Я кивнул:

— Твои слова очень разумны. Вот поэтому-то я и постоянно ношу личину.

Она прикусила меня за ухо:

— Дурость бессмертна.

— Ну вот, теперь ты используешь мои слова же против меня.

— Разве я не права? — с улыбкой сказала она. Затем отстранилась. — Идём спать. Поздно уже.

Я последовал за ней, на ходу крепко сжав её пятую точку.

— И думать забудь, — сказала она мне. — Я сегодня не в настроении.

— Чёрт.

Как обычно, на следующее утро мир начал медленно вторгаться в мою жизнь, но мне было тепло, а кровать была мягкой, поэтому я проигнорировал мир. Утренняя пора была одновременно моим самым любимым и самым ненавистным временем суток.

Полагаю, что это зависит от обстоятельств каждого конкретного утра, но одно было наверняка: утро было либо хорошим, либо плохим. В хорошее утро я медленно просыпался, обычно — с Пенни под боком. Такое утро было мягким и пушистым, полным благодарности за тёплую кровать, и без каких-либо требующих внимания дел. Такое утро было наполнено запахом волос моей чудесной жены, теплом её спины рядом со мной, и, если мне очень везло, дерзкими постельными играми перед тем, как мы представали перед остальным миром.

Утро другого типа было менее добрым. Нет, это мягко сказано. Утро другого типа было невзгодой, которая заслуживала холодной смерти. Такое утро состояло из быстрого старта, срочных событий, холодного пола, и босых ног, или, учитывая мою лишённую гарантий жизнь, оно порой было опасным.

Если уж на то пошло, то моей величайшей целью в жизни было довести число хорошо начинавшихся дней до максимума, и свести другого типа утра к минимуму.

Сегодня я надеялся на хорошее утро. У меня были все причины его ожидать. Я лёг не слишком поздно, с моей самой лучшей подругой под боком, и на горизонте не было ничего опасного. Всё это предвещало только хорошее. Однако были и другие переменные, состояние которых всегда было неопределённым. В основном — какое пробуждение было у моей жены.

В некоторые дни она просыпалась, и набрасывалась на день со свирепостью, которую я совсем не хотел разделять. Такие дни твёрдо попадали в категорию «избегать любой ценой», поскольку обычно они включали в себя её попытки поднять меня в какой-то безбожный час, зачастую с использованию жестоких и незаслуженных методов.

Мой магический взор пока не функционировал. Я спал с закрытым разумом, поскольку так было безопаснее. Это не давало полной гарантией того, что мои способности архимага не создадут мне проблем, но это, похоже, сводило риск к минимуму. Вместо того, чтобы раскрывать свои волшебные чувства, я решил открыть для себя это утро помедленнее. Потянувшись через кровать, я нашёл рядом бедро Пенни, тёплое и мягкое.

«Это хороший знак», — подумал я, пододвигаясь к ней поближе.

Что-то заскулило.

Это заставило меня остановиться. Скулёж не входил в мой список ожидаемых утренних событий. Я приоткрыл глаз как раз вовремя, чтобы поймать им что-то тёплое и мокрое, заставившее меня наморщить лицо и крепко зажмуриться.

— Какого чёрта?

Я раскрыл свой магический взор, одновременно вытирая лицо, и глядя сквозь пальцы. Между мной и Пенни лежало маленькое, пушистое животное.

— Разве он не милый? — проворковала Пенни. Очевидно, она ждала. Пока я проснусь.

Это был щенок. Он вилял своим коротким, задранным как бублик хвостом, и пытался снова лизнуть меня в лицо. Я отважно защищался, пытаясь сесть. Если этим утром и будут какие-то игры, то совсем не такие, на которые я надеялся.

— Откуда он взялся? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Это был подарок от нового короля Данбара. Ну разве он не очаровашка?

— Да уж, — согласился я.

— Возьми его на руки. Он хочет, чтобы ты его любил, — приказала она.

И — да, это был приказ. Никогда не позволяйте женщинам ввести вас в заблуждение. Когда они говорят что-то погладить или потискать, то это именно приказ. Если отказаться, то окрестят «брюзгой», или ещё чем-то неприятным.

Фальшиво демонстрируя лёгкий энтузиазм, я поднял щенка к своей груди, и погладил его по голове, при этом обдумывая, как я могу покарать Джеролда Ингэрхолда Данбарского. Очевидно, он это сделал злонамеренно, чтобы нарушить мою тихую жизнь. Вознаграждён я был новым лизанием, и у меня потеплело в груди.

— Ну и ну! — захихикала Пенни. — Он на тебя написал!

Я одарил её своим лучшим страдальческим взглядом:

— Ну, дети же так делают, разве нет? Почему бы тебе не обнять меня? — Я подался в её сторону с озорным блеском в глазах.

Пенни была слишком быстрой. Она встала и спрыгнула с кровати быстрее, чем я успел закончить этот жест.

— Может быть — после того, как ты поменяешь себе рубашку.

Вздохнув, я одарил щенка серьёзным взглядом:

— Ты ведь не хочешь, чтобы я менял рубашку, а?

— Его зовут Ха́мпфри, — сказала Пенни.

Жизнь была идеальна. Я только недавно сокрушался о том, что мои дети все стали слишком взрослыми, чтобы писать на людей. Теперь у нас появилась собака.

— И никакого имя получше ты придумать не смогла? — спросил я.

— Мойре понравилось, — объяснила моя жена. — Знаю, что ты этого не ожидал, но она любит животных. Я надеюсь, что он пойдёт ей на пользу.

— Она может делать магических собак одним лишь усилием мысли, — возразил я. — Собак, которые могут говорить, и ни на кого не писают.

— Это совсем не то же самое, — сказала Пенни.

Наверное, она была права. Поставив малыша Хампфри на пол, я снял свою ночную рубашку, и использовал свою силу и воду из умывального таза, чтобы помыть себе грудь.

Хампфри наблюдал без комментариев.

Закончив, я направился к двери:

— Идём, Хампфри, давай-ка позавтракаем. — Щенок проковылял несколько футов, а затем сел, испустив слегка встревоженный визг. Судя по всему, искусство следования за кем-нибудь он пока ещё не освоил. Я вернулся, и взял его на руки: — Очевидно, тебе ещё многому нужно научиться, — сказал я ему. — И если ты умный, то будешь внимательно меня слушать. Местные женщины научат тебя плохому.

— Очень жаль, — сказала Пенни. — Тебе полагается сегодня проверять ход работ над привратной крепостью в Хэйлэме. Хампфри придётся остаться здесь, и учиться трюкам у девочек.

Мне не хотелось об этом вспоминать.