Он изучает меня, как будто впитывает все это.

— Когда в той неравной схватке мне раздробили колено, мне сказали, что я снова буду ходить, не хромая, но что я никогда не смогу заниматься спортом. Иногда бывают дни, когда колено болит сильнее, иногда меньше, но потеря возможности заниматься баскетболом... это куда больнее, чем физическая боль, которую мне пришлось вытерпеть, чтобы снова ходить, — тихо говорит он мне.

Я медленно киваю.

— Ты не знаешь, насколько часто ты пользуешься своей конечностью, пока она внезапно не исчезает, — говорю я, подтверждая и отмечая ход его мыслей.

— По крайней мере, мне удалось сохранить ногу, — говорит он со вздохом. — Я долго купался в жалости к себе. А ты так прекрасно это перенесла.

— Не всегда было так прекрасно. Я тоже погрязла в персональной яме жалости. Это часть процесса исцеления, — говорю я, пожимая плечами. — Ты скорбишь о том, что потеряешь больше, чем ничего. Я же просто научилась приобретать новые вещи. Не говоря уже о том, что мне повезло даже пережить потерю крови, так что для меня все было в перспективе. Принятие исцеляет всех.

Он улыбается, снова кивая, рассеянно глядя на меня.

— Ты сожалеешь о той драке? — спрашиваю его я, подтягивая колени к груди.

Я действительно хочу снять эту руку, но также хочется знать о нем еще больше.

— Ни капельки, — говорит он со вздохом, снова встречая мой взгляд. В его глазах не отражается ничего, кроме правды. — Если бы мне пришлось делать это снова и снова, я бы все равно ввязался бы в ту драку.

— Почему? Потому что они навредили тому парню из твоей команды? С ним все обошлось.

— С Виком все обошлось. Просто сотрясение мозга, — соглашается он. — Когда они использовали тот дешевый прием и повалили его на корт, я играл с огнем в тот вечер, где ставкой была моя жизнь. Я подбрасывал и закидывал в корзину. Сколько бы раз я не подбрасывал, мяч оказывался в корзине, не считая двух или трех раз. Закончил с тройным дублем и остался самым результативным игроком в игре в истории «Трояна» тем вечером. Мы поехали на чемпионат штата по результатам этой игры. Драка не имела никакого отношения к Вику. Я занимался этим на корте.

В замешательстве я поджимаю губы.

— Тогда зачем ты полез в драку?

— Мы все были на вечеринке в тот вечер, праздновали. У нашего друга был огромный домик, в котором мы частенько зависали. Вик был там, хотя и не пил. Я выпил три шота, когда заметил, что моя сестра пропала. Короче говоря, я нашел ее в одной из спален, и она кричала. Тогда-то я и вышиб дверь. Ублюдки связали ее, но она все еще была полностью одета. Я едва успел вовремя. Они собирались наказать меня через нее, так как я закончил их сезон поражением с разгромным счетом. Я проиграл. Семь гребаных парней. Я держал себя в руках, когда они набросились на меня по двое. Только когда они набросились на меня, я оказался на спине, и бейсбольная бита раздробила колено. Этот тошнотворный звук, когда ты слышишь, как хрустят твои кости, отчетливо слышишь, как все твои мечты разбиваются вдребезги.

Он тяжело дышит, и я киваю. Если кто-то и понимает последнюю часть, так это я.

— Я была неправа, — тихо говорю я. — Насилие в той ситуации было приемлемым решением, — он прочищает горло, слегка смещая вес.

— Я никому не рассказывал о своей сестре, кроме Андерсона, моих родителей, твоей матери, а теперь и тебе. Вот почему я здесь ради Андерсона. Он был рядом со мной. Вот почему я могу простить его никудышные манеры, потому что мои родители выгнали меня, когда я больше не был главным кандидатом в скауты колледжа. Они отказались пускать мою сестру в полицию, потому что ее бы назвали шлюхой. По их словам, так все и работает. И когда мне понадобились деньги на колледж, твоя мать оплатила мое обучение, не ожидая ни цента обратно, хотя я и выплатил ей все.

Это определенно моя мать в той ее ипостаси, в которой я ее знаю... до того, как она оставила моего отца, разбитого на тысячу мелких осколков, чтобы стать богатой женщиной. Это также объясняет, почему Роман проводит столько времени с моим ничтожным сводным братцем и моей поверхностной матерью.

— В то время я встречался с Эмили Лоуренс, — продолжает он, слегка ворча. — Она бросила меня, как только передо мной перестала маячить перспектива будущей спортивной карьеры.

Превращаясь в куклу с качающейся головой, снова киваю, вспоминая Эмили. Она определенно была зайкой спортсмена, но жаль слышать, что в ней не было ничего больше.

— Некоторые люди хотят то, что у нас есть, вместо нас самих, — звучит философски, но это все, что я могу сказать.

— У тебя кто-то есть? — спрашивает он, прочищая горло.

Он вдруг занервничал?

— Нет. Никого. Последний парень, с которым я была предельно серьезна, решил, что не справится с одной рукой. Он не возражал, когда я носила протез, но, в конце концов, ему пришлось увидеть меня без руки. Я снимаю ее, когда ложусь спать, и, за исключением этого, я всегда носила ее только тогда, когда выходила на улицу.

Моя робо-рука дергается, как будто знает, что о ней говорят. Чертова рука. Она доставляла немало проблем ночью.

Роман выглядит смущенным.

— Большинство моделей рук используются только для эстетической цели, — объясняю я, пожимая плечами. — Если бы они не использовались чисто для красоты, то они не были бы действительно функциональными после выполнения определенных задач, для которых они, возможно, были разработаны. Если бы я не выполняла эти задачи, мне было бы неприятно носить руку.

Он качает головой.

— Просто пытаюсь понять, в чем проблема. Как долго вы встречались?

Это... не то, чего я ожидала.

— Чуть больше шести месяцев. Не все парни могут справиться с потрясающей девушкой только с одной рукой, — шучу я, стараясь сохранить легкость в голосе, чтобы он не начал жалеть меня.

— Но твои сиськи наверняка компенсировали отсутствие у тебя одной руки, — обескураживает он.

Ухмыляясь, я делаю вид, что смотрю вниз на мои достаточно выдающиеся буфера.

— Забавно, я говорила то же самое. Думаю, он не зацикливался на размере груди, — пожимаю плечами, все еще улыбаясь.

Мои глаза встречаются с его взглядом, и на его лице расцветает широкая улыбка, и в моей груди возникает непрошеное чувство тяжести, когда понимаю, что в его взгляде синих глаз нет ни капли жалости.

— Я зациклен на сиськах и заднице. Ноги следующие. Затем глаза. Следом идет ум... руки на последнем месте по критериям, — продолжает он, отталкиваясь от комода, когда его ухмылка становится шире.

Вот тебе и не поддаваться Роману Харту.

— Ты просто душка, — говорю я, хотя и не так язвительно, как хотелось бы. Это звучит более хрипло, выдавая меня с головой.

Его брови взлетаю вверх.

— Так за тобой ухаживали?

— Я никогда не получала грёбанных коробок конфет, — отвечаю я, все еще надеясь отложить возможный фейерверк. Если он так же хорош в постели, как и его поцелуи... я буду влюблена к утру.

Секс? Я, правда, думала о сексе?

Моя робо-рука внезапно хватает и обхватывает мой... О нет. Да ну, нахрен.

— Нет! Я кричу, когда робо-рука начинает пытаться стянуть с меня штаны, вероятно, чтобы на самом деле трахнуть меня этими проклятыми металлическими пальцами, которые не предназначены для мастурбации. — Не смей этого делать!

Рука-робо колеблется, и все еще засунута мне в штаны, когда я начинаю отчаянно отстегивать ремни.

— Что ты делаешь? — Роман спрашивает меня, напоминая, что он свидетель этого ужасающего момента.

— Я должна ее снять! — огрызаюсь я. Робо-рука воспринимает эту команду неправильно, и она снова начинает стягивать мои штаны, и мои глаза с ужасом смотрят, как она срывает мое нижнее белье.

— Нет! Только не ты! Я должна тебя снять! Я не хочу, чтобы ты раздевала меня! — кричу я на негодяйку, сучью руку.

Громкий смех вырывает меня из панического тумана, и мои глаза устремляются к закрытой двери. По крайней мере, десять человек смеются по ту сторону, а это значит, что они совершенно неправильно все слышат.

— Повеселись, Хант, — орет кто-то за дверью, отчего мои щеки еще больше краснеют. — Похоже, она чаще дает, чем берет. Счастливчик.

Рука снова неподвижна, но я застыла, увидев, как Роман смотрит на меня с кулаком во рту, а его тело дрожит от безмолвного смеха.

Вот оно. Это. Ад.

Ругаясь, я заканчиваю расстегивать ремни, думая обо всем и о чем угодно, лишь бы моя рука не нарушила моего спокойствия. Как только она отстегивается полностью, я замираю. Один шаг влево, и я могу убрать руку, но это значит, что Роман увидит меня без нее. Несмотря на то, что я преодолела свою неуверенность в себе по большей части, я все еще чувствую себя слишком уязвимой, когда предстаю с остатком своей настоящей руки.

— Тебе нужна помощь или как? — спрашивает Роман.

До этого момента он держался на расстоянии, а теперь подошел ближе.

— Мне... наверное, стоит вернуться в свою комнату, — говорю я, тяжело дыша.

— Почему? Потому что твоя рука сходит с ума? Я думал, ты уже сняла ее. Уверен, что однозначно не хочу, чтобы эта штука оказалась рядом с моими яйцами после того, что она сделала с фонариком. Отсюда причина, по которой я здесь.

Он указывает на то место, где стоит, ухмыляясь, как будто находит это забавным. Насколько я понимаю, он не возражает. Я ведь знаю, каково это, когда парень увидит меня без моей руки в первый раз. Мы здесь всего на несколько дней. Нет причин показываться перед ним беззащитной.

— У меня есть еще одна рука в моей комнате, — говорю я ему, хотя момент в значительной степени потерян, и теперь перспектива секса с ним не так привлекательна для меня. — Но думаю, что мне пора пожелать тебе доброй ночи.

Встаю и начинаю двигаться к двери, когда он буквально кричит мне вслед:

— Почему?

Я не отвечаю. Вместо этого открываю дверь в ванную и благодарю бога, что дверь с той стороны не заперта.

Как только я оказываюсь внутри, мой взгляд устремляется туда, где Лидия храпит в постели, растянувшись на ней, как будто она единственная, кто должен спать в ней.