— Занимай позицию — сиди и молчи.

Он сделал так, как было велено, даже не осмелившись стереть с лица кровь, капавшую ему на глаз.

— Сегодня это была твоя первая ошибка, поэтому я дам тебе совет. Перестань думать. Это не игра, и не загадка. Я не жду, что ты догадаешься о каком-то скрытом смысле. Я здесь не для того, чтобы учить тебя думать.

Остаток дня они провели, повторяя тот же урок, что и в предыдущие два. Кровь у Грэма на лице засохла и растрескалась, заставляя его лицо зудеть ещё сильнее. В какой-то момент ближе к концу их обычного периода времени его учитель снова заговорил:

— Можешь задать вопрос.

— Почему вы хотите, чтобы я сидел неподвижно? — спросил Грэм.

Деревянный прут у Сайхана в руке дёрнулся, поднимаясь:

— Ты что, забыл первое правило?

Молодой человек ощутил холодную дрожь:

— Зайхар! — выпалил он.

Мужчина кивнул:

— Повтори вопрос.

— Почему вы хотите, чтобы я сидел неподвижно, Зайхар?

— Потому что тебе нужно учиться, — сказал старый рыцарь. — Найди вопрос получше.

Большую часть второй половины для он только об этом и думал. Быстро перебрав вопросы у себя в голове, Грэм выбрал ещё один:

— Я видел, как вы учили рыцарей во дворе замка, Зайхар, но никогда не видел, чтобы вы делали с ними вот так. Почему вы заставляете меня сидеть, а их — нет?

— Лучше, — сказал Сайхан. — Я учу тебя чему-то большему, чем владение мечом или ношение брони. Я в долгу перед твоим отцом, и своего сына у меня нет, поэтому я намереваюсь научить тебя Зэн-зэ́й. Первый шаг — научиться неподвижности.

— Что такое «зэн-з-эй»? — спросил Грэм, произнося это слово как можно тщательнее.

— Это значит «безымянный путь», — объяснил Сайхан. — Ещё один вопрос — и хватит на сегодня.

«У меня сотня вопросов!» — яростно подумал Грэм, прежде чем выбрал один:

— Как сидение неподвижным позволит мне лучше сражаться, Зайхар?

— Сама по себе неподвижность ничего для тебя не сделает, но ты должен научиться ей, прежде чем сможешь понять движение, — начал его учитель. — Молчание тела и разума позволит тебе осознать мир. Когда станешь полностью неподвижным, твоё тело исчезнет, и лишь тогда ты сможешь наблюдать за противником, стать своим противником. Чтобы это сделать, ты должен сперва победить себя самого.

«А это ещё что должно значить?!»

— Вставай. Пора возвращаться.

Глава 8

Большая ладонь сжала его плечо, заставив его приостановиться, прежде чем он слишком близко подошёл к лошади.

— Подожди, Грэм, не спеши. Дай им секунду, чтобы осознать твоё присутствие, — сказал его отец.

Грэм поднял неуверенный взгляд на своего папу. Он просто хотел подойти ближе, чтобы их потрогать. Разве это неправильно?

Дориан улыбнулся, сверкнув зубами из-под густых усов:

— Ты ещё маленький — если понесёшься к ним с твоей обычной скоростью, то напугаешь. Они не хотят делать тебе больно, но если спугнёшь их, то тебя могут потоптать, или того хуже. — Его взгляд метнулся к большому жеребцу в одном из стойл в дальнем конце. — Но вот к тому не приближайся. Он не очень дружелюбен.

Грэм подался вперёд, теперь двигаясь медленно. Протянув руку, он слегка погладил коричневую шкуру лошади.

— Ну… ну… — говорил он, повторяя слова, которые так часто слышал в устах отца, — хорошая девочка.

— Она тебе нравится? — спросил его отец.

Он кивнул, снова подняв взгляд. Запах выделанной кожи и пота миновал его нос, вместе с резким запахом металла. Эти запахи он уже давно стал ассоциировать со своим отцом.

— Она моложе тебя, — поделился Дориан.

Грэм удивлённо посмотрел на него. В его молодых глазах кобыла выглядела огромной. Она не была похожа на ребёнка — её размер был близким к остальным лошадям.

— Правда?

— Она ещё только годовалая.

— А это какой возраст?

Дориан засмеялся:

— Ей чуть больше года.

— Я могу на ней покататься? — с надеждой спросил Грэм.

Его отец покачал головой:

— Боюсь, что нет, Сын. Она хоть и выглядит большой, но ещё не готова. Её нужно ещё немного подрасти, а её костям нужно окрепнуть. Она ещё слишком мягкая. А вот на её матери ты прокатиться можешь. — Он указал на более крупную кобылу, смотревшую на них, просунув голову над воротцами, отделявшими конюшни от внешнего стойла.

— Как её зовут?

— Мать зовётся «Стар», она когда-то принадлежала отцу Королевы, но Граф выкупил её годы тому назад, — объяснил Дориан.

— Нет, как её зовут, — повторил Грэм, гладя годовалую кобылу в качестве пояснения.

Дориан улыбнулся:

— Ну, вот для этого я и привёл тебя сюда… похоже, что никто пока не дал ей имя, которое ей нравится.

— Почему?

— Не знаю, но думаю, что причиной этому может быть то, что мы все слишком старые. Имя может понравиться ей больше, если будет исходить от кого-то молодого. — Дориан вытащил странной формы гребень с большими зубьями, и начал совершать им широкие, круговые движения. — Это — скребница, — объяснил он. — Тебе нужно быть осторожней с нею, используй её только для того, чтобы отделить грязь от её шкуры. — Вложив гребень сыну в руку, он продемонстрировал, двигая руку Грэма по боку кобылки.

— Думаешь, я достаточно молод, чтобы дать ей имя? — спросил его пятилетний сын.

— Возможно, — сказал Дориан, отпуская руку сына, и внимательно наблюдая, убеждаясь, что мальчик по-прежнему совершает гладкие и нежные движение. — Есть только один способ узнать.

Грэм остановился, бросив взгляд на отца, а затем снова на молодую кобылку.

— Пеббл, — уверенно сказал он ей. — Тебе нравится? — Он говорил с ней серьёзно, со всей той важностью, которую лишь ребёнок может ощущать, обращаясь к такому существу.

Лошадь посмотрела на него большим карим глазом, и навострила уши при звуке его голоса. Нагнув шею, она внезапно выдохнула, щекоча его ухо и шею тёплым дыханием, а затем ткнулась мордой в его голову.

— Ей нравится! — восторженно сказал Грэм, подняв взгляд, и ища одобрения у отца.

— О, нет! — с притворной досадой воскликнул Дориан. — Я боялся, что это случится.

Грэм нахмурился:

— Почему?

— Ну, это значит, что отныне заботиться о ней придётся тебе. Она тебя выбрала. Это — тяжёлая ноша для мальчика твоего возраста.

— Я не против, — объявил Грэм. — Я справлюсь!

Дориан некоторое время тщательно изучал его взглядом, будто глубоко задумавшись.

— Ладно, — наконец сказал он, — полагаю, что тут уже ничего не сделать. Тогда давай, я тебе покажу другие щётки. Вот эта называется «жёсткой»…

— Постой, — сказал Грэм, внезапно неуверенный.

— Что, Сын? — спросил его отец.

Опустив взгляд на свои руки, Грэм осознал, что ему уже не пять лет. Он был крупнее, гораздо крупнее — ему было пятнадцать. На него накатила ясность, и прежнее изумление сменилось печалью. Глядя на отца, он ощутил, как из глаз полились слёзы.

— Ты умер.

Произнеся эти слова, он сразу же понял, что это было ошибкой. Ему не следовало их произносить — он нарушил правила. Сон закончился. Дориан печально посмотрел на него.

— Как твоя мать? — спросил его отец. — И маленькая Карисса? У них всё хорошо? — Его тело начало меняться, становясь твёрдым, кристаллическим.

— Они в порядке, — поспешно сказал Грэм. — Но нам тебя не хватает.

— Знаю, Сын. — Руки и ноги Дориана стали иными, чужеродными, состоявшими из будто бы чистого алмаза. Даже его глаза стали меняться.

— Я люблю тебя, Пап. Пожалуйста, не уходи, — отчаянно прошептал Грэм.

— Я тоже тебя люблю, — сказал его отец. Из его рук стали расти длинные клинки. Он попятился, оставив между ними больше места — его тело стало острым и опасным. — Скажи матери и сестре, что я их люблю. — Из земли поднялся туман, и очертания мира потеряли чёткость.

Грэм очнулся ото сна, и сжал живот, силясь подавить невольные всхлипы, вызванные его сном. Делая глубокие вдохи, он расслабился, хотя его разум пытался удержаться за последние обрывки его видения. Снова проснувшись, он снова ощутил потерю, но, что хуже, он больше не мог видеть отца. Представавшее перед его внутренним взором лицо не было истинным воспоминанием, это было лицо с портрета. Эту картину с Дорианом и Грэмом написала его мать, до того, как Дориан умер.

Он больше не был уверен, что сможет вспомнить настоящее лицо отца — разве что во сне… может быть.

Грэм Торнбер сел в своей кровати. В соседней комнате он уже мог слышать шаги матери, готовящейся к поездке. Он встал, и подошёл к маленькому книжному шкафу на другой стороне комнаты. Вытащив пыльную книгу по географии, он открыл её, осторожно не давая её содержимому высыпаться. Годы назад он вырезал внутреннюю часть книги, когда убедился, что его учителя больше не будут ждать от него чтения этого тома. Внутри он оставил круглое пустое пространство, которого как раз хватало, чтобы содержать рубин размером с кулак — всё, что осталось от Дориана Торнбера.

В тусклом свете раннего рассвета камень будто светился изнутри, хотя Грэм был уверен, что это было плодом его воображения. Он держал камень в руке, пытаясь снова вспомнить лицо отца. Лёгкое тепло на ладони облегчило тупую боль в его сердце.

Положив камень обратно, он закрыл книгу, и снова поставил её на полку. Он ни разу никому не показывал камень, хотя не мог сказать, почему. Мать и сестра заслуживали его видеть не меньше самого Грэма, но он никогда не думал рассказать им о нём. Камень принадлежал ему. У матери были воспоминания, дети, и сломанный меч. Карисса вообще не могла вспомнить их отца.

Но это было его неотъемлемым правом. Образ отцовского лица мог истаять из его бодрствующего сознания, но красный камень был физическим, настоящим. Как бы сильно ни потускнели его воспоминания, рубиновое сердце всегда оставалось доказательством того, что его отец на самом деле существовал.

Из комнаты Грэм вышел, чувствуя себя спокойнее. Он поможет матери закончить собирать и грузить вещи, а потом они втроём устроят грустное прощание.

Два дня спустя Мэттью стоял рядом со спальней Роуз Торнбер. Они глядели на висевший на стене сломанный меч.