ГЛАВА ВТОРАЯ

Я отправила простыню в стиральную машинку, быстро приняла душ и отправилась на пробежку. Я решила пойти в длинных черных леггинсах, ярко-розовом спортивном лифчике под двумя черными майками и черной кофте с дырками для проветривания и отверстиями для больших пальцев в рукавах. Это была моя любимая кофта, и я расстроилась, когда пошла купить еще одну и обнаружила, что такие уже не делали. Края уже обтрепались, и порой молния задевала кожу, и я вздрагивала.

То, что я была так привязана к спортивной одежде, говорило мне, что нужно было чаще выбираться из дома — и не только для бега по району. Я фыркнула, медленно взбегая по холму у одного из районов, проклиная то, что жила в городе у гор. Да, на востоке от города были равнины, ходить было просто, но в пределах города и на западе? Холмы, от которых кололо в боку во время бега.

Я всегда бегала, но не занималась этим в школе. Я не была ни в одной спортивной команде. Я играла в футбол и бейсбол в детстве, но не была в этом хороша, не так, чтобы уделять этому много времени. Я даже пробовала гимнастику и балет, когда была маленькой девочкой, как делали многие дети, но это было не мое. И, хоть мне нравилось бегать — до сих пор — делать это ради состязаний было невесело. Я всегда немного завидовала тем, кто мог прилагать усилия и получать веселье, но для меня спорт был не таким. Я неплохо справлялась в школе, зная, что мне нужны были хорошие оценки для колледжа, но мне приходилось усиленно работать над всем, не связанным с английским. Я умела писать. Я обожала писать.

Дифференциалы? Нет.

Я подавила дрожь от этой мысли, побежала вторую милю. Я не собиралась делать ничего больше, ведь хотела позавтракать, и я уже ощущала, что пришла в себя после сна. Но я думала пробежаться еще раз позже, когда жара спадет. Нагрузки помогали мне сосредоточиться.

Мне показалось, что я уловила тень краем глаза, но, когда я повернула туда голову, чуть не запнувшись о свои ноги при этом, я поняла, что это были просто мои волосы и игра света. Я не видела тени вне снов. Нет.

Мне просто нужно было прогнать эти странные мысли из головы и начать день.

Мои родители не проснулись, когда я отправилась на пробежку, но, благодаря записке, которую я оставила у кофемашины, они знали, что я была не дома. Я была взрослой, но все еще их ребенком, жила под их крышей. Нужно было следовать правилам, придерживаться комендантского часа и манер. Я не знала, как собиралась жить вне их правил в общежитии, но я не думала, что буду безумной, как рассказывали в историях, которые я слышала, пока росла. Я не хотела вылететь из колледжа, когда я даже не выбрала цель в жизни. И я была уверена, что не собиралась все время выпивать и совершать преступления или что-то, что навсегда запятнает мою репутацию.

Нет, на такое меня не искусить.

Когда я вернулась домой, родители ушли на работу, но я знала, что увижу их за ужином. Моя лучшая подруга Брэлинн и бывшая девушка/подруга Эмори придут поесть с нами, и я знала, что мои родители хотели узнать, что две девушки запланировали дальше. Мама с папой считали, что, если я знала, что делали остальные, это подтолкнет меня к принятию решения. Вот только, чем больше они на меня давили, тем больше я хотела скрыться в панцире, как черепаха, и вовсе не делать выбор.

Сон вернулся ко мне, и я старалась не хмуриться, наливая себе сок и погружая два куска хлеба в тостер. То, что у меня снова были странные сны, которые я пыталась понять, не показывало, что они обязательно что-то означали.

У меня были дела в этот день, а не только мысли о кошмарах, которые не значили ничего, кроме того, что нужно было следить, что я ела перед сном. Да, было лето, и я временно не работала, ведь кофейня, в которой я работала, неожиданно закрылась, но у меня были другие дела в жизни. Например, решить, что я хотела делать со своей жизнью.

Но сначала нужно было сосредоточиться на подругах и грядущем разговоре, который точно состоится за пюре и жареной курицей этой ночью.

* * *

Странно, но я не ощущала безопасность после того, как родители вернулись домой и ни разу не упомянули учебу или мое будущее. Я знала, что разговор состоится, но они давали мне время опустить защиту, чтобы они напали.

Я не знала, почему продолжала медлить, когда нужно было принять важное решение, но было страшно из-за масштабов этого решения. Мне было восемнадцать, в таком возрасте можно было сражаться и умереть на войне, но я не могла пить. Я могла купить сигареты и голосовать, но все еще технически была подростком.

Принятие важного решения, когда я хотела просто изучать и узнавать, что подходило мне больше, было не весело. Я знала, что тысячи людей делали это каждый год, и многие из них даже не знали, что хотели делать, но хотя бы догадывались о направлении.

Я? Я знала, что я любила, но за такое не платили. Так мне говорили. И я отчасти верила.

Мой разум всегда был полон мечтаний и слоев воображения. Я любила воплощать эти видения, хотя бы в своей голове. Такая направленность не понравилась бы моим родителям. Идея сделать все это самостоятельно или выбрать специальность и узнать, что я не очень хорошо в ней разбираюсь или мне она больше не нравится, была огромной.

Это все было слишком.

Я увидела еще тень краем глаза и повернулась, пытаясь ее уловить, но поймала взгляд отца. Его глаза были большими, ведь я быстро повернулась, явно испуганная.

— Ого, Лирика. Я не хотел тебя напугать, — я выглядела как идеальная смесь моих родителей, но я не замечала этого, пока не подросла. У меня были светлые волосы и рост моей мамы, но светло-карие глаза папы. Все остальное было их смесью, и мне нравилось, что я всегда знала, откуда была, хоть и не знала, куда двигалась.

Папа продолжил:

— Я просто хотел знать, когда тут будут Брэлинн и Эмори, — папе не нравилась Эмори. Не из-за того, что она была лесбиянкой, а я — бисексуалкой, это его устраивало, и я знала, что у меня были лучшие родители. Нет, ему она не нравилась, потому что она была моей бывшей. Он не понимал, как мы могли дружить, когда она бросила меня. Честно говоря, я тоже не понимала этого. Порой казалось, что наша дружба трещала по швам, но я не думала, что это было связано с нашим расставанием. Мы просто узнали, что изменились, и все отправлялись в колледж. Было обидно, и я не знала, что чувствовать насчет этого. С Эмори у меня никогда не было ответа.

Но этого объяснения не хватило бы папе. Я все еще не знала, что моя мама думала об этом, ведь она хорошо скрывала это, но она хотя бы старалась.

— Они скоро будут тут, — в дверь позвонили, и я улыбнулась. — Вот и они.

Папа кивнул и пропустил меня к двери, чтобы я успела туда до мамы. Мои родители были отличными, но они были родителями, и им нравилось знать, что делали мои друзья, даже если это было не их дело. Я была уверена, что все родители так делали, и я научилась мириться с этим.

Брэлинн широко улыбнулась мне, ее черные волосы длиной до плеч были собраны в хвост, и я видела медовые пряди, которые она добавила на нижних слоях. Ее мама ненавидела это, а Эмори звала ее скунсом, но мне нравилось.

— Рада ужину. Я принесла булочки, — Брэлинн подняла корзинку, и я пропустила ее, зная, что Эмори пришла сразу за ней.

— Булочки! Я знаю, что мама будет рада, ведь ты и твои мамы печете лучший хлеб.

— Точно. У меня лучшие мамы, — Брэлинн подмигнула и отдала корзинку, Эмори прошла в дом. Почему она покачивала бедрами при этом, я не знала, но ей шло.

— Я голодна, — сказала Эмори вместо приветствия, а потом склонилась, чтобы поцеловать меня в щеку. Она делала так до наших свиданий, и это не прекратилось. Я не возражала, не отталкивала ее. Как только я решу, что нужны границы, она прекратит. Такой она была.

— И я голодна, — сказала я. — Привет, Эмори.

Эмори разглядывала мое лицо и хмурилась.

— Ты не спала.

Я пыталась скрыть эмоции на лице, но знала, что получилось плохо.

— Я в порядке. Закончим накрывать на стол.

— Хм, — только это она сказала и пошла в столовую, поздоровалась с моими родителями, словно не разбила мое сердце, оставив меня гадать, что я наделала.

И… я не знала, откуда была эта мысль. Может, мне нужно было больше спать без сновидений о тенях, временах года и стихиях, путающих меня.

Когда мы собрались за столом, булочки Брэлинн порадовали нас. Но я нервничала, ведь Эмори разглядывала меня. Я не знала, почему, и это волновало меня, ведь я понимала, что ужин станет только хуже, потому что родители затронут самую жуткую тему.

Они всегда делали это, и я знала, что никак не могла это решить, пока не сделаю выбор. Но я не хотела ошибиться.

Я не могла ошибиться с выбором.

— Итак, Эмори, где ты решила учиться? — спросила мама, даже не пытаясь подобраться к теме мягко.

«Началось».

Эмори пожала плечами.

— Фотография с уклоном в историю. Я хочу работать на «АП»¹, ездить по миру, делать фотографии людей, брошенных в войне и раздоре.

Мои родители кивали, словно понимали, а не просто радовались, что Эмори сделала выбор в жизни. Не важно, что это было опасно, и такая карьера вряд ли обеспечила бы ее. Но Эмори была не их дочерью.

— А ты, Брэлинн?

Моя лучшая подруга мило улыбнулась. Она всегда была милой, нежной. Я любила ее невероятно сильно, знала, что я сделала хороший выбор, когда в первый день в садике поделилась с ней кубиками.

— Ветеринарная школа. Знаю, будет трудно, но это моя страсть.

Я скривилась от этого слова. Страсть.

У меня этого не было, насколько я знала. Откуда мне знать, что делать, когда мне нужно было еще так много изучить? Я пыталась не показывать эти мысли на лице, потому что родители повернулись ко мне, смотрели с выжиданием.

Они любили меня. По-настоящему.

Но не понимали меня.

И я не была уверена, что понимала себя.