми получат лучшее образование, которое можно купить за деньги. Им никогда не придется беспокоиться о выплате ипотечных кредитов. Никогда не придется беспокоиться о том, чтобы свести концы с концами. Их будущее лежит перед ними, тем лучше и светлее, что меня в нем не будет.

И... вот тут появляешься ты. Прости, что солгал тебе. Ты сильная, умная, пылкая женщина, и в другой жизни, я уверен, мы были бы отличными союзниками. Ты так похожа на Магду, что, сидя напротив тебя на том интервью, я почувствовал себя очень неловко.