Он не может всерьез думать о моей беременности всего через несколько недель после знакомства со мной.

– Сэмми, – вторит он мне, стиснув прямую челюсть и хватая меня за локоть.

Прежде чем я смогла бы сопротивляться ему, он перевернул меня на живот, прижав колено к моей спине, вдавливая в матрас.

– Что? – спрашиваю я, прежде чем слышу удар и чувствую острую боль в ухе.

– Молчи, – приказывает он, ложась на меня и придавливая своим весом. – А теперь послушай меня. Ты пока продолжаешь принимать свои маленькие таблетки, но, когда я решу, что готов к рождению еще одного сына, ты отдашь мне эти таблетки, и мы родим ребенка. Я решаю, что должно произойти. Поняла?

Я киваю, скованная и бесполезная. Я убью его прежде, чем позволю сделать это со мной снова. Да я скорее умру.

Кажется, удовлетворенный моим ответом, он отпускает меня, и я сажусь, оборачивая вокруг себя простыни. Следующий вопрос слетает с моих губ, прежде чем я могу подумать.

– Что, если бы это была девочка? – спросила его.

О, Господи. Почему я говорю сейчас об этом?

Он широко улыбается, сияя так ярко, это грозит ему треснутым лицом.

– Я всегда хотел маленькую девочку, – говорит он. – Дочь, которую я назову своей.

Я улыбаюсь, тяжело сглатывая, потому что, если этого не сделаю, то закричу.

Он натягивает футболку через голову и надевает кожаный жилет.

– Я возвращаюсь к своей жене, – снисходительно говорит он. – Бедная женщина любила Чада, как собственного сына. Она в отчаянии.

Думаю, она, наверное, чертовски рада.

– Я буду скучать по тебе, – говорю я, потому что это моя роль, и это то, что я должна сказать.

– Я скажу Джейсу присматривать за тобой, – говорит он.

– Тебе не нужно этого делать, – нейтральным голосом говорю я. – У меня все будет нормально. Я буду здесь, ждать тебя.

Он склоняет голову набок, глядя на меня с холодным расчетом. Горе оставило его злобным, грубым и еще более испорченным, чем раньше. Мне нужно быть более осторожной, когда отвечаю ему, потому что он похож на заряженный пистолет, готовый выстрелить в любой момент.

– Ложись, – говорит он, подходя к своей брошенной похоронной одежде.

Я смотрю, как он достает свой галстук из кучи, тот самый галстук, который он носил на похоронах своего сына всего несколько часов назад. Моя улыбка исчезает, когда я понимаю, что он собирается делать.

Он приближается ко мне с грацией тигра, преследующего свою добычу, и внезапно мне становиться страшно. Боюсь, что его внезапное осознание того, на кого я похожа – Мариана, красивая сучка, которая поимела его – зажгло в нем некую старую вражду, некое желание мести. И хотя я ни на секунду не верю, что его вендетта против мертвой женщины оправдана, я могу понять это жгучее, калечащее желание получить око за око, которое должно быть текло по его венам.

– Ты не ложишься, – говорит он, ударяя меня кулаком по лицу, касаясь моей скулы.

Он бьет не очень сильно, и, к счастью, его обручальное кольцо на другом пальце, спасая мою кожу от порезов. Но это, сука, так больно, и когда я сжимаю щеку, Дорнан хватает меня за лодыжки и тянет вниз, так что я падаю на спину. Он садится на меня верхом, и когда я выставляю ладони вперед в защитном жесте, он хватает их и туго оборачивает вокруг них галстук.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, сражаясь с его крепкой хваткой, беспокойство просачивается в моем голосе.

Он игнорирует меня, туго натягивая шелк и продевая его через металлическое изголовье кровати. Резким рывком я практически прижата к месту.

Первое, что я делаю, это сопротивляюсь, натягиваю узлы, которые сейчас на моих запястьях, но только сжимаю их еще крепче, перекрывая кровообращение.

Я чертовски глупа. Я тренировалась для таких ситуаций! Я знаю наизусть каждый прием самообороны, которому меня научил Эллиот. И я позволила ему связать себя, даже не сопротивляясь?

Я такая идиотка.

Я вижу вспышку металла, и следующее, что помню, Дорнан держит в руке выкидной нож.

Бл*ть.

Я держу рот на замке, а лицо остается пассивным, потому что, если я чему-то и научилась, так это тому, что слова и выражения подпишут мой смертный приговор быстрее, чем мое молчание.

Я смотрю на него, тяжело дыша, пока он приближается.

– Ты права, – говорит он, чертов умник. – Я не скажу Джейсу присматривать за тобой. Я просто оставлю тебя здесь, пока не вернусь через несколько дней. – Я не отвечаю. Во мне кипит гнев. Как он посмел связать меня, словно животное. Именно сейчас я решаю, что именно так я свяжу и его, когда придет его черед подыхать. – Ты поймешь, Сэмми, что лучше всего соглашаться со всем, что я говорю. Ты слышишь меня? – Я киваю, мои руки невероятно туго стянуты над моей головой. – Теперь ты моя, – говорит он, скользя по кровати. Он хватает меня за лодыжки и разводит их в стороны, шесть лет кошмаров обрушиваются на меня, как товарный поезд.

«Сыграй свою роль», – говорю я себе. – «Покорись ему. Заставь его поверить в ложь».

– Теперь я твоя, – повторяю я, не двигаясь, когда он подносит нож к свету.

Какого хрена он собрался делать?

Вопрос, должно быть, написан на моем лице, потому что он улыбается, скользя холодным металлом по внутренней стороне моего бедра.

– Знаешь, – говорит он, царапая лезвием мой клитор, заставляя меня вздрагивать, – если ты не хочешь делать то, что тебе говорят, может, я просто, вместо этого, вставлю в тебя это. – У меня слезятся глаза. Я в ужасе. Единственное, о чем я могу думать, так это о том, что ему так нравится меня трахать, что он точно не будет трахать меня острым концом ножа. Кажется, он читает мои мысли. – Есть и другие девки с тугими кисками, как у тебя, – говорит он, кончик ножа едва задевает мой чувствительный комок, но этого достаточно, чтобы заставить меня дрожать в предвкушении смерти.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, затаив дыхание, в уголках моих глаз выступили слезы. – Ты хочешь, чтобы я умоляла? Я умоляю. Пожалуйста, развяжи меня. Пожалуйста, убери нож.

Он улыбается мне.

– Я не хочу, чтобы ты умоляла. Мольба означает, что я могу тебя послушать. А ты моя. Я решаю, что с тобой будет.

Он отводит нож обратно к моей внутренней стороне бедра, и я на мгновение расслабляюсь.

Я смотрю, как его голова исчезает между моими ногами, но ничего не вижу, и внезапно мне становится страшно. Я чувствую его горячее дыхание на своем клиторе, и стону, борясь со связывающим меня шелком, ища бесполезный побег. Он угрожает мне ножом, но я действительно не верю, что он собирается причинить мне боль из-за чего-то столь незначительного, как вызов, брошенный ему в разговоре.

Я выгибаю спину, когда его язык соприкасается с моим клитором, сначала мелкие круги, которые становятся более быстрыми и концентрированными. Он больше никуда не продвигает свой язык, просто сосредотачивается на моем клиторе, заставляя меня корчиться под его ртом. Стон замирает у меня в горле, когда он останавливается и поднимается достаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.

– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он, его глаза все еще полны боли и ненависти.

Киваю.

– Да, – шепчу я.

«Не плачь. Не плачь».

Он ухмыляется, продолжая лизать и сосать между моих ног. Мои бедра начинают непроизвольно царапаться о его лицо, когда я карабкаюсь к той сокрушительной вершине, которую обещает мне его язык.

Это невероятно приятно, и в то же время, когда открытая ладонь Дорнана упирается в мое бедро, а плоская сторона его лезвия прижимается к моей плоти, я знаю, что он еще не закончил дразнить меня обещаниями боли. Я проглатываю свой стыд, чувствуя отвращение к себе, что я вообще могу возбудиться с этим мужчиной, не говоря уже о том, что он привязал меня, прижимаясь ножом к моей коже. Это все неправильно и развращено, и я не могу не задаться вопросом, что это – жизнь здесь, с ним – делает с моей и без того испорченной головой.

Как может кто-то настолько жестокий, настолько ужасающе лишенный доброты, заставить меня чувствовать, во всяком случае физически, себя так чертовски хорошо? Мой мозг понимает, что я чувствую страх, но мое тело принимает это за возбуждение.

Думаю, это все из-за того же чувства дрожи и неистового сердцебиения, в конце концов.

Мои ноги начинают дрожать, хотя я безнадежно пытаюсь остановить то, что вот-вот должно произойти.

«Не кончай, не кончай...»

– Кончи для меня, детка, – говорит Дорнан, прижимаясь к моему чувствительному клитору, когда все во мне сжимается, и я кричу.

Я кончаю, и это божественно. А потом – боль. Красная, подавляющая боль.

Я кричу так громко, как никогда раньше, моя нога в огне, когда Дорнан сильно вонзает свой нож в мое бедро, по рукоять. Он смотрит на меня, явно возбужденный, с темнотой, все еще танцующей в его глазах.

– Перестань кричать, – приказывает он.

Я не могу. Боль невыносимая, разрывающая меня на окровавленные куски.

Я чувствую сдвиг веса, когда он покидает поле моего зрения, а затем возвращается с моими скомканными трусиками.

Я все еще кричу, когда пытаюсь зажать рот, но он быстрее меня. Внезапно я издаю крик, но ничего не выходит, комок черного кружева, засунутый мне в рот, блокирует любые звуки.

Нет ничего хуже, чем испытывать боль и быть не в состоянии кричать. Звук крика, сама его вибрация в груди – это небольшое отвлечение. Молчание только усугубляет агонию.

– Если бы я уже не опаздывал, я бы остался здесь и трахал тебя, пока ты не сломаешься, – говорит он, и я ему верю. – Увидимся через несколько дней, – холодно говорит он, глядя на нож в моей ноге. – Если тебе удастся освободиться, приведи в порядок эту гребаную кровать.

Боль жуткая, и я чувствую каждый удар своего сердца, когда моя нога падает на кровать. Я лежу несколько минут, каждая мысль поглощена красной болью, разрывающей мою ногу.

Моя бедренная артерия – зацепил ли он ее? Неужели я истеку кровью здесь, на этих жестких простынях, одна, связанная?